Death Wisher
Как я проспал Белую Леворюцию (хуй знает какой сон Веры Павловны)
Старое, из приложения к разбору "национал"-либералов. Решил оформить отдельно, т.к. в последнее время тема "разделить Россию" активизировалась.
Значит, с утра звонок в дверь. Ну, хватаю быстро шмотье, забегаю в туалет поссать, глядь в окно — а там значит, прямо на детской площадке, БТРы стоят, ровными камуфляжными рядами. А в дверь продолжают трезвонить, настойчиво так.
В проеме куча народу стоит, с ноги на ногу переминаются, все в военной форме и с гордыми орлиными мордами. Стоим друга на друга зенки лупаем, а я ещё в тапочках, блин. И главный их (ещё б знать, кто такие эти "они") такой толстый мужик с явной прожидью, стоит и на меня зырит, как на вошь. Ну я и решаю разрядить гнетущее молчание, и говорю значит, косясь на стволы автоматов:
— Здрасьте.
А этот горло прочищает и пищит:
— Вы, гражданин ******, пройдемте с нами.
Вот так номер.
— А с кем это, то бишь кто вы? А чой-та там у меня под окнами БТРы, мож случилось чего? Теракты штоль?
А этот вдруг лыбится начинает, сверкая золотыми фиксами:
— Случилось, то что должно было случится, и случилось. Белая Революция, гражданин. Вся власть теперь у нас, у Национального Освободительного Союза.
У меня сердце — хуяк в желудок! Да неужто! Да не может быть! Дожил я! После стольких лет, смогли значит! Еле сдерживаю порыв бросится на мужика и на кучу орлоносых вертухаев за его спиной с поцелуями и благодарностями. Вытягиваюсь значит, как могу, в струну, отдаю честь, типа — Служу Русскому Народу! Мужик отмахивается.
— Это лишнее. Пройдемте, гражданин.
— Да, может, я потеплее оденусь?
Тот башкой качает.
— Вам это не понадобится.
Очень неожиданно получается, что мне в живот вдруг упирают два вороненных ствола и под локотки выводят из квартиры.
А на улице пусто, снежок знай себе тихо краплет, только вот холодно зверски.
— То есть что ж это братцы получается, теперь русские у власти?
Главный смеется, поправляя богато украшенный ятаган на поясе.
— Русские, русские. Более того — белые европейцы. Вот смотри, вишь Ибрагима — а Ибрагим, полудурок этот, все тычет мне автоматом, бля, между ребер, а автомат, сука, холодный, а на мне майка и всё. И ещё Ибрагим похож на русского как я на негра. — Настоящий белый европеец, white caucassian, между прочим. И с войсками Гитлера-Освободителя его предки воевали против совков!
— Но, тут явно какое-то несовпаде...
Хуяк! Прикладом по челюсти, ногой по почкам! А Ибрагим этот, стоит и ржёт ещё, щербатой своей улыбкой, равно как и остальные чернявые вертухаи в камуфле. Главный наклоняется ко мне:
— Ты, сучара, очнись и мозгом своим поработай! Мы говорили, что мы подождем своего часа, говорили? Давайте, в машину его!
— ... А кто с нами несогласен, того камнями побивать след, а то и руки — того!
Я смотрел в окно и видел, как горит Москва. Горела она черным-черно, а на перекрестках стояли чернокожие, лоснящиеся НАТОвские джи-ай и проверяли документы. Где-то вдалеке трещали автоматные очереди. Машина вдруг подпрыгнула, наехав на чей-то труп.
— Ну-ну, неужто вы думали, что переход к Русскому Национальному Государству будет бескровным? Вы ведь конечно быдло, но быдло агрессивное... — в масляных глазках-бусинах читалось удовлетворение. — Пока зинданов для вас не понастроишь, все норовите в варварство скатится. Правильно я говорю, Фариз?
Сумрачный бородатый Фариз, державший меня на прицеле внутри чрева длинного и темного ЗИЛа, кивнул, а потом быстро зашептал что-то под свой длинный крючковатый нос.
— Зинданы, да. Эй, ты, свинья русская, посмотри на развалины вашего строя! Пиздец вашей сраной Московии!
Колеса автомобиля заскребли по булыжнику Красной площади, теперь по праву называвшейся Красной — кровь текла меж трещинами ручьями, на сколоченных наспех эшафотах покачивались под вьюгой тела повешенных. А на башнях Кремля в тусклых просветах солнца золотились полумесяцы.
— Россия — тюрьма народов, воистину, и хорошо, что нашлись среди её жителей те, кто готовы судить тюремщиков. Наконец Белая Европа вздохнет, освободившись от империалистического гнета русской блядь, азиатчины. Вот ты, свинья, знаешь как боролись наши белые братья супротив кровавого русского терроризма? — главный сплюнул через окошко. — Не знаешь, сука, тебе бы только в хлеву сидеть да помои жрать, да детишек убивать. Мы о тебе все знаем, о всей твоей деятельности. И резать будем, да, как вас, русских, резали во времена Руси, так что получайте-ка ещё раз, раз такие дебилы!
Я сглотнул, и хотел было сказать, что я вообще немец, но решил, что это уже не важно.
— Перун Акбар, хе-хе-хе! Тупые, блядь. Эй, Омар, приехали уже или нет?
Автомобиль закрутился на площадке заброшенной стройки. Фариз грубо вытолкал меня из машины, и под дулом, вся эта кодла, включая водителя, повела меня куда-то вглубь недостроенного здания.
— Но мы, как расовые белые европейцы, не можем скатится до такого варварства, как убиение несогласных, понимаешь, нацик ты поганый? Это вы, блядь, придумали заградотряды, это вы убивали младенцев в Чечне. Мы обещали русским Русское Национальное Государство, и они его получат. Вэлкам, как говорят просвещенные...
Вот я и сижу в тесной глубокой яме с ещё парой сотен человек. Обрубок левой кисти сильно болит, и я постоянно думаю о болеутоляющих, которые остались ещё в той, прошлой жизни. Из моего угла, который я делю с бывшим членом, кажется, какой-то национал-социалистической партии (ему не повезло, ибо он бывший член во всех отношениях), хорошо видно вкопанный над ямой щит на палке с надписью "Русское Национальное Государство". Бывший член партии, кстати, сошел с ума, он постоянно вопит что-то о русофобах и черножопых, но после каждого допроса возвращается обратно с толстыми книжками о преступлениях русских и белом расовом превосходстве кавказцев над русскими свиньями. Моя бывшая рука всё продолжает болеть, и я думаю о том, что, наверное, всё-таки надо бы подписать обвинительные протоколы, раскрывающие заговор русского быдла против всего прогрессивного человечества, если я хочу отправится на виселицу в более-менее целом состоянии.
Как мне и приказано, в маленьком бумажном дневнике я 1488 раз пишу, что "я — дерьмо", но только одна мысль греет мне душу: чтобы они со мной не делали, они не узнают, что это фраза означает не то, что они под ней подразумевает, а мою личную ненависть к себе за то, что ТОГДА, тогда я не убивал в достаточном количестве всю эту русофобскую, нерусскую либерасткую шваль, этих жидов под прикрытием, этих недочеловеков.
За то что я проспал Белую Леворюцию.
Канфыдырацыя Рюских Нацианальных Риспублик, сюшай!
— Ну давай, ешь... — меня не потребовалось просить дважды. Жидкий бульончик, отдававший крысятиной, казался пищей богов. Света, жена Макса, с какой-то щенячьей грустью смотрела на то, как я с жадностью, склонившись над тарелкой, ел эту похлебку, дрожащей рукой отщипывая маленькие кусочки хлеба от лежавшей рядом горбушки. Потом она вздохнула и повернулась обратно к закопченной газовой плите, начав помешивать что-то в кастрюле. Макс, сидевший напротив меня за шатким столом в этой крохотной темной кухоньке, также с интересом наблюдал за мной. Лицо его было пусто, он явно погрузился в какие-то свои мысли, разламывая в труху валявшиеся на клеенке спички. Ну что ж, это не важно сейчас, что он там думает — главное, принял и обогрел. И ещё много чего. Я наслаждался теплом и жратвой, позволяя себе наконец-то расслабиться. Но это уже получалось хуже — несмотря на вроде мирную обстановку, казалось, что вот ещё немного — и вчерашний пиздец продолжится с новой силой.
— Как плечо? — Макс дернул головой, глазами указывая на моё плотно забинтованное плечо.
— Нормально. Башкой только вертеть больно. — я усмехнулся. — Света просто молодец, тебе повезло — и накормит, — я постучал ложкой по миске. — И раны залечит. Хозяйка.
— Это тебя... — Макс запнулся, помрачнев — видимо, какие-то мысли о его жене были не столь радостными, как мои. — Погранцы так, да?
— Погра-анцы, ага. — ответил я, насмешливо растягивая слова. Потом, откинувшись на спинку стула, нацелил ложку на Макса. — я всю прошлую ночь в грязи барахтался. Скажем спасибо, что у вас такие перебои с электричеством, иначе я бы на той колючке поджарился хорошенько... — положив ложку на стол, я запустил пальцы в дырки на своем рваном плаще. Да, ночка была ещё та. Подкопался под Барьер, спину себе всю ободрал, а потом ещё так не повезло — меня с вышки засекли, стрелять начали, собак пустили, пришлось по кочкам, по этом размякшему полю — закапываться, мать его, а ведь суки ещё подстрелили, палили из пулемета в белый свет, полный пиздец, пуля хоть навылет прошла, но с пробитым плечом шляться по полям и весям в начале весны — кайфа мало. Думал, подохну. Ан нет. Поздно подыхать уже.
— Да нет у нас никаких перебоев с электричеством. — сморщился Макс, но руки опустил под стол. — Зашибись всё... А у...
— А у нас, Макс, все очень хуево. Такой степени хуевости, что трудно представить. В Московийской Русской Республике всех того. — я провел большим пальцем над горлом. — Я еле выбрался. В яме два месяца проторчал. Но... — засмеялся. — Знаешь, коррупцию, слава всем силам небесным, никто не отменял. Ни у нас, ни у них.
— Что ты говоришь? Что значит — того? Какая яма, блядь?
— Прекрасно ты всё рубишь! Обычная яма! Приехали, захватили Кремль, поставили кордоны и ядерный зонтик активировали! Всё, хуле! Мне пока я сюда на перекладных добирался, рассказали — все отвернулись нахуй оперативно, никто подсобить не хотел, типа — нахуй мы войска вводить будем, все теперь суверенные государства. И я знаю даже почему... Вот скажи, Макс, кто у вас в полисе...
— Бля, заткнись ты уже, а! — Макс вдруг вскочил на ноги, отшатнулся назад. Черты его лица поплыли под натиском искажения от страха и — нежелания смотреть правде в глаза.
Я покачал головой, сцедил последние капли супа из миски себе в глотку. Вот не понимает человек простых радостей существования. Пожрать хорошо, и заснуть в безопасности, а не на земле, спиной к стволу дерева, дрожа от холода и безнадеги — это уже счастье. А этого всего трясет аж, как мышу в мышеловке.
— Ты, Макс, не ори на меня. Если я калека, это не значит, что я тебе въебать не смогу. Когда поправляюсь. — я помахал перед ним культей, а потом здоровой рукой. — Одного кулака вполне хватит. Так что давай, рассказывай мне про новгородский расклад. Я, знаешь ли, не ожидал, чтобы меня в вашей Народно-Вечевой Республике Великого Новгорода встречали хлебами с солью, но и того, что... — я скосил взгляд на бинты на своем плече, под которыми уже снова начали выступать, постепенно проявляясь, багрово-коричневые пятна. — Натовскими патронами для калашей, знаешь ли — тоже.
Макс стоял, вцепившись рукой в спинку стула, и костяшки на этой руке постепенно наливались белизной. Он резко повернул голову в сторону своей жены.
— Свет, выйди вон, будь добра. — процедил он. Света что-то неразборчиво хмыкнула, и заправив прядь волос в пучок, вышла из кухни, шаркая разваливавшимися шлепанцами.
— Послушай, Серый, у нас — нормальная демократия, всё отлично, и я не... — довольно агрессивно начал он.
— Чё ты бля не? Не знаешь? А че, телевизор у тебя не работает? Ага, работает, и че показывает? Намаз да? Коврик у тебя есть, да? На карачках к четырем сторонам света ползаешь, мордой линолеум свой отирая?
Он уже было открыл рот, чтобы возразить, как в дверь позвонили. Долго, настойчиво, поиграв трелями. Макс замер алебастровой, мучнисто-белой статуей, бросая на меня дикие взгляды. А потом, нетвердым шагом, приказав полусдавленным шепотом Свете не вылезать из своей комнаты, направился ко входной двери.
— Галасавать идёщ, да брат? — отталкивая Макса своим массивным пузом от двери, в квартиру ввалился толстый, пыхающий перегаром и дешевыми — это что, духи? — духами, черножопый. Черножопость выдавали, только собственно говоря, означенный цвет лица, щетины и прочие мордохарактеристики, но под кепкой унтерменша оказался не черный набриолиненный войлок, но вытравленный пергидролем короткий ежик. За этим боровом двинули ещё два амбала, причем у каждого шея была раза в три шире хари. Я быстро оглядел их кожанки, но оружия не заметил. Если только короткоствол.
Макс сглотнул, вильнул задом, будто кланяясь.
— Д-да, Райхмулед Рафидзанович, так это... конечно.
— Харашо, маладец, брат. — обнажил капкан гнилых и золотых зубьев. — Нэ протыв эсли пасыдым у тыбя тута? Нам передахнут нада, дела.
— А ты кито, брат? Я тыбя нэ видэл чегот ны разу, а? — унтер устроился на стуле против меня. Развалился, расплылся, потек — пальцы жирные возложил на столешницу, золотом унизанные. — Я ить всо вижю, да! Тута... — он постучал себя по виску. — Базя данных, э? Ну так кито ты...
— Да это, это друг мой... — Макса в который раз за сегодняшний день оборвали. Оба амбала, впечатываясь толстыми задницами в хлипкую мебель тесной кухни, заполнили её так, что и клочка свободного пространства не осталось, один только тягучий, вязкий звериный запах. Макса оттеснили куда-то к мойке и он затравленно смотрел на меня из-за широкой, пухлой спины.
— Так щито?
— А. Журналист я. Из Литвы. Сергеем зовут.
— Э, жюрналиста... — этот, как его, Рафидзанович, ощупал меня взглядом, недобро, тяжело — так черт его дери, привычно, как тогда, в Москве. Я моргнул. Нет, нет, нет, вспоминать это — не надо, только не сейчас, чтобы нервы сдали, когда тут и не развернуться. Он словно бы и не замечал набрякшей кровью повязки у меня на плече. — И зачим тыбе нада быить тута?
— Ааа, так мы делаем, этот... — я щелкнул пальцами. — Репортаж о Русской Национальной Конфедерации, вот из Московийской Республики — к вам. — я попытался улыбнуться. Черножопый отзеркалил эту улыбку, и подался вперед.
— И щито ви хатытя юзнать?
— Ну, разное...
— Вай! — тот вскинул руки. — Тыбе павезло, щито наш общий дрюк Максым — мой дрюк! Да! Йа мал-мал миладщий памощник мээ-эра нащиво полиса, висё тыбе расскажю!
— Э...
— Вота ю нас виборы скора, да! Праводим так скизать работю с насилений, да! Явкю обеспейчиваем!
— Выборы? — я притворно удивился, но внутренне напрягся. — Настоящие демократические выборы?
— А то как жи! Поселе таго, как слава Перуну, тюременый рижым авто... авато... автатаризма биль разрушын, а, так ми типеря по всем рюским землям юстановэли народную ету, власть, да, сюшь? Самоюправлений, демакратий, да? Как в ыврапейскем Саюзе, сюшь... Типерь братские риспублики саюзнычают, брат брату памагает, никта никаво нэ угнэтает — э, харашо! У наса целих читыри кандидата у мэ-эры, сюшь! Пусть люди выбырают, а?
— Замечательно, замечательно. А с религией как? С экономикой?
— Э, истына рюскую вэру вазраждаим! Изычество! Шайта...чернабожые! Свабодный вэра свабодный людэй, а! — гнусно усмехнулся унтер и сунул мне под нос волосатую руку с огромным золотым перстнем. Перестень изображал собой какого-то зубастого зверя... — Киркидыл, э, вай, батюшку-Валхова чтым, да? Ы жывем харашо, всё мирна, всё есть, пакупаем-отбираем, да, никито нам и нэ хазын. А в Масковии как? — Блестнул влажными глазами, облизал жабий рот свой.
Я покосился на Макса, и прочистил горло.
— Да так же, мне понравилось. Демократия, свобода личности. Действительно, не припомню такой народной власти в РФ. Улицы стали чистые, пенсии платят, учителям — тоже. — соврал я. — Перун Акбар.
— Ай врёш, дарагой. Масковия ваша прагнила вся. Эта... — он ткнул пальцем в мою культю. — Эта щито?
Я огляделся. Надо мной нависло обтянутое нейлоновой майкой пузо одного из вертухаев.
— На заводе. На заводе в Вильнюсе, руку вот в конвеер сунул — напрочь...
— Ай-ай-ай, нехарашо, какой хуйня нисешь. Чито жы ти дрюка сваего так нэ цэнишь? Он тыбя абагрэл, накармил, а ти в иво доми такой слава гаваришь! Врёш мине. Эй, Джамиль, притащи сюда бабу его. А, сюшь, нэт, развлекися с нэй, брат! Э! — Джамиль, этот амеподобный кус мяса, эта горилла с признаками тяжелой олигофрении, вдруг осклабился и потопал вон, низко, как на бой, наклонив голову.
Макс окаменел. Мы встретились взглядами, и в его позе, в том, как он обреченно ухватился за краешек раковины, я прочел смирение. "Идиот, нож найди". Но тут моё внимание вновь отвлек жирный унтер своими свинячьими повизгиваниями.
— Да-а-а... Такэ вот, я дюмаю, щито ти нэ жюрналист, э? И рюку сваю... — он пошевелил пальцами, небрежно, смотря в сторону. — Нэ на заводэ патэрял, нэт? А дюмаю я... Э, Гюйнур, слэды за ними. — он прервался, кивнул в сторону Макса, заиграв валиками затылка, потом разулыбался своей гнилостно-златой пещерой, заслышав истошный визг Светы. — Щито ти импэрская вэликарюская блядь, катораю маи братья недазарэзали там. И щито ти приехаль щитобы народ наш риспубликанский мутить, э? Па зиндану саскучился сюка?
Он повысил голос, затряс утопающими в цепях подбородками.
— Щитобы вече наше распрэкраснае расшатать, а! Да ми тыбя, шкюр твой на батынки пустим!
— Нет. Нет, вы непра...
— Заткнись сюка! Все пагранци пада мной жопю лижуть, вчира какая-та билядь сквозь Барэр праскальзнула, но кровь ей пустили!
Я почувствовал, что чьи-то пальцы погрузились в мою рану, продавливая бинт, прорывая тонкую пленку сукровицы. Это сраный выблядок Хуйнур, бля... Я попытался встать, вывернуться, но тут мне в живот въехало дуло пистолета, с силой уткнулось туда, а пальцы все давили на простреленное плечо.
— Дюмаешь, Канфыдырация тыбе эта хюй в жопе? Не хюй, а стальной лом, шваль имперская! — толстые, темные губы расплылись, чуть не лопаясь, в улыбке. — Ти чиво-та там пра свабоду гаварил, э, дырьмо вирблюда? Свабода у нас есть, но мая свабода патеснит тваю, раб. Твая свабода, выблядак ти рюский, на канце маей цэпи закончится, демакратична нэ пэзди. А ти. — он повернул голову в сторону мелко дрожащего, стучащего зубами Макса. — Прагаласуишь какэ нада завтра, нэ то Джамиль захочит делать тваю шлюху частью сваево гарема, э!
Жирдяй расхохотался, и вторил ему надрывный, но тихий, словно приглушенный тяжелой ладонью, стон Светы из соседей комнаты. Я не решился взглянуть на Макса, а поэтому продолжил созерцать вдавленный в живот пистолет.
— Э, тиварь, сматреть на мэня. Ми выпалнили свой абещений. Рюская Риспублика, самауправление. Заебись мы вами управляем, э, раб? Ведь ти ж раб, э, раб сваих рюских скотских идей, да? Пакажы Гуйнюру затылок, щитобы он код считал. Пашлем тыбя абратна в Масковию, "литовец". Хе-хе. Фидиральная почтай, э? Па частям, э?
Он ржал, брызгал слюной, над ухом тоненько похрюкивал тупоголовый амбал. А я сжимал уцелевшей рукой в кармане отвертку.
Всё же могло бы быть и хуже.
У меня могло не быть и отвертки.
Из комментариев:
darkhon: Тезис в явном виде: пока русские будут делиться и сепарироваться, то они - по определению - в этот момент будут возглавляться лидерами, заточенными под разделение. Нацменские ОПГ же будут сильны именно тем, что сохранят связи - и в каждом отдельном русском улусе будет война не только с местными чурками, а с мощью всей группировки. По очереди, понятно, а не строго одновременно.
Но результат, особенно если учесть, что со стороны неруси будет жестокость сразу, а русские, пока раскачаются, время пройдет, однозначен.
Глюк (у кого - нечаянный, а у кого - и специальный) у всяких мечтателей именно в том, что "вот вам щасте в теории", а практически - как к нему перейти - вопрос ненавязчиво пропускается.
vuohioksennus: Даже в самом крайнем варианте "национал-сепаратизм" выступает не за абы какое "разделение", а за укрепление внутрирегиональных связей для противостояния оккупации Кремлём (пока что начальный этап берём).Причём сначала укрепление связей, а уже потом - сепаратизм.
Конечно, это крайне сложно в условиях современной россиянии. Сейчас кремляди прилагают все усилия для разрушения горизонтальных связей на всех уровнях (начиная от разгона различных народных сходов/митингов и заканчивая принуждением региональных властей общаться только через "вертикаль власти").
И именно наличие сильных горизонтальных связей будет играть определяющую роль во время смуты. А не идеологический фон. Можно быть хоть тысячу раз за Централизованную Империю с сильной вертикалью власти, но выстраивать её придётся заново, уже после пика кризиса.
darkhon: Ща со смеху подохну. Если "сначала - укрепление связей", на на хрена потом сепаратизм?! Горизонтальные связи, конечно, нужны. Но - _в дополнение_, а не _взамен_ вертикали власти.
vuohioksennus: Потому что сепаратизм здесь - отделение России от кремляндии. Регионы сбрасывают власть "федерального центра" (оккупационного правительства кремлядей). На месте уродливого образования - нынешней россиянии - начинает образовываться новая Россия. В конце концов новая Россия полностью вытесняет кремляндию. Следующий шаг - формирование общенационального координационного центра. Конечный результат - единое государство (будет оно называться федерацией или конфедерацией - не так уж важно) со смещённым балансом связей с преимущественно вертикальных в сторону преимущественно горизонтальных. Примерно к этому сводятся взгляды радикального крыла сторонников НОРНы.
darkhon: РыдалЪ, чесслово :-) Ну прикинь _практику_ такого, а? Ладно, НОРНУ и "гибкую горизонтальность" я разнесу, но не могу сразу все. Креативщики столько херни гонят, что адекватно все разобрать - жизни не хватит.