Не гонялся бы ты, поп, за атеизмом

Нет Бога.
Пс.52:2.

Случайно наткнулся на следующее утверждение небезызвестного А. Кураева:

Знаменитые слова Ницше «Бог умер» также не вызывают ни малейшего несогласия христианина. Тем более, что на деле это слова Лютера, заимствованные из песнопения Великой Пятницы. И Гегель говорит о «безбожии Страстной пятницы». Так что христианин только слегка дополнит Ницше: «...и воскрес в третий день по Писанием».

Замечательная в своей наивности демагогия («я согласен с этим тезисом, только слегка дополню его частицей "не"»)! Обратите, кстати, внимание на то, как неверный перевод позволяет продолжать фразу в нужном направлении: «Бог умер… и воскрес», т. е. совершенный вид в качестве плюсквамперфекта. Если представить себе такое «дополнение» к оригиналу (Gott ist tot), то выйдет «Gott ist tot und auferstanden», «бог мертвый и воскресший» – одновременно. Впрочем, это мелкая придирка, и ради нее не стоило заводить разговора – равно как и ради не способного никого удивить факта богословской демагогии.

Дело же в том, что даже от такого сомнительного популяризатора, как Кураев, я не ожидал повторения ошибки, сделанной неспециалистом более ста лет назад! Переводчик Гегеля на английский язык Джон Бейль в своих комментариях к переводу «Phänomenologie des Geistes» написал, что Гегель в этом отрывке – «das harte Wort, daß Gott gestorben ist» – цитирует слова из «гимна Лютера». На самом деле, это ошибочное утверждение, поскольку единственное подходящее место в текстах Лютера, собственно, гимн к Страстной пятнице, о котором и идет речь, содержит такие слова:

Christ lag ynn todes banden

fur vnser sund gegeben,

Der ist wider erstanden

vnd hat vns bracht das leben.

Или, в современной немецкой орфографии:

Christ lag in Todesbanden

Für unsre Sünd gegeben,

Er ist wieder erstanden

Und hat uns bracht das Leben.

То есть «Христос лежит в оковах смерти, // Отданный за наши грехи, // И снова он воскресает // И дарует нам жизнь».

Очевидно, что между «Christ lag in Todesbanden» и «Gott ist tot», мягко говоря, есть разница.

Есть гораздо более очевидные параллели с фразой Ницше, например, стихотворение «Ein trauriger Grabgesang» Иоганнеса Риста:

O grosse Noth!

Gott selbst ligt todt,

Am Kreüz ist Er gestorben

Hat dadurch das Himmelreich

Uns aus Lieb’ erworben.

Или в таком написании –

O große Not!

Gott selbst liegt tot,

Am Kreuz ist Er gestorben,

Hat dadurch das Himmelreich

Uns aus Lieb’ erworben.

То есть «О великая беда! // Сам бог умер, // На кресте он погиб, // И этим Царство Небесное // С любовью заработал для нас».

Обратим внимание на то, что Кураев считает цитатой: «и Гегель говорит о "безбожии Страстной пятницы"». Имеется в виду заключение статьи Гегеля «Glauben und Wissen», где сжато излагается мысль, которая чуть позже получила в гегельянстве развитие – см. Phänomenologie des Geistes:C.7.C. По Гегелю, человеческое сознание становится «unglückliche Selbstbewußtsein», «несчастным самосознанием», когда субъект приходит к идее собственной достоверности через мысль о себе – то есть становится собственным объектом, и тогда его самосознание «налично есть и знает себя в качестве предмета, оно есть недействительное сознание», что в итоге приводит субъект к потере вещественного (существенного) в себе, делая его личностью самоопосредованной. Это состояние Гегель называет «der Schmerz, der sich als das harte Wort ausspricht, daß Gott gestorben ist» (скорбью, выражающейся в жестоком слове "бог мертв").

Причем же здесь Dies Domini Passionis? Как утверждает Кураев, Гегель говорил о смерти бога именно в контексте «безбожия Страстной Пятницы». На самом деле всё с точностью до наоборот: в статье «Верить и знать» Гегель призывает дать «eine philosophische Existenz», философское бытие, «философии идеи абсолютной свободы, и вместе с этим – абсолютных страданий; иначе говоря – заменить историческую Страстную Пятницу спекулятивной. Страстную Пятницу следует восстановить в полной истине и суровости ее безбожия [den spekulativen Karfreitag, der sonst historisch war, und ihn selbst in der ganzen Wahrheit und Härte seiner Gottlosigkeit wiederherstellen]».

Другими словами, Гегель говорит о необходимости идейно-концептуальной замены «исторической» Страстной Пятницы (i. e. Страстной Пятницы, понимаемой в историческом контексте – имеющей предысторию и продолжение; то, о чем говорит Кураев) на «спекулятивную» (i. e. рассматриваемую как имманентный эйдос, само-по-себе, в отрыве от всяческих контекстов), и именно эту предлагаемую спекулятивную Страстную Пятницу Гегель называет безбожной – ее нужно «восстановить в истине и суровости безбожия», или – пересоздать, wieder herstellen. И если у Гегеля речь идет об идее, противопоставляемой христианской, то Кураев превращает эту идею в собственно христианскую, и гегельянская Karfreitag отождествляется с лютеранской (читай: с христианской вообще – «исторической», контекстной, имеющей продолжение в виде воскрешения). Забавное дополнение – в списке литературы в статье Кураева Гегеля вообще нет, а утверждения из «Феноменологии» и «Верить и знать» приводятся по книге теолога Кюнга «Существует ли бог?».

Думаю, у читающего эту заметку с начала (то есть с названия) не мог не возникнуть вопрос – а причем здесь атеизм? Кураев говорит о концепции «бог мертв» применительно к разным течениям (христианство, гегельянство, ницшеанство) – так почему же я вписал «атеизм» в название? Приведу еще раз цитату из Кураева, на этот раз чуть полнее:

Атеизм оказывается <...> лишь одной из крайне изощренных ересей в рамках христианской мысли <...> Знаменитые слова Ницше «Бог умер» также не вызывают ни малейшего несогласия христианина. Тем более, что на деле это слова Лютера, заимствованные из песнопения Великой Пятницы. И Гегель говорит о «безбожии Страстной пятницы». Так что христианин только слегка дополнит Ницше: «...и воскрес в третий день по Писанием». По сути атеист ставит точку там, где христианин ставит запятую.

То есть, по Кураеву, тезис «Gott ist tot» – атеистический тезис. Вероятно, название «Gott-ist-tot-Theologie» ничего не скажет дьякону (или кто он там) – а так называется философское течение, занимающееся проблемой «смерти бога» у Ницше (не только у Ницше, но в первую очередь – у него). «Теология "бог мертв"» подразумевает устаревание самой концепции бога, каковое устаревание, с одной стороны – вызывает у некоторых людей нравственные метания и «несчастное самосознание», о чем пишет и Ницше («Die fröhliche Wissenschaft» §125):

Gott ist tot! Gott bleibt tot! Und wir haben ihn getötet! Wie trösten wir uns, die Mörder aller Mörder? Das Heiligste und Mächtigste, was die Welt bisher besaß, es ist unter unseren Messern verblutet, – wer wischt diess Blut von uns ab? Mit welchem Wasser könnten wir uns reinigen?

Бог мертв! Бог останется мертвым! И это мы его убили! Кто нас утешит, убийц из убийц? Святейшее и могущественнейшее из того, чем обладал мир, истекло кровью под нашими ножами, – кто с нас смоет эту кровь? Какой водой мы очистимся?

Короче эта же мысль выражена у Ницше как «Ist es nicht kälter geworden?» – «Разве не стало холоднее?». Потеря, смерть, бога здесь – это потеря идеала, идеи, трансценденции, цели. Идеально с моей точки зрения такая утрата в интересующих нас выражениях описана в стихотворении Антонена Арто «Cheveux epanouis». Однако это размышление в духе Ивана Карамазова имеет и свою противоположность; у Ницше в том же цитированном тексте, второе следствие «смерти бога» – возможность возвеличивания человека:

Müssen wir nicht selber zu Göttern werden, um nur ihrer würdig zu erscheinen? Es gab nie eine grössere Tat, – und wer nur immer nach uns geboren wird, gehört um dieser Tat willen in eine höhere Geschichte, als alle Geschichte bisher war!

Не должны ли мы сами стать богами, чтобы оказаться достойными содеянного? Никогда еще не было более великого деяния – и те, кто родится после нас, через это деяние будут принадлежать истории высшей, чем вся история доныне!

Очевидно, что, во-первых, у Ницше вовсе не подразумевается Иисус или вообще какой-то конкретный конфессиональный бог – речь идет об идеебога, кроме того, обратите внимание, – «Gott ist tot! Gott bleibt tot!», т. е. «Бог мертв! Бог останется мертвым!», а в переводе К. А. Свасьяна – «Бог умер! Бог не воскреснет!». Каким образом к этому утверждению можно даже с огромной софистической натяжкой приписывать «и воскрес в третий день по Писанием» – загадка.

Замечу, что прямым предшественником Ницше в Gott-ist-tot-Theologie был не Гегель, а Генрих Гейне, в книге которого «Zur Geschichte der Religionund Philosophie in Deutschland» («К истории религии и философии в Германии») встречается такое:

«es ist der alte Jehova selber, der sich zum Todebereitet <…> es konnte ihm alles nichts helfen – Hört Ihr das Glöckchen klingeln? Kniet nieder – Man bringt die Sakramente einem sterbenden Gotte». «Сам старый Иегова готовится к смерти <…> ничто не поможет ему – слышите колокольный звон? Склонитесь: святые дары подносятся умирающему богу».

Опять же, речь идет не об Иисусе и тем более не о евангельском контексте, а об иудохристианской цивилизации и ее истоках в целом:

Wir haben ihn [Gott] so gut gekannt, von seiner Wiege an, in Ägypten, als er unter göttlichen Kälbern, Krokodilen, heiligen Zwiebeln, Ibissen und Katzen erzogen wurde – Wir haben ihn gesehen, wie er diesen Gespielen seiner Kindheit und den Obelisken und Sphynxen seines heimatlichen Niltals Ade sagte, und in Palästina, bei einem armen Hirtenvölkchen, ein kleiner Gott-König wurde, und in einem eigenen Tempelpalast wohnte – Wir sahen ihn späterhin, wie er mit der assyrisch-babylonischen Zivilisation in Berührung kam, und seine allzumenschliche Leidenschaften ablegte, nicht mehr lauter Zorn und Rache spie, wenigstens nicht mehr wegen jeder Lumperei gleich donnerte – Wir sahen ihn auswandern nach Rom, der Hauptstadt, wo er aller Nationalvorurteile entsagte, und die himmlische Gleichheit aller Völker proklamierte, und mit solchen schönen Phrasen gegen den alten Jupiter Opposition bildete, und so lange intrigierte, bis er zur Herrschaft gelangte, und vom Kapitole herab die Stadt und die Welt, urbem et orbem, regierte. – Wir sahen, wie er sich noch mehr vergeistigte, wie er sanftselig wimmerte, wie er ein liebevoller Vater wurde, ein allgemeiner Menschenfreund, ein Weltbeglücker, ein Philanthrop – es konnte ihm alles nichts helfen…

Мы так хорошо знали его [бога], – от его колыбели в Египте – взращенного меж божественных тельцов и крокодилов, священных луковиц, ибисов и кошек. – Мы видели, как он попрощался с обелисками и с этими друзьями по своим детским играм и стал, в Палестине, маленьким божком бедных пастухов, живя в собственном храме. – Мы видели его и позже, когда он столкнулся с Ассиро-Вавилонской цивилизацией и отказался от всех своих слишком человеческих страстей, перестав изрыгать гнев и месть или, по крайней мере, метать громы и молнии по каждой ерунде. – Мы видели, как он переселился в Рим, в столицу, где он отверг свои национальные предпочтения и заявил о небесном равенстве всех людей и создал – в таких прекрасных выражениях! – оппозицию старому Юпитеру. Долго продолжались эти интриги, и в итоге он победил и стал править с Капитолийского Холма городом и миром, urbem et orbem. – Мы видели, как он становился всё более и более одуховленным, как он тихонько плакал, как он стал любящим отцом, всеобщим другом человечества, благодетелем мира, филантропом. – Но ничто не поможет ему.

Подведу итоги:

1. Кураев, тщась произвести вообще всяческую идеологию от христианства, приписывает слова «Gott ist tot» Мартину Лютеру. Это неверно, у Лютера нет таких слов.

2. Кураев утверждает, что слова «бог мертв» рассматривались Гегелем в контексте Страстной Пятницы – это неверно, Гегель, специально касавшийся этого вопроса, указал на столь радикальное отличие его концепции от контекста христианской Страстной Пятницы, что для нее, этой концепции, требуется принципиально нового типа Страстная Пятница.

3. Кураев примеривает ницшеанское представление «теологии "бог мертв"» исключительно на христианство, более того – исключительно на Христа. Это неверно, поскольку Ницше, вслед за Гегелем, Эмерсоном и Гейне, понимал в данном случае идеалы христианской цивилизации, а не персонифицированное божество и, конечно, не евангельскую историю.

4. Кураев, желая связать и примирить ницшеанскую «теологию "бог мертв"» с христианством, заявляет, что христианин «согласен» с этим тезисом, только лишь «добавляя» к нему «и воскрес». Это неверно не только по причине, изложенной в пункте 3, но и потому, что философом отдельно отмечено «мертв – и останется мертвым».

5. Доктрину «теологии "бог мертв"» Кураев полностью отождествляет с атеизмом. Это неверно, поскольку атеизм не имеет никакой доктрины и не является философией или «теологией», вместо этого атеизм – основание для создания того или иного мировоззрения.

Как видите – хоть бог и мертв, но по-прежнему нам подсовывают его тень даже в таких местах, где ей быть уж совсем неприлично. В духе всё того же служителя культа могу в заключение сказать: Кураев – прав, с тем небольшим дополнением, что он – неправ.