Языческая воинственность для идеологической войны

Лучше проиграть со своими, чем выиграть с чужими, ибо не истинна та победа, которая добыта чужим оружием.

Никколо Макиавелли

Перед русским язычеством сейчас стоит немало проблем. Главная из них заключается в том, что русское язычество, едва начав формироваться, уже перестаёт им – русским – быть, превращаясь в синтез индоевропейских верований, замешанный в лучших традициях современной толерантности и мультикультурности. Причём тот факт, что язычество идёт бок о бок с национализмом, нисколько этой самой мультикультурности не мешает, скорее даже наоборот.

На данном этапе в конструкторе «собери религию», в который превратилось русское язычество, большая часть заимствованных деталей носит скандинавское происхождение. О причинах и происхождении подобного явления уже было говорено неоднократно, мною в том числе (см., к примеру, «Особенности белой глобализации» или «Белая глобализация и её последствия»). Стоит рассмотреть частный случай, один из самых характерных и показательных.

Воинственность для неудачников. Сказ о том, как горе-вояки за морем воинственность искали.

Один из любимых аргументов апологетов скандинавомании – то, что русскому язычеству якобы не хватает воинственности, которой вотанизм прямо-таки изобилует. Первая часть утверждения очень даже оспорима, а вот со второй вполне можно согласиться. Только что нам это даст?

Наверняка скажут о возможности перенять опыт. И будут неправы. Ибо речь идёт не о войне, а о воинственности, причём о воинственности как о черте национального характера. Заимствование военного опыта, в том числе вражеского – вполне рядовое для воюющих сторон явление, но как можно заимствовать воинственность? Можно забрать меч противника, но не руку, державшую этот меч, и тем более не разум, направлявший руку с мечом.

Здесь проявляется не лучшая черта уже русского (или следует сказать «российского»?) характера, а именно незнание меры, неспособность вовремя остановиться. Современные «язычники», подобно сорокам, тащат всё, что блестит, не заботясь о последствиях. А последствия могут быть необратимыми. Ведь если народ начинает заимствовать чужие черты национального характера, то можно ли его после этого назвать народом? Именно наличием национального характера и национальной культуры народ отличается от простой толпы. Именно против национального характера и национальной культуры направлена глобализация. Сейчас мы имеем дело с проблемой белой глобализации, характерной исключительно для русского национального движения. И её надо решать, причём решать в пользу русских, если мы хотим, чтобы русское национальное движение продолжало быть национальным. Стоит задуматься, почему именно викинги становятся объектом поклонения. Ведь они не единственный в истории пример излишней воинственности. Почему, к примеру, не взяты в качестве образца покорители нового света? Они ведь целые народы уничтожали, Гитлер по сравнению с ними хиппи-пацифист, а викинги – секта толстовцев. Можно вспомнить и другие эпизоды нашего и не нашего прошлого. Чего не было у них такого, что есть в вотанизме и что так бы привлекало новых последователей? Эстетики.

Можно сколько угодно рассуждать о том, что внутренняя суть должна быть важнее внешнего выражения. В чём-то это верно, но, с другой стороны, благодаря этому немало хороших идей так и остались теорией, не найдя подходящего внешнего выражения своей сути. Этой судьбы избежал немецкий национал-социализм. Популярность национал-социалистической идеи несмотря на её крах во многом обусловлена именно наличием сильной эстетической стороны, благодаря которой национал-социализму удалось пережить своё время.

Сыграла роль и популяризованность скандинавской культуры. О викингах сейчас слышали все от мала до велика, им посвящено множество книг, фильмов, компьютерных игр и прочих элементов массовой культуры. Термины «берсерк» и «валькирия» давно стали нарицательными, утратив своё первоначальное значение и превратившись в нечто даже попсовое. Историю викингов изучают в школьном курсе, в то время как дохристианская история русов зачастую укладывается в несколько строк. И – везде упоминается о скандинавской воинственности, в то время как о своей истории говорить в таком ключе не принято.

Последнее, пожалуй, и является главной причиной забвения всех достижений русского воинского духа. Ибо нам столетиями внушали, что его у нас нет. Все завоевательные походы русов приписываются князьям скандинавского происхождения благодаря давно опровергнутой, но тем не менее живой как труп Ленина норманнской теории. О воинственных ушкуйниках, ставших грозой Золотой Орды, обычно не упоминают вообще. Не менее воинственное казачество представляется во времена Москвы шайкой разбойников, а во времена Петербурга – «защитниками православного отечества», полицаями самодержавия. Образ патриархального русского мужичка, который сам по себе мухи не обидит и встаёт на защиту отечества (и только На Защиту Отечества, даже мысли не допуская о том, чтобы напасть на кого-либо самому) исключительно по приказу очередного князя, царя, императора или генсека настолько вбит в сознание народа, что уже само слово «воинственность» вызывает негативные ассоциации чего-то внешнего, нерусского, вражеской угрозы. Под которой в основном понимаются германцы, всегда воинственные и всегда норовящие упомянутого патриархального русского мужичка поработить – начиная от викингов и «псов-рыцарей» и заканчивая Третьим Рейхом. Причём германцы заранее подразумеваются как агрессоры, и о том, чтобы русские когда-либо сами нападали на немцев, никто и речи не ведёт (кроме историков-ревизионистов, заявляющих, что Сталин первым начал готовить нападение на гитлеровскую Германию, но это уже из совсем другой плоскости).

Национализм может быть разным. Он может быть вполне мирным и созидательным, более того, он обязан быть созидательным, ибо национализм – это прежде всего любовь к своей нации. Именно поэтому, когда нация вымирает со скоростью более миллиона человек в год и когда любой проходимец чувствует себя на её земле хозяином, национализм обязан быть воинственным. Более того, он не может быть не воинственным. Просто потому что тогда он перестаёт быть национализмом – как можно любить то, что отказываешься защищать? А в условиях «кризиса воинственности» неудивительно, что русские националисты ищут воинственной эстетики на стороне. Удивительно другое – лень и безответственность этих самых националистов. Ибо у русских есть огромный потенциал в плане создания воинственной эстетики, но её самой нет – просто потому, что никто не взялся за её создание. Между тем столь нежно любимая определённой частью русских «национал»-социалистов НСДАП создать её не поленилась, что и обусловило её успех. Так почему же мы, словно тать, тащим чужое, «коммуниздим» (или теперь стоит говорить «национал-социализдим»?) немецкую воинственность? Ведь у нас её не меньше, в чём легко убедиться.

О необходимости воинственности и о том, где её взять

Конечно, современные русские, к сожалению, не отличаются воинственностью. Как, впрочем, и современные скандинавы, и современные немцы, и вообще всё «цивилизованное» население планеты. Выделять в данном контексте русских как «особо невоинственных» просто глупо. Однако речь идёт о язычестве. Говоря о том, что русскому язычеству не хватает воинственности по сравнению со скандинавским, вотанопоклонники проецируют современное состояние русского народа на русов в дохристианский период нашей истории. Неужто и тем не хватало воинственности? История говорит об обратном, и примеров тому множество.

Тут стоит вспомнить, что во времена язычества само язычество было не столько религией, сколько частью национального менталитета. И если народ был воинственен, воинственна была и его религия. А славяне-язычники могли преподать урок воинственности кому угодно, и «сынам Вотана» в том числе. Древний историк Иордан (VI век) свидетельствует, что «славяне превосходят германцев как телом, так и духом, сражаясь со звериной лютостью». Такого же мнения о славянах и византийский историк Прокопий Кесарийский (VIII век): «они научились вести войну лучше, чем римляне, стали богаты, имеют золото и серебро, табуны коней и много оружия». Арабский учёный Ибн Руст (Х век) говорит, что «русы мужественны и храбры. Когда они нападают на другой народ, то не отстают, пока не уничтожат его весь… Ростом они высоки, красивы собою и смелы в нападениях». Гильфердинг в своей «Истории балтийских славян» пишет, что варяги (балтийские славяне, из которых и происходили русы) – «передовые бойцы на суше против немцев, были первыми удальцами на море. Они сами собой приучались к морской жизни, так что современники называли их страну морской областью славян. С другой стороны, их положение впереди всех славянских народов, среди врагов (саксов и датчан) отнимало возможность мирного торгового судоходства. Таким образом, главным занятием сделалась война на море с датчанами, как на суше с немцами, а главным их промыслом – морские разбои... пренебрегая всеми выгодами хлебопашества, они вечно готовы к морским походам и поездкам, надеясь на свои корабли, как на единственное средство к обогащению. На нападения датчан они не обращают внимания и даже считают особенным наслаждением с ними биться».

Давно предана забвению память о славянских элитных воинах – волкодлаках и рыкарях. Первые благодаря христианской обработке сохранившейся в народе языческой культуры превратились в злых оборотней, нападающих ночами на людей. В то же время уцелели в своём первоначальном значении берсерки, которых можно условно (но именно условно) назвать их скандинавскими аналогами («берсерк» в буквальном переводе означает «медвежья шкура», а «волкодлак» – «волчья шкура» соответственно, т. е. воин, обращающийся к тотемному зверю-покровителю и сражающийся в мистическом исступлении, не чувствуя боли и уничтожая десятки, а то и сотни врагов; о волкодлаках и их отличиях от берсерков [так, первые почитались колдунами, в то время как вторым всякая умственная деятельность была чужда] стоит рассуждать отдельно, ибо это тема для целостного исследования). О рыкарях же сейчас не знает практически никто, а произошедшее от них славянское слово «рыцарь» теперь производят от немецкого «рейтар». Забыт бессмертный подвиг трёхсот рыкарей, защищавших Аркону от многократно превосходивших сил крестоносцев. А ведь это прекрасные образцы воинственности славянской языческой культуры!

Народные предания сохранили эту воинственность. Так, самый языческий образ русских былин – князь-оборотень Волх Всеславьевич – не защищает «по традиции» границы своей державы, а, узнав, что правитель «царства Индейского» замышляет поход на Русь, первым наносит удар. Его приказ дружине таков:

Гой еси вы, дружина хоробрая!
Ходите по царству Индейскому,
Рубите старого, малого,
Не оставьте в царстве на семена…

Причём в повествовании нет ни единого намёка на осуждение действий героя, который представлен не только воинственным, но и жёстким и даже жестоким. А ведь былины, в отличие от фактического исторического материала, передают прежде всего отношение народа к описанным событиям. Событиям, которые, в нашем случае, на современном языке именовались бы кучей страшных слов, столь любимых демократической прессой, этой великой обличительницей «геноцидов» и «холокостов». Просто воинственные русы прекрасно понимали одну простую истину: жестокость будет всегда – либо своя, либо чужая. Поэтому жестокость и воинственность просто необходимы.

***

Современное язычество, к сожалению, этих уроков не переняло. По сути, у нынешнего лубочно-сусального родноверия мало общего с язычеством древних русов. С одной стороны, так и должно быть, ведь сейчас совершенно другая эпоха. Но «родноверие» умудрилось перенять из язычества то, что не соответствует требованиям этой эпохи, оставив нужное за бортом. Боговщину, которая и погубила язычество, родноверие впитало целиком и полностью. В результате русские «сменили статус» с рабов божьих на детей божьих, но что толку, если всё равно есть кто-то над, кто диктует свои законы и заповеди, свой порядок, в то время как воинственность – удел вольниц! Древние былины донесли до нас образ удалого бунтаря Буслаева, не веровавшего «ни в сон, ни в чох». А родноверие в противовес ему несёт образ – да-да, того самого упоминавшегося уже патриархального русского мужичка, водящего хороводы в расписной рубахе вокруг капищ, исправно творящего требы и чтящего богов, но, несмотря на то, что бога войны он тоже чтит, отнюдь не собирающегося воевать, смиренно ожидая, пока враги сами подойдут к его столице. А почитание упомянутого бога войны сводится к размахиванию бутафорскими мечами в не менее бутафорских кольчугах. Мудрость Природы, которая бывает жестока и при этом всегда прекрасна, родноверы заменили книжным знанием вед, написанных зачастую всего несколько десятков лет назад разного рода авантюристами. Шапками врага не закидаешь, а уж книгами его не закидать тем более. Наука (а, напомню, наибольших успехов современная наука достигла благодаря военным разработкам) заменена альтернативной историей. О какой воинственности может идти речь, если люди не ищут свободы, без которой нет и воинственности, если они предпочитают всё глубже зарываться в груды догматов и пуды демагогий? Воинственность и воля нераздельны, и даются они не богами, которых создали люди для себя и по своему образу. Зачем моему народу бог войны, если мой народ когда-то сам был богом войны?!

И, тем не менее, при всём неисчислимом богатстве материала и при практически неисчерпаемом потенциале у нас нет эстетики воинственности. Одним она не нужна, ибо испортит их любимый образ патриархального русского мужичка, верующего в Сварога и небесную уточку. Другим не до неё – слишком заняты национал-социализацией немецкого имущества. А ведь время беспощадно. Многое из того, что оставили потомкам воинственные русы, при упоминании о которых величайшие державы того времени трепетали, утеряно безвозвратно. И многое будет утеряно, если мы не возьмём его на вооружение. Если же мы начнём заимствовать чужое, вместо того, чтобы возрождать своё, мы растеряем и остатки того, что в нас осталось русского. Побеждать чужим оружием легко и быстро, но это – не истинная победа, ибо она не делает сильнее, не придаёт необходимого опыта. Поэтому без крайней необходимости использовать его не стоит. А крайней необходимости у нас нет, ибо, как уже говорилось, русская языческая культура не менее воинственна, чем столь популярная нынче германская. Нужно всего лишь преобразовать её в отвечающую современности воинственную эстетику – русскую эстетику.

Русскому язычеству что-то нужно? Если у нас это было – возрождай! Если не было – создавай! Дух – это не просто орудие, изготовляемое человеком, он отличается от него тем, что всегда самобытен и, следовательно, способен быть самодостаточным. Так уберите же с пути германские наслоения, дайте дорогу вольному русскому духу!