Россия и «рынок»

Контрреволюция в нашей стране происходила под знаком перехода к рынку. В общественное сознание упорно и не без успеха внедряли стереотип: до сих пор, по крайней мере 70 лет, у нас не было рынка, и отсюда все наши беды, а вот в цивилизованных странах он есть, и потому они процветают; надо и нам перейти к рынку, и тогда бедная Россия разбогатеет и приобщится ко всем благам мировой цивилизации.

Манипулирование словом "рынок" облегчается тем, что оно на редкость многозначно. В обыденном и научном языке это слово имеет по крайней мере пять различных значений. Во-первых, под рынком издавна понимают место, где происходит купля-продажа (и где люди обманывают друг друга, как говорили еще древние персы(1). Во-вторых, рынком называют совокупность отношений спроса и предложения определенного товара; в этом смысле говорят, например, о рынке автомобилей или о рынке рабочей силы. В-третьих, под рынком имеются в виду отношения спроса и предложения товаров на определенной территории; именно такое значение имеет термин "национальный рынок" (скажем, британский или российский). Четвертое значение слова "рынок" - сфера обращения товаров, в отличие от сферы их производства. И, наконец, в-пятых, термином "рынок" обозначают экономическую систему, в которой сфера производства регулируется через сферу обращения.

В контексте идейных дискуссий последних лет содержательно имеется в виду последнее, пятое значение слова "рынок". Но спорящие - одни намеренно, другие невольно - не разграничивают значений. И создается впечатление "естественности", вечности или, по крайней мере, глубокой древности отношений, о которых идет речь. Как-никак сцены обмена товаров изображены еще на египетских фресках, которым почти 5000 лет(2). Значит, раз капитализм в основном, если не всецело, регулируется "рынком", то, следовательно, он развивается "естественным" путем, с минимумом насилия, обходится без "внеэкономического принуждения". Все же другие общественные системы, в том числе социализм, навязываются обществу силой и потому обречены на экономическое отставание, постоянное нарушение прав человека и неизбежный крах.

В модной упаковке нам предлагают идею, которой более 200 лет: существует один-единственный строй, соответствующий "природе человека", а все остальные никуда не годятся и держатся только на насилии, обмане и на темноте нецивилизованных народов. У этой идеи есть и другая сторона: если в какой-то стране налицо "внеэкономическое принуждение", значит, она либо еще не доросла до "полноценного" капитализма, либо ушла от него куда-то в сторону, и его величество Рынок не несет никакой ответственности за подобные безобразия.

Так задается подсознательная враждебность к коммунистам, посягающим на исконную потребность общества в "рынке", а следовательно, к советскому периоду нашей истории. Большинство людей уже в самом деле не отдают себе отчета в том, что "рынок" в первых четырех значениях имелся в СССР на всех этапах его исторического пути. Мало кто учитывает и то, что слово "рынок" именно из-за его многозначности уже давно используется на Западе как эвфемизм непопулярного термина "капитализм". Еще Маяковский язвительно заметил: "Капитализм - неизящное слово, куда изящней звучит "соловей". И вот соловьи перестройки и демократии приманили изящным словцом "рынок" наших сограждан, которые в большинстве не поддались бы их пропаганде, если бы она открыто выступала за то, что несла - за капиталистическую контрреволюцию.

История рынка как основного народнохозяйственного регулятора – краткий, хотя и важный, эпизод истории капитализма. В пространстве он ограничен Западной и отчасти Центральной Европой, а также северо-востоком Америки; во времени – примерно столетием с конца XVIII до второй половины XIX в., т.е. первым этапом промышленного переворота. Под промышленным переворотом (индустриализацией, промышленной революцией) здесь понимается создание технической базы крупного производства, в котором произведенные средства труда имеют решающее значение по сравнению с естественно возникшими.

Начало промышленного переворота определяется переходом ведущих отраслей промышленности от преимущественно ручного производства (ремесленного, мануфактурного) к машинному и превращением индустрии в ведущую силу хозяйственного комплекса. По поводу критериев завершения промышленного переворота в науке имеются разные мнения. Представляется, что наиболее глубоким критерием выступает создание отраслей машинного производства средств производства. "…Крупная промышленность должна была овладеть характерным для нее средством производства, самой машиной, и производить машины с помощью машин. Только тогда она создала адекватный ей технический базис и стала на свои собственные ноги"(3). С созданием такого базиса индустрия приобретает собственную основу развития и окончательно становится основой хозяйства. С этого же времени становится возможным и необходимым переход от экстенсивного к интенсивному типу развития общественного производства. Период бурного роста индустриального населения и городов подходит к концу. Завершение промышленного переворота адекватно развитой стадии капиталистического общества. "С переходом к производству машин машинами наступает стадия зрелости капитализма"(4).

Родиной промышленного переворота была, как известно, Великобритания. В XVIII-XIX вв. там завершились экспроприация крестьянской общины путем огораживаний и мануфактурный переворот. Более или менее сходная ситуация, хотя и не в столь чистом виде, наблюдалась и в других странах - капиталистических метрополиях. Все они к началу промышленного переворота в основном завершили переворот мануфактурный, а также аграрный, покончив со средневековым ремеслом и крестьянской общиной. Уступая Великобритании место "мастерской мира", они, однако, отставали от нее не настолько, чтобы воздействие более развитого центра системы превратило их в его аграрно-сырьевые придатки и качественно изменило характер промышленного переворота.

Но даже применительно к этим странам нет оснований преувеличивать роль рынка в пятом значении. Капитализм и в метрополиях вплоть до XIX в. не обходился без насильственного разрушения общины и сгона крестьян с земли, кровавого законодательства, работных домов, принудительной контрактации и т.д. – невиданного прежде расцвета того самого "внеэкономического принуждения", которое идеологи капитализма приписывают всем другим общественным системам. Лишь к концу промышленного переворота "слепая сила экономических отношений закрепляет господство капиталистов над рабочими. Внеэкономическое, непосредственное принуждение, правда, еще продолжает применяться, но лишь в виде исключения. При обычном ходе дел рабочего можно предоставить власти "естественных законов производства", т.е. зависимости от капитала, которая создается самими условиями производства, ими гарантируется и увековечивается"(5). Этот род зависимости от капитала со времен провозглашенного в конце XVIII века принципа "laissez fair" – "дайте делам делаться, как они сами делаются" - представляется буржуазным идеологам "естественным", соответствующим человеческой природе состоянием. Такого рода "рынок" в самом деле очень удобен капиталистам, так как снимает с них всякие социальные обязательства, а пролетариям затрудняет осознание источника их бедствий.

В метрополиях по завершении "первоначального накопления" капиталистическая эксплуатация могла опираться на "слепую силу экономических отношений". Но капитализм формировался и развивался как глобальная система, и во всем остальном мире капитал по-прежнему не мог ступить ни шагу без "внеэкономического принуждения". В чистом виде и в глобальных масштабах оно воплотилось в колониальной экспансии европейских стран, обеспечившей превращение остального мира в их зависимую периферию и тем самым в значительной мере создавшей предпосылки промышленного переворота в метрополиях и условия его развития вширь и вглубь. Не случайно именно на период промышленного переворота в метрополиях приходится пик геноцида коренных народов Америки, Австралии и Океании, наибольший размах работорговли в Африке, колониальное порабощение Индии, опиумные войны против Китая и многое другое, далекое от либерально-рыночной идиллии, как земля от неба.

Распространено мнение, что эпоха "свободной конкуренции" характеризовалась в первую очередь интенсивным экспортом товаров из "мирового города" в "мировую деревню" и что низкие цены этих товаров подобно тяжелой артиллерии пробивали бреши во всех китайских стенах. Это правда, но не вся. Западная Европа и США продвигали на рынок товары своих капиталистов также с помощью самой натуральной тяжелой артиллерии. Без колониальных захватов, "дипломатии канонерок", насильственного устранения местных конкурентов "свободный рынок" в метрополиях не мог бы ни возникнуть, ни существовать. С другой стороны, на всей зависимой периферии - и в колониях, и в политически суверенных странах - именно запросы формировавшегося мирового капиталистического рынка вызвали к жизни плантационное рабство, второе (или первое) издание крепостничества, истребительные межплеменные войны ради захвата рабов или промысловых угодий пушного зверя и тому подобные формы "внеэкономического принуждения". Такие отношения долгое время принято было считать докапиталистическими. Однако, в последнее время ряд историков аргументированно и убедительно показал, что они были вызваны к жизни мировым капиталистическим разделением труда, складывавшимся с XVI-XVII вв. Если эти отношения и впитывают в себя те или иные пережитки докапиталистических обществ, то сущность их совершенно иная. Это превращенные укладные формы капитализма, создающие объективную видимость иных способов производства.

Так, например, горнодобывающая мануфактура, созданная испанскими колонизаторами в странах Андского региона Южной Америки, призвана была добывать серебро и золото для державы Габсбургов. Крестьянская община здесь была не экспроприирована вполне, а преобразована в соответствии с потребностями метрополии – были введены в систему отработки общинников на шахтах и рудниках. В сельском хозяйстве стран Латинской Америки община также сохранила отчасти владение землей, на остальных же землях колонизаторами было организовано плантационное хозяйство, где использовался труд импортированных из Африки рабов. В XIX веке, после отмены отработок индейцев-общинников и рабства негров, основным социально-экономическим институтом региона становится латифундия, экспроприирующая крестьянские земли и эксплуатирующая вольнонаемных и закрепощенных (чаще всего на основе долговой кабалы – "пеонажа") батраков, крестьян-арендаторов, рабочих собственных мануфактур, а затем и фабрик. Латифундии имели прежде всего экспортную ориентацию и были непосредственно связаны с мировым капиталистическим рынком(6).

Сходная картина наблюдалась в странах Центральной и Восточной Европы. Как известно, в XVI–XVII вв. здесь произошло "второе издание крепостничества". Восточногерманские юнкеры, остзейские бароны, чешские, польские и венгерские магнаты, румынские бояре так же, как американские плантаторы, поставляли продовольствие и сырье на рынки западноевропейских метрополий(7). Они же были организаторами и владельцами мануфактур, на которых производилась первичная переработка сельскохозяйственного сырья.

Уже на этапе мануфактурного переворота, закономерно предшествовавшего промышленному, на всей периферии капиталистического мира четко обозначилась тенденция: сохранять политический суверенитет, как-то ограничивать эксплуатацию "цивилизованным миром" и обеспечивать развитие хозяйства в национальных интересах удавалось лишь под руководством тех социально-политических сил, что отдавали предпочтение не рыночной стихии, а целенаправленному регулированию экономики и всей жизни страны, не частному, а государственному сектору. В Азии, Латинской Америке, Африке было немало попыток такого рода. Начало было положено "закрытием" стран Дальнего Востока в XVII-XVIII веках от приносимого колонизаторами "рынка". Либеральная историография изображает эту акцию как порождение восточного деспотизма и ксенофобии, отказываясь замечать в ней элементарный протекционизм, позволивший, например, японскому торгово-мануфактурному капиталу окрепнуть ко времени вынужденного "открытия" страны американскими пушками. Более поздние попытки независимого развития периферийных стран необходимо должны были принимать революционный характер. Дольше других продолжались они в Южной Индии в правление Хайдара Али и Типу Султана (1761-1799 гг.), во Вьетнаме при тэйшонах (1771-1802 гг.) и отчасти в последующие два-три десятилетия, на Гаити при Туссене Лувертюре и Дессалине (1795-1806 гг.), в Египте при Мухаммеде Али (1811-1848 гг.), в Китае при тайпинах (1853-1864 гг.), в Парагвае периода правления Х.Г.Франсии и Лопесов (1813-1870 гг.). Последние три страны пытались приступить к созданию национальной индустрии. Но все эти попытки были силой пресечены метрополиями и их сателлитами. При подготовке карательных экспедиций либеральные идеологи создавали Франсии, Лопесам и другим названным лидерам примерно такую же репутацию, как теперь Саддаму Хусейну или Уго Чавесу. Основоположник либерализма И. Бентам призывал последователей к убийству С. Боливара, мечтавшего об объединении Латинской Америки и ее самостоятельном развитии не на "рыночных" началах. Отдельными терактами дело не ограничилось. Великобритания организовала коалицию в составе Аргентины, Бразилии и Уругвая, которые в 1864-70 гг. осуществили вторжение в Парагвай. В ходе войны была уничтожена успешно развивавшаяся промышленность и заодно до 80% населения. В том же 1864 году цивилизованные державы потопили в крови государство тайпинов и, конечно, позаботились о разрушении главного промышленного центра Китая – Нанкина.

Пространственное развертывание промышленного переворота (в конце XVIII - первой половине XIX в. - в Западной Европе, в первую очередь Великобритании, и на северо-востоке Америки(8); в конце XIX - первых десятилетиях XX в. – в Центральной, Южной и Юго-Восточной Европе, России - СССР, Аргентине, Бразилии, Мексике, Уругвае, Чили, Японии(9); после Второй мировой войны – в других странах Азии(10) и Латинской Америки, части Африки(11)) обычно рассматривается как единообразный процесс, не имеющий внутренних различий(12). Однако, в разных странах процесс этот протекает не просто в разное время, но при разных внутренних и международных предпосылках. Если первая группа стран вышла на мануфактурный, а затем и промышленный переворот, исходя преимущественно из потребностей развивающегося внутреннего рынка и потребности развития обмена с менее развитыми территориями, то вторая и особенно третья группы - в условиях зависимого развития, будучи, соответственно, ближней зависимой периферией и дальней, до середины ХХ века колониальной и полуколониальной, периферией капиталистических метрополий.

Утрата Великобританией во второй половине XIX в. исключительной роли “мастерской мира”, начало экспорта капитала создали условия для начала промышленного переворота в ряде стран ближней периферии капиталистической системы. Но здесь он имел иной отправной пункт, иной характер и иную перспективу, что определялось качественно иными его предпосылками – локальными и глобальными.

В этих странах промышленному перевороту предшествовал не торгово-мануфактурный капитализм, выросший в свою очередь на почве позднефеодального общества, а периферийно-капиталистические уклады, успевшие уже создать устойчивые анклавы, прочно привязанные к метрополиям в рамках мирового разделения труда. Индустриализация поэтому тоже принимала анклавный характер. Будучи обусловлена в значительной мере потребностями экспорта продовольствия и сырья, а также первичной переработки сырья(13), она была тесно связана с центрами сырьевого и аграрного экспорта, дававшего промышленности ресурсы, источники накопления, рынок сбыта. В то же время более широкую основу индустриализации составляли превращенные формы капитализма периферийно-зависимого типа, прежде всего помещичье-латифундистское землевладение. В этих условиях большая часть пролетаризуемых масс города и деревни превращалась не в индустриальных рабочих, а в полупролетариев, живших главным образом работой по найму, но сохранявших видимость крестьянского или ремесленного положения.

С другой стороны, в глобальном масштабе индустриализации этих стран предшествовало формирование вполне зрелого капитала стран-метрополий, успевшего уже занять господствующие позиции в мировом разделении труда. Конкурировать с ним на равных капитал отсталых и зависимых стран не мог. Неудивительно, что важные, в большинстве случаев – господствующие, позиции в экономике этих стран занял иностранный капитал, вступавший в это время в монополистическую стадию. К началу ХХ века, когда промышленный переворот в них только еще набирал силу, весь мир был уже поделен на владения и сферы влияния империалистических держав. Стали возникать международные союзы монополистических объединений – прообразы современных ТНК, - начавшие раздел мира между собой. Монополизация хозяйственной территории, финансов, рынков сбыта, средств коммуникации окончательно закрыла странам -"аутсайдерам" возможность пробиться в замкнутый клуб метрополий. Опоздавшие могли в лучшем случае рассчитывать на статус "субимпериалистических" стран – сателлитов метрополий. Только Японии удалось после революции 1868 г., буквально в последний момент, когда это было еще возможно, пробиться в замыкающийся круг метрополий. Достигнуто это было, разумеется, отнюдь не "рыночными" средствами, а путем широчайшего использования рычагов централизованного регулирования экономики. Основы промышленности закладывались государством, и затем уже предприятия передавались частному капиталу при условии его подчинения централизованному контролю.

Все это позволяет говорить не просто о более поздней индустриализации, но об индустриализации второй волны, отличной по характеру от индустриализации в метропольных центрах.

Завершение второй волны индустриализации происходило в экономической ситуации, созданной двумя мировыми войнами и Великой депрессией 30-х годов. Всему промышленно развитому Западу в связи с отсутствием каких-либо других возможностей развивать или хотя бы поддерживать производство пришлось переходить к централизованному государственному регулированию экономики. Это явно показал кризис 1929 г. и последовавшая за ним Великая депрессия 30-х гг. Такие мероприятия проводили, при всем различии политических позиций, Ф.Д. Рузвельт и Л. Блюм, А. Гитлер и Б. Муссолини, Л. Карденас и Ж. Варгас, шведские социал-демократы и турецкие кемалисты.

В те годы империалистические метрополии вынужденно снизили экспорт в периферийные страны и импорт из них. В этих странах возникла возможность и необходимость так называемой импортзамещающей (14) индустриализации. Ведущим фактором промышленного развития здесь – как и во всем мире - стало национальное государство, представлявшее максимальный тогда уровень обобществления производства и капитала. В некоторых странах (Бразилия, Мексика) государству удалось взять в свои руки источники сырья, прежде всего нефти, и заложить основы тяжелой промышленности (металлургия, химия и др.).

В обстановке Великой депрессии и Второй мировой войны тогда же, когда завершалась вторая волна промышленного переворота, началась третья волна, охватившая страны дальней зависимой периферии капиталистической системы. Этому способствовало сначала распространение импортзамещающей индустриализации на менее развитые страны Латинской Америки, затем распад колониальной системы и выход на мировую арену десятков политически суверенных стран Азии, Африки, Карибского бассейна. Большинство их также охватил промышленный переворот третьей волны, пришедшийся здесь на десятилетия относительного равновесия между двумя социальными системами на международной арене.

Возник новый стимул индустриализации – стремление к независимости экономической. Однако, индустриализация совершалась здесь на основе еще более несобственной, чем в странах и регионах второй волны. На все процессы индустриализации третьей волны сильнейшее влияние оказывали империалистические монополии, которые сохранили свои позиции несмотря ни на мировые войны, ни на политическую независимость бывших колониальных владений. За исключением нескольких крупных стран, где имеется особо емкий внутренний рынок (Китай, Индия, ЮАР, Египет), индустриализация третьей волны по сравнению со второй еще более анклавна и зависима (сборочные производства и т. п.).

Еще большую, чем в странах второй волны, роль играл госкапитализм, возникавший здесь, как правило, до промышленного переворота под влиянием общего состояния производительных сил и производственных отношений в глобальном масштабе. Только государство было в состоянии закладывать основы промышленности и выступать серьезным партнером как иностранного государственно-монополистического капитала, так и государств раннего социализма. К этому надо добавить силу примера обеих мировых систем.

Различные уклады, унаследованные от прежних эпох, втягивались в систему современных капиталистических отношений, сохраняя во многом старые формы (15). "Когда отсталое общество развивается по законам господствующего над ним извне мирового капитализма, то не разложение местных традиционных укладов рождает здесь капитализм, а, наоборот, само это разложение (если оно имеет место) вызывается внешним влиянием капитализма, родившегося не из недр этого общества" (16). Причем разложение старых укладов не следует абсолютизировать. Индустриализация третьей волны, на начальных этапах связанная преимущественно с добывающими отраслями и отраслями первичной переработки сырья, задействовала докапиталистические и псевдодокапиталистические уклады как источники накоплений, рабочей силы, рынки сбыта и т.д., способствуя тем самым их воспроизводству на новой основе. Применительно к странам Азии эта тенденция отмечается не только в колониальный, но и в последующий период, и характеризует она как иностранный, так и национальный капитал в их взаимосвязи (17). Устойчивая многоукладность общества выступает еще одним фактором повышения социально-экономической роли государства. Оно оказывается здесь единственной силой, способной централизованно регулировать взаимодействие укладов так, чтобы не только классы, но и специфические социальные группы многоукладного зависимого общества "не пожрали друг друга в бесплодной борьбе". По всему этому говорить о "рынке" в пятом значении применительно к странам третьей волны просто бессмысленно.

В этом свете исторические судьбы нашей страны предстают не каким-то загадочным отступлением от "нормы", как представляется либералам, и не порождением нашей исконной общинности, соборности, духовности и тому подобных предметов поклонения национал-патриотов. Пройденный Россией и СССР исторический путь выступает как закономерный результат действия общих законов развития человечества, преломившихся сквозь призму специфических особенностей нашей страны, - особенностей, также в конечном счете обусловленных всемирной историей и становящихся понятными лишь в ее контексте.

Кто-то справедливо заметил, что на самом деле следует говорить не об особом русском пути, а об особом пути стран нынешнего "золотого миллиарда", представляющих собой центр капиталистической системы и мировых эксплуататоров. Наша же страна делила судьбу абсолютного большинства человечества - быть объектом эксплуатации. Почему-то у нас обычно не обращают внимания на то, что Россия, будучи империей, в то же время принадлежала к периферии капиталистического мира, и даже не к самой ближней его периферии. С XVI в. она была крупным экспортером различных видов сырья и импортером готовых промышленных изделий и технологий, отличаясь от других зависимых стран лишь своим геополитическим положением крупнейшей европейской державы. Мировой капитализм объективно нуждался в ней не только как в источнике сырья и рынке сбыта, но и как в опоре военно-политического равновесия в Европе, в силе, позволявшей своевременно отсекать крайности слева и справа. Тем самым российское самодержавие, особенно в XVIII-XIX вв., выполняло в международном масштабе одну из функций, которые в масштабе национальном выполняет капиталистическое государство. Благодаря этой своей международной функции Россия до определенного момента имела возможность создавать и развивать армию, флот, промышленность, образование и науку европейского уровня, расплачиваясь за все это кровью своих сыновей. Таким образом создавались предпосылки минимизации зависимости и даже ее преодоления, каких не имели другие страны периферии. Но эти предпосылки, разумеется, тяготели не к рынку в пятом его значении, а к его противоположности.

Наши национал-патриоты, предъявляющие массу претензий к Петру I, не замечают, что уже в правление Софьи Алексеевны, если не раньше, для нашей страны формировалась альтернатива: либо обеспечить себе хотя бы минимум экономической, а, следовательно, и политической самостоятельности, выйдя на передовые рубежи тогдашнего научно-технического прогресса и активно включившись в становление концерта европейских держав путем ряда успешных войн, либо превратиться в полуколонию или просто в колонию (точнее, быть разделенной между несколькими метрополиями). Для реализации первого варианта необходимо было "в Европу прорубить окно". Не потому, что ранее Россия была от Европы изолирована по воле ее недальновидных правителей, а потому, что прежде связи России и Западной Европы находились под контролем стран, претендовавших на колониальное господство над Россией, прежде всего Швеции и Речи Посполитой. Но, чтобы в прорубленное окно не хлынула, как это происходит на наших глазах, всякая дрянь, нужен был жесткий государственный контроль над экономикой - экспортом и импортом, приглашением иностранных специалистов и подготовкой собственных, созданием внутри страны современной промышленности (в то время мануфактуры) и т.п.

Во всей последующей истории России ее успехи были тем больше, чем жестче осуществлялось централизованное регулирование экономики. Принцип "laissez fair, laissez passer" никогда не годился для нашей страны, хотя всегда устраивал те группы господствующего класса, которые думали не о ее будущем, а о собственном ускоренном приобщении к мировой цивилизации. Именно интересы этих групп и их зарубежных партнеров способствовали не только закреплению специализации страны на экспорте сырья, но даже превращению ее с конца XVIII в. в экспортера продовольствия, хотя природой она совершенно не приспособлена к этому, находясь почти полностью в зоне рискованного земледелия. Таким образом, "рынок" в принципе мог обеспечить только обусловленное интересами капиталистических метрополий расходование природных и людских ресурсов страны не на собственное, а на чужое развитие.

Россия относится к числу стран второй волны промышленного переворота (середина XIX - первая половина XX вв.)(18). Начало его, как и в других странах этой группы, осложнялось пережитками крепостнической системы и компромиссами с ней. Отношения промышленного капитализма до 1917 г. более или менее сформировались в регионах (Петербург, Центральный промышленный район, Новороссия, Баку и др.), определявших ведущую тенденцию развития, внешних и внутренних хозяйственных связей. Так называемая Великая реформа открыла путь развитию рынка во всех пяти значениях - к счастью для всех нас, не в полной мере. Стал складываться относительно свободный рынок рабочей силы и относительно свободный агроэкспортный рынок. Результатом всех этих свобод оказался, с одной стороны, бум коррупции - невиданный в истории страны взлет взяточничества, казнокрадства и прочего, сравнимый разве что с нынешним. С другой стороны, экспорт сельскохозяйственной продукции с этого времени становится голодным. Как известно, в крепостной России было недоедание, но не было голода, в пореформенной же стране каждые 6-7 лет несколько губерний центральной полосы бывало охвачено голодом. Из сказанного не следует, конечно, что Александру II следовало сохранять крепостное право (на самом деле, его следовало отменить еще Александру I, а то и Петру III). Но если бы власть была способна руководствоваться интересами национального развития, ей нужно было жестче контролировать экономические процессы, в частности, экспорт хлеба, строительство железных дорог и развитие промышленности. Лишения, которые испытывал народ при Петре, по крайней мере обернулись усилением России. Здесь же оказалась подготовленной почва для засилья иностранного капитала во всех жизненно важных отраслях экономики страны.

К началу Первой мировой войны три четверти банковского капитала России находилось под французским, британским, германским контролем, причем большая часть этих капиталов была вложена в промышленные синдикаты. В тех же банках была заложена большая часть помещичьих земель. На эти грозные симптомы монархия Романовых не смогла отреагировать ничем, кроме столыпинской реформы, повторившей "Великую реформу" Александра II в виде жалкого фарса. Разрушая крестьянскую общину, царизм ничем не заменил эту традиционную форму организации, представительства интересов и взаимопомощи. Не сумев даже толком организовать колонизацию свободных земель на востоке страны, самодержавие упустило последний шанс, данный ему природой и историей.

Предреволюционный бум, на который постоянно ссылаются апологеты свободного рынка, сменился бы, даже если бы не грянула война, кризисом. При существовавшем уровне привязанности экономики России к экономике Запада это было неизбежно, а избавиться от зависимости на пути капиталистического развития было практически невозможно. Например, высокие пошлины на ввоз иностранных товаров - традиционный способ поддержки отечественного производителя - с началом эпохи империализма стимулировали приток в страну иностранного капитала, а их снижение наводнило бы страну импортными товарами, по сравнению с которыми отечественные оказались бы неконкурентоспособны. Таким образом, плоды бума в любом случае пожали бы западные монополии, а издержки его пришлось бы нести России. Так случилось с другими странами - экспортерами продовольствия и сырья: центральноевропейскими и латиноамериканскими. Еще в 1928 г. они жестоко пострадали от аграрного кризиса, ставшего одним из механизмов возникновения всеобщего кризиса 1929 г. и Великой депрессии. Заметим, что сельское хозяйство Латинской Америки не оправилось от тех потрясений до 60-х гг. – и это в регионе, не пострадавшем от двух мировых войн, а очень много выигравшем от созданной ими конъюнктуры мирового рынка.

Монопольный контроль империалистических держав устанавливался и над международными отношениями. России как великой державе оставалось все меньше места. С рубежа веков империя Романовых превращается в субимпериалистическую державу. Начиная с совместной с западными державами интервенции в Китай в 1900 г., внешняя и военная политика России все больше подчинялась интересам подлинных империалистических метрополий, прежде всего Великобритании и Франции. Если раньше страна платила кровью за место среди великих держав и относительную независимость развития, то теперь пролитая кровь только закрепляла ее зависимое положение подобно тому, как труд пролетария умножает могущество капитала.

В годы Первой мировой войны подчинение интересам союзников по Антанте поставило Россию перед национальной катастрофой. Все имущие классы, как отмечал В.И. Ленин, оказались так или иначе связаны с интересами империалистического капитала. Поэтому после Февральской революции ни одна партия кроме большевиков не могла позволить себе ни вывести страну из гибельной для нее войны, ни провести аграрную реформу, ни, тем более, национализировать банки и синдикаты. Имущие классы полностью исчерпали возможности осуществлять тенденцию, хотя бы минимизирующую зависимость и обеспечивающую национальное выживание.

Большевики же смогли позволить себе не играть в "рыночные" игры, а поставить индустриализацию страны на серьезную и современную планово-регулируемую основу. Ссылка на "введение рынка" при НЭПе не выдерживает никакой критики. За годы НЭПа в стране почти не строились новые заводы или фабрики, шахты или железные дороги, лишь вводились в действие остановленные во время мировой и гражданской войн. Рыночные отношения в крестьянской стране годились для оживления экономики, сведенной почти к нулю, но совершенно не годились, как показывает вся мировая история, для решительного рывка вперед. Индустриализация могла быть кардинально ускорена и качественно преобразована лишь на основе социалистических производственных отношений. Именно при социализме страна достигла относительной независимости от мирового капиталистического разделения труда.

В шестидесятых - начале семидесятых годов потенциал экстенсивного развития СССР был в основном исчерпан, индустриализация завершена. Это с необходимостью повело к усложнению внутренней структуры общества. Наряду с завершением промышленного переворота в стране начинала разворачиваться научно-техническая революция. Она порождала социальные группы, связанные с наукой и современным наукоемким производством и вследствие этого объективно способные быть социальной базой прогрессивного развития. Однако, после экономической реформы 1965 г. быстрое развитие товарно-денежных отношений и возникновение теневой экономики создало социальную группу теневых дельцов и связанных с ними коррумпированных чиновников. Внешнеэкономические связи постепенно возвращались к преимущественно сырьевой ориентации экспорта, причем все в большей мере в капиталистические страны; складывались анклавные социальные группы, связанные с этим экспортом и импортом и распределением предметов. Страна, сильно истощившая материальные и особенно людские ресурсы в ходе форсированного промышленного переворота, подчиненного прежде всего потребностям обороны, не говоря уже о навязанных ей тяжелейших войнах и гонке вооружений, оказалась не готова к противостоянию новым формам империалистического господства и контрреволюции.

Дж. Гэлбрейт писал уже довольно давно, что если кто-то говорит еще о свободном рынке, то это клинический случай. Однако, неолибералы с конца 1970-х гг. снова заговорили о рынке, и это было обусловлено не слабоумием, а началом нового этапа империализма. Термин "рынок", маскируясь под старое "laissez fair", обрел шестое значение: регулирование экономики транснациональными корпорациями при запрете такого регулирования для государства, невмешательство государства в экономику не конкурентную, а монополизированную насквозь.

Последние десятилетия ХХ - начало XXI века характеризуются господством транснациональных корпораций (ТНК). Возникли и продолжают складываться международные производственные комплексы, включающие предприятия, расположенные в разных странах и даже на разных континентах. К примеру, "немецкие" автомобили Volkswagen уже больше двадцати лет производятся не в Германии (там остались одни лишь конструкторские бюро), а в Мексике и Бразилии. Филиалы в Бразилии создали и другие ведущие автомобильные концерны: General Motors, Ford, Fiat, Renault, Peugeot-Citroen(19). "Рено" создала филиал в Румынии, моторы для которого производятся ее же филиалом в Испании, и планирует в ближайшие годы создать аналогичный филиал в России, чтобы не отстать от "Фольксвагена", приобретшего после "бархатной революции" свой плацдарм на востоке Европы - чешскую "Шкоду".

Мощь транснационального капитала превосходит мощь любого, даже крупного, национального государства. Активы 500 крупнейших корпораций США (на самом деле это сплошь ТНК) составляли в 1999 г. сумму в 16,1 триллиона долларов, тогда как валовый внутренний продукт Германии, Франции и Японии вместе взятых – 7,3 триллиона. Если бы калифорнийская Кремниевая долина (Silicon Valley), где сосредоточено большинство электронных компаний США, была отдельной страной, ее экономика заняла бы 12-е место в мире(20). Корпорация Monsanto – монополист в области трансгенных технологий в агробизнесе – тратит на НИОКР по сельскому хозяйству тропиков сумму в два раза большую, чем расходы всех государств мира на эти цели(21). Операционные системы корпорации Microsoft используются на 90% компьютеров мира; состояние ее владельца Билла Гейтса, первого богача мира, составляет 60 млрд. долл. – больше, чем национальное богатство многих стран "третьего мира" вместе взятых. Вот что такое современный транснациональный капитал. И мощь его продолжает расти.

На рубеже тысячелетий поднялся настоящий девятый вал слияний и укрупнений ТНК. В октябре 1998 года путем слияния двух банков возник крупнейший в мире Объединенный швейцарский банк, активы которого равны 699 млрд. долл. Тогда же слились американские банковские корпорации City Corp и Travellers Group, образовав вторую крупнейшую банковскую монополию – City Group с суммой активов 698 млрд. долл., в начале 2001 г. – уже 900 млрд. долл. За пределы не только стран, но и континентов вышло объединение ведущего германского Deutsche Bank и американского Banker's Trust, создавших транснациональную суперкорпорацию с суммой активов в 800 млрд. долл., хотя и уступающую ранее названным по другим параметрам. Слияние с Dresdner Bank сделает ее крупнейшей банковской монополией мира(22). В 1999 г. 8 ведущих фондовых бирж Европы договорились о введении единой системы электронных торгов. В марте 2000 г. было объявлено о слиянии бирж Парижа, Брюсселя и Амстердама. Нью-Йоркская фондовая биржа ведет переговоры с 9 крупными финансовыми рынками Европы и Азии с целью заключения пакта о создании Глобального фондового рынка.

В 1998 году произошло сразу два слияния крупнейших нефтяных корпораций: Exsson - с Mobil и British Petroleum- с Amoko. Из 18 крупнейших производителей вооружения в мире осталось 4, в том числе 1 производитель танков и 2 производителя самолетов. Мировое производство алмазов на 60-80% контролируется одной ТНК De Birs; даже могучий Советский Союз с 60-х гг. был вынужден заключать с ней соглашения, чтобы иметь возможность продавать свои алмазы на мировом "рынке". General Motors, еще несколько лет назад поглотившая германский Opel, недавно приобрела 20% акций автомобильного производства Fiat и теперь при поддержке премьера-неолиберала Берлускони добивается полного контроля над ней. Еще раньше GM установила аналогичные отношения с японскими Suzuki и Isuzu и оспаривает у "Форда" контроль над южнокорейской Daewoo; только первые три альянса обеспечивают ей 25% мирового производства автомобилей(23). DaimlerChrysler – продукт слияния двух автомобильных корпораций, германской и американской, – приобретает подразделения японских Mitsubishi Motors и Hyundai Motor по производству грузовиков; президентом новой компании-филиала становится бывший руководитель производства грузовиков DaimlerChrysler в Бразилии(24). Renault владеет 37% акций японской Nissan Motor(22). Ведущий в мире провайдер Интернета America Online и информационный гигант Time Warner, владеющий в том числе агентством CNN и журналом Time, образовали в 2000 г. суперкорпорацию с капиталом в 350 млрд. долл.(25), вызвав переполох среди поборников, извините за выражение, свободы информации.

Развитие ТНК сопровождается формированием глобальных институтов регулирования всех сфер общества в интересах транснационального капитала. Одни и те же формы эксплуатации внедряются в разных частях света по единым рецептам МВФ, Всемирного банка и т.п. организаций. При этом усиление капиталистической планомерности и централизации, с одной стороны, не отменяет стихийности там, где она служит наилучшим средством увеличения прибыли, - прежде всего в чудовищно разросшейся сфере финансовой спекуляции, то и дело ввергающей целые регионы мира в социально-экономические катастрофы; с другой стороны, не опирается на жизненные интересы большинства, а противостоит им, необходимо требуя все более масштабного "внеэкономического принуждения" как подпорки принуждения экономического, якобы рыночного. Примеров хватило бы на целые тома, поэтому ограничимся двумя, относящимися к самым основам современной капиталистической экономики. Цены на рабочую силу устанавливаются не рынком, а запретом профсоюзов в свободных (для капиталистов) экономических зонах и целых странах зависимой периферии, а также барьерами, воздвигаемыми перед рабочими из этих стран на границах "цивилизованного мира". Цены на нефть также устанавливаются не рынком, а ракетно-бомбовыми ударами американских интервентов и их союзников.

Если называть рыночными подобные отношения, то придется признать три следствия.
Во-первых, "новые русские" полноправными участниками таких отношений быть не могут и никогда не смогут. До скончания века капитализма им уготована роль рыбешек, чье барахтанье на мелких местах полностью зависит от девятых валов, поднимаемых транснациональными китами.

Во-вторых, как супермонополия, вроде бы сопоставимая с западными, должна выступать как минимум Россия в целом. По-настоящему же в этом качестве мог выступать и выступал Советский Союз с его единым народнохозяйственным комплексом, плановой экономикой и, между прочим, монополией внешней торговли. По всему этому его и понадобилось развалить. Сделано это было опять-таки руками той части правящих верхов, которой нет дела до страны, а есть дело только до собственного приобщения к потребительским стандартам "цивилизованных стран" и прихватизации государственной собственности. Но если некоторые из них всерьез надеялись выбиться в олигархи мирового масштаба, то они ошибались, и уже в 1998 г. обвал финансовых пирамид Чубайса и компании наглядно показал, кто есть кто.

В-третьих, нынешнее признание России "страной с рыночной экономикой" означает только, что она открыта для непосредственного вторжения ТНК, установления транснационального регулирования ее экономике, которое должно сменить регулирование государственное. Проектируемое вхождение в ВТО, присоединение в качестве субимпериалистической "шестерки" к "семерке" стран-метрополий, планы подключения к НАТО – все это имеет целью удержать страну в русле зависимости и закрыть ей возможность самой регулировать свое развитие.

Проблема "Россия и рынок" сводится к следующему: будет ли управлять российской экономикой российское государство или ТНК, будет ли управление осуществляться в интересах российского народа или опять же ТНК и их местных клевретов. Ее практическое решение зависит от того, какой сегодня или скорее завтра может быть реальная альтернатива регулированию российской (и мировой) экономики транснациональным капиталом, какие социальные и политические силы способны выдвинуть и реализовать такую альтернативу, при каких внутренних и международных условиях это возможно.

Примечания:

См. Геродот. История. Книга I. Клио. 153. "Получив ответ, Кир сказал спартанскому глашатаю: "Я не страшусь людей, у которых посреди города есть определенное место, куда собирается народ, обманывая друг друга и давая ложные клятвы." Эти презрительные слова Кир бросил в лицо всем эллинам за то, что у них покупают и продают на рынках."
См. История Древнего мира. Под ред. И. М. Дьяконова и др. М. 1989. Кн. 1. С. 153.
См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. Т. 23. С. 396.
См. Вазюлин В.А.. Логика истории. М. МГУ. 1988. С. 285.
Там же, С. 747.
См. Аверкиева Ю.П. Морган и этнография США в ХХ веке. - Вопросы истории. 1968. №7. Она же. Индейцы Северной Америки: от родового общества к классовому. М. 1974. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV-XVIII вв. Т.2. Wallerstein I.M. The Modern World System II. N.Y., 1980. Галеано Э. Вскрытые вены Латинской Америки. М.: 1986. Марчук. Н.Н Либеральные реформы и война за независимость Латинской Америки. - М.: 1999.
См. об этом: Марчук Н.Н. Либеральные реформы и война за независимость Латинской Америки. М.: 1999. Об этом писал уже К. Маркс: "Как только народы, у которых производство совершается еще в сравнительно низких формах рабского, барщинного труда и т.д., вовлекаются в мировой рынок, на котором господствует капиталистический способ производства и который преобладающим интересом делает продажу продуктов этого производства за границу, так к варварским ужасам рабства, крепостничества и т.д. присоединяется цивилизованный ужас чрезмерного труда… Тут дело шло уже не о том, чтобы выколотить из него (раба – Е.Х.) известное количество полезных продуктов. Дело заключалось в производстве самой прибавочной стоимости". – Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. Т.23. С.247.
См.: Куликова Е.Г. США: начало промышленного переворота, конгресс и война 1812 года. М.: 1990.
См.: Кузнецов Ю.Д., Навлицкая Г.Б., Сырицын И.М. История Японии. М.: 1988. Датируя начало промышленного переворота 80-ми годами XIX века, И.М. Сырицын полагает, что она завершается уже в 1905-1907 гг. Однако, это утверждение вступает в противоречие с его же данными о преобладании мелкого производства в большинстве отраслей, занятости более 60% населения в сельском хозяйстве, неиндустриальной структуре экспорта и т.д.
См.: Классы, партии и политика в развивающихся странах Востока. М.: 1988. Гл. 2.; Юго-Восточная Азия: несоциалистические страны /Справочник. М.: 1989. С. 91-102.
См.: Очерки капиталистического развития стран Тропической Африки. М. Наука. 1990. Демкина Л.А. Социальная структура южноафриканского общества. М.: 1986. Глава первая, раздел 2.
Яркий пример – концепция "стадий роста" У. Ростоу.
См. об этом Марчук Н.Н. Буржуазные преобразования второй половины XIX в. в странах Латинской Америки. М.: 1990.
См.: Пребиш Р. Периферийный капитализм.
См. об этом., напр., Очерки капиталистического развития стран Тропической Африки.. Аграрные преобразования в странах Африки на современном этапе. М.: 1982. С.7.
См об этом Растянников В.Г. Аграрная эволюция в многоукладном обществе. Опыт независимой Индии. М.: 1973.
См. об этом Соловьева А.М. Примышленная революция в России в XIX в. М. Наука. 1990.
Jornal do Brasil. 1.02.2001.
Busqueda /Montevideo, 27.01.2000.
Россия и современный мир. 2001. № 1. С. 212.
Busqueda /Montevideo, 16.03.2000.
Ibidem.
Коммерсант. 23.09.2002.
Wall Street Journal Europe. 21.01.2002.
Busqueda /Montevideo, 24.02.2000.