Warrax

Скептицизм

v.1.01

С благодарностью тому, кто познакомил меня с скептицизмом – Юрию Тихонравову, а также коллегам-скептикам Руслану Хазарзару (Смородинову) и DoctoR'у (Николаю Губину).

Сказать двояко. Обо всякой вещи хорошо выразиться двояко, чтобы поставить ее на правую и левую ногу, хотя истина и может стоять на одной ноге, но для того, чтобы двигаться и обойти свет, ей нужно две. Фридрих Ницше, "Странник и его Тень"

 

Примечание: статья изначально пишется как "ликбез" и вследствие этого не претендует на глубину и полноту изложения затронутых проблем. Для этого надо писать монографию...

 

Скептицизм – это отсутствие [любой] веры.

Далее в статье это будет разобрано (и даже с примерами), но я считаю целесообразным дать "рабочее определение" сразу во избежание путаницы с "общеизвестным значением", которое у каждого свое...

1.История скепсиса

За четыре года до рождения Александра из Македонии, в Элиде, на северо-западе Пелопоннеса, родился Пиррон, первый из философов-скептиков.

Скепсис у Пиррона не являлся самоцелью. Индифферентизм и обесценение всех общепринятых ценностей человеческого существования не ведут в пирронизме ни к отшельничеству, ни к маргинализму или эпатированию обывателей, как это бывало в других философских школах и религиях. Пиррон даже принял должность верховного жреца и был удостоен бронзовой статуи за заслуги перед городом; афиняне преподнесли ему почетное гражданство. Главной целью философствования Пиррон считал достижение eudaimonia (счастья), для чего, с его точки зрения, необходимо было найти ответы на три вопроса:

1. Каковы вещи по природе?
2. Как мы должны к ним относиться?
3. Что для нас от этого проистекает?

Пирроновы ответы таковы:

Вещи неразличимы и безразличны, неустойчивы и не допускают о себе определенного суждения; наши ощущения и представления о них не могут считаться ни истинными, ни ложными. Поэтому надо освободиться от всех субъективных представлений, не склоняться ни к утверждению, ни к отрицанию, воздерживаться от каких-либо определенных суждений. Из такого отношения возникают сначала afasia (состояние, при котором о вещах больше нечего сказать), затем ataraxia  (безмятежность, невозмутимость), и затем apateia (бесстрастие).

При ознакомлении с подобным подходом возникает вопрос: а может ли быть у скептика мировоззрение (и является ли сам скептицизм мировоззрением)? Подробно это будет освещено в дальнейшем, а сейчас имеет смысл привести ответ в изложении Секста Эмпирика, написавшего "Три книги Пирроновых положений" – наиболее полное изложение учения античного скептицизма:

"Так же обстоит у нас дело с вопросом, есть ли у скептика мировоззрение. Если под мировоззрением кто-нибудь подразумевает склонность ко многим догмам, согласованным между собой и с явлением, и говорит, что догма есть согласие с чем-либо неочевидным, то мы скажем, что не имеем мировоззрения. Если же будут называть мировоззрением способ рассуждения, следующий какому-нибудь положению в соответствии только с явлением, то мы скажем, что имеем мировоззрение ввиду того, что это положение указывает нам, как, по-видимому, следует правильно жить...

Подобное же мы отвечаем и на вопрос о том, следует ли скептику заниматься изучением природы. А именно: мы не занимаемся изучением природы для того, чтобы высказываться с твердой уверенностью относительно какой-либо догмы, определяемой изучением природы; ради же того, чтобы иметь возможность противопоставить всякому положению равносильное, и ради невозмутимости мы стремимся к изучению природы. Так же приступаем мы и к логической, и к этической части так называемой философии. Говорящие же, что скептики отрицают явление, кажутся мне несведущими в том, что мы говорим. Как уже сказано раньше, мы не отбрасываем того, что мы испытываем вследствие представления и что невольно ведет нас к его признанию. Но это и есть явление. Также, когда мы сомневаемся, таков ли подлежащий предмет, каковым он является, мы этим допускаем, что он является. Ищем же мы не это явление, а то, что говорится о явлении, и это отличается от искания самого явления. Нам кажется, например, что мед сладок, и мы соглашаемся с этим, ибо воспринимаем сладость ощущением. Но есть ли сладкое таково, как мы о нем говорим, мы сомневаемся; но это сомнение не касается явления, а того, что говорится о явлении. Если же мы определенно возбуждаем сомнение против явления, то делаем это не потому, чтобы хотели отрицать это явление, но чтобы указать на опрометчивость догматиков."

Ближайшими учениками Пиррона были Тимон из Флиунта (320–230 гг. до н.э.), Гекатей Абдерский и учитель Эпикура Навсифан. У Пиррона были и другие ученики, но от них, кроме имен, ничего не осталось.

После смерти Тимона развитие школы скептицизма прерывается примерно на двести лет. Идеи скептицизма были восприняты платоновской Средней Академией в лице Аркесилая (315–241 гг. до н.э.) и Новой Академией в лице Карнеада Киренского (214–129 гг. до н.э.). Но академиков нельзя назвать собственно скептиками: они вообще отрицали возможность адекватного познания, в отличие от скептиков, которые говорят, что нельзя однозначно отрицать достижимость истины. Позднее позиция "не знаем и никогда не сможем узнать" получила название агностицизма.

В первом веке до нашей эры скептицизм возродил Энесидем из Кносса. Последними скептиками стали Сатурнин и Секст Эмпирик (II-III века нашей эры).

В эпоху Возрождения, наряду с попытками самостоятельного мышления, возрождаются древнегреческие системы, а вместе с ними и скептицизм, хотя прежнего своего значения он уже никогда не достигал. Ранее всего скептицизм появился во Франции. За Мишелем де Монтенем (1533-92) с его "Опытами" возник целый ряд подражателей: Шаррон, Санхед, Гирнгайм, Ла Мот Ле Вайе, Гюэ, англичане Глэнвиль и Бэкер... Но чего-либо принципиально нового с философской точки зрения мы у Монтеня и и др. не встречаем.

В истории скептицизма также обыкновенно отводят обширное место П. Бейлю (1647-1706); Дешан посвятил ему даже особую монографию ("Le scepticisme erudit chez Bayle"); но настоящее место Бейля – в истории религиозного просвещения, а не в истории скептицизма; его скептицизм важен для него главным образом как орудие против теологии.

В новой философии, начиная с Декарта, нет места абсолютному скептицизму, но относительный скептицизм, т.е. отрицание возможности метафизического познания, чрезвычайно распространен. Исследования человеческого познания, начиная с Локка и Юма, как и развитие психологии, неизбежно должны были привести к усилению субъективизма; в этом смысле можно говорить о скептицизме Юма и находить скептические элементы в философии Канта, поскольку последний отрицал возможность метафизики и познание предметов самих по себе.

Элементы скептицизма встречаются у таких авторов, как Пьер Абеляр, Николай Кузанский, Эразм Роттердамский, Агриппа Неттесхеймский, Жан Боден, Рене Декарт, Вольтер, Дени Дидро, у позитивистов всех трех волн.

Замечу, что скептиками были отнюдь не только европейцы – например, к скептикам относятся китаец Чжуан-цзы и мусульманин ал-Газали. Нагарджуна сделал из скептицизма буддийские выводы, основав целую школу "мадхьямика", по сей день пользующуюся влиянием в буддизме.

Но история философии – это несколько не тот предмет, о котором я хотел бы сейчас говорить, и поэтому, отдав дань уважения историческим личностям, перейдем непосредственно к скептицизму.

2. Принципы скептического миропонимания

Приведу таковые в вольной трактовке.

Во-первых, нельзя утверждать, что чувства дают нам знания о реальности. Все, что мы воспринимаем – проходит через наши органы чувств, затем обрабатывается соответствующими структурами мозга, последующее восприятие идет в том числе и с учетом бессознательных структур психики, и так далее; и при всем желании невозможно заявить, что мы воспринимаем то, что есть на самом деле. Человек осознает лишь небольшую долю того, что воспринимают его органы (классический пример: описания под гипнозом получаются куда подробнее, чем если человек просто вспоминает что-либо; и что тогда говорить о том, что вообще не обрабатывается сознанием?). А потом на все это накладываются еще и его личные интерпретации, уводящие еще дальше от реальности в субъективную действительность[1] (помните знаменитое дзеновское "флаг колышется"[2]?).

Если же уйти с уровня "кухонной аргументации", то подход становится более понятным: так, еще со школы все знают, что электрон проявляет при определенных условиях опыта волновые свойства, а при других – корпускулярные. Так что тезисы "электрон является волной" или "электрон является частицей" противоречат фактам, а заявление "является и тем, и другим" – попросту методологически безграмотно.

Во-вторых, индукция не является надежным выводом. Классическое рассуждение на эту тему есть у Д. Юма на примере бильярдных шаров: многие уверены, что на основе многочисленных наблюдений за механическими столкновениями шаров можно узнать, как будут двигаться таковые в той или иной ситуации. В более общем виде: законы причины и следствия говорят нам, какое следствие необходимо произойдет, если имеет место быть определенная причина. Однако – а можем ли мы в действительности знать такие законы причинности? Говоря о причине, мы имеем виду то, что нечто следует одно за другим, что имеет место контакт между обоими явлениями, а случающееся как следствие контакта происходит необходимо. Таким образом, понятие причины характеризуется последовательностью, контактом и необходимостью. С последовательностью и контактом проблем не возникает: это относится к непосредственному опыту. А вот откуда мы знаем, что то, что происходит, – происходит необходимо? Можем ли мы как-либо воспринять необходимость per se? Нет. Следовательно, мы вообще не можем обладать знанием о необходимости.

Мы знаем только то, о чем у нас есть опыт.

Важно: здесь то, в чем кардинально расходятся Кант и Гегель. Вещь есть сама по себе, вне зависимости от наших знаний о ней (Кант); или же вещь есть знание о ней (Гегель)? Гегель говорил, что мы знаем вещь, которая исчерпывается самим знанием о ней (панлогизм). Кант говорил, что вещь мы не знаем и познать не можем, но знаем только явления. Шопенгауэр продолжил мысль Канта: явления сами по себе, вне познающего субъекта, не имеют бытия: они, явления, сами по себе есть априорные формы познания нашего сознания. Следовательно, познание явлений – это познание собственных познавательных форм, и весь процесс познания сводится к познанию себя в мире как собственном представлении (в онтологическом смысле: воля познает себя).

Так что же мы знаем? Реальность (вещь в себе)? Действительность, которая есть явление (и не имеет бытия само по себе)? Собственное представление? Себя?

Короче говоря, если мы дифференцируем реальность и действительность, то должны, во-первых, знать, что действительности самой по себе, без субъекта, нет, а во-вторых, что явление (действительность) – есть представление. Многими подразумевалось, что явление (объект) – это прерогатива вещи (бытия), а представление – прерогатива сознания. Но они, явление и представление, тождественны! Бытие как нечто пассивное вовсе не предстает нам в явлении, а, наоборот, субъект представляет мир через априорные формы (те же пространство и время, например). И при этом все это (действительность) находится только в сознании (что суть представление), но никак не вне сознания (иначе мы приходим к гегелевскому панлогизму: есть представление и плюс к этому есть явление, а если явление есть, то оно тем самым бытие, причем – идеальное). То есть нельзя сказать, что мы знаем действительность, ибо сама действительность есть знание (представление). И в результате получается тавтология: мы знаем то, что знаем (знание).

Разумеется, сейчас обсуждалась онтология. Возвращаясь к гносеологии: таким образом, в контексте разговора у нас есть знание исключительно о наличии устойчивых последовательностей, но никак не необходимости.

Совсем остенсивно: невозможно опровергнуть тезис: "все, свидетелем чего вы являетесь, происходило совершенно случайно, и наличие связи между причиной и следствием – иллюзия, созданная маловероятностью такого совпадения".

Возможно, на первый взгляд кому-то это покажется диким – но при тщательном анализе становится понятно, что логика Юма неопровержима, и утверждение о наличии необходимости причинно-следственных связей – не что иное, как предмет веры.

Можно возразить: почему предмет веры, а не априорность, как утверждают Кант и Шопенгауэр? Действительно, Юм был первым, кто по-настоящему поколебал основы детерминизма. Но посмотрел на проблему, так сказать, объективистски, сведя все к банальной привычке. Кант же полез в собственный разум, он задался вопросом: почему необходимость, которая ну никак не выводится из опыта, имеет представление в нашем сознании? И сделал вывод, что необходимость, как и сама каузальность, суть априорная форма познания. Ибо наши познания относительны, соотносимы, категориальны. Мы мыслим отношениями и воспринимаем только отношениями: для того, чтобы нечто объективировалось, оно необходимо должно быть соотнесено с чем-то еще. Нечто не соотносимое, абсолютное не имеет смысла в сознании. А потому причина, следствие и сама необходимость (даже временная последовательность! но здесь это к делу не относится) – суть априорные формы познания. Чтобы что-то понять и объяснить другому, мы необходимо должны сделать некое соотношение, а потому в процессе познания мира мы сами его детерминируем (самый наглядный пример детерминации – любая научная формула, даже любое определение). Ну и т.д. И, по аналогии с предыдущим примером, утверждать, что якобы есть причинность в сознании и – плюс – вне сознания – значит, опять же, возвращаться к пресловутому панлогизму (не говоря уже о том, что некий мужик нехорошо цыкает зубом и помахивает бритвенно острым лезвием).

Собственно говоря, не вижу здесь повода для спора: конечно, априорные формы познания появляются у нас еще до того, как сознание научается мыслить в прямом смысле слова – с самого рождения. Физиологический пример: изображение на сетчатке глаза получается перевернутым; через некоторое время младенец соотносит свое ощущение осязаемого и видимого, и изображение "переворачивается". Таким образом, говорить о том, что имярек верит в пространство или время – попросту бессмысленно, так как у нас нет возможности восприятия вне этих форм. Но вот, скажем, заявить о том, что пространство и время "есть на самом деле" – это уже предмет веры, контрпример всем хорошо знаком из фильма "Матрица".

Здесь важно уяснить, что скептики заявляют, а что не заявляют. Скептическим является тезис "мы не знаем о необходимости существования причинно-следственной связи". Скептики не заявляют, что такой связи не существует. Рассматриваемый тезис об индукции – эпистемологический, а не онтологический. Этого и не понимают многие невежественные критики скептицизма, заявляющие нечто подобное такому: "раз вы не верите в то, что неизбежно разобьетесь, выпрыгнув из окна на 15-м этаже, то слабó прыгнуть?".

В-третьих, скептик никогда не забывает о том, что дедукция не порождает новых истин – дедукция не дает нового знания. Дедукция – это вывод, сделанный по неким определенным правилам из некоторого набора утверждений. Этот вывод всегда будет истинным (в логическом смысле), если истинны предпосылки и общезначимы правила вывода. Ergo – дедукция тавтологична, она не дает нового знания.

Кроме того, то же положение можно обосновать и по-другому: уверенность подчиненности общим правилам объекта рассуждения непосредственно следует из априорной истинности общего утверждения силлогизма, что не имеет оснований, если не исследованы все члены множества. Так, из посылок "Все люди смертны" и "Кай – человек" действительно следует, что Кай смертен – по правилам формальной логики. Но это – формальный вывод, который подразумевает, что "все люди – смертны" является истиной. А для этого надо иметь данные о всех людях, что невозможно хотя бы потому, что не все они еще родились.

Собственно говоря, здесь имеет место уже упоминавшаяся проблема индукции: вывод, относимый ко всему классу, строится исходя из ограниченного кол-ва частных случаев.

В-четвертых, дедукция не доказывает собственных утверждений. Дело в том, что дедукция необходимо предполагает истинность предпосылок рассуждения. Но обоснованность предпосылок тоже не может взяться ниоткуда. И тут мы имеем трилемму: либо процесс обоснования обоснований идет ad infinitum, либо происходит логическая спекуляция типа circulus in demonstrando, либо приходится в некоем месте прерывать цепочку постулативно. Следовательно, ни один исходный принцип не может быть обоснован дедуктивно.

"В соответствии с теоремой Геделя о неполноте замкнутых формальных систем при их достаточной сложности часть предложений этих систем, будучи истинными, не будут иметь доказательств в рамках и средствами этих систем. Но из теоремы о неполноте вытекает еще один интересный вывод – если экстраполировать геделевские истинные, но недоказуемые предложения на существующие философские категории, то подобные (недоказуемые) истины будут выступать в качестве метафизических. Т.е. их можно только принять (аксиоматизировать), разомкнув и расширив систему. Остальные (выводимые) истинные предложения будут эмпирическими – единожды сделанный вывод этих истин может быть повторен каждым и многократно. Таким образом, метафизика недоказуемости имеет место в любой системе, достигшей определенного уровня сложности. И эта метафизика, ввиду недоказуемости, может быть только отвергнута или принята – аксиоматизирована (положена в основы последующих теорем-выводов)."

— Warrax, Olegern, "Princeps Omnium"

В-пятых, любому суждению можно противопоставить равное ему по силе противоположное суждение. Пожалуй, это самый трудный для восприятия не-скептиками тезис, так как его пытаются понять исходя не из принципов скептицизма, а из своего бытового опыта. Поэтому поясню на совсем уж бытовом примере.

Каждый уверен, что у него в туалете стоит унитаз. И у подавляющего большинства населения тезис: "Утверждения "унитаз есть в туалете" и "унитаза нет" – равны по силе", вызовет искреннее удивление: "как же так, он же там стоит!".

Реальный случай: один мой знакомый заехал в гости к матери, пошел в магазин, встретил пару друзей детства, попил с ними пива. Возвращается домой, естественно – первым делом в туалет, после пива-то... А там в полу – дырка вместо унитаза. Хотя час-полтора назад был на месте. Представляете, какой был когнитивный диссонанс? В доме – плановый ремонт, меняют сантехнику. Он не знал. Я с этим сталкивался – звонок в дверь, входит небритый мужик, вырывает унитаз и утаскивает его, даже не поздоровавшись. Сначала со всего стояка снимут, и лишь потом новые ставят.

А вот скептик бы не удивился, так как понимает, что наличие унитаза в туалете – это лишь устойчивая последовательность "открыл дверь – увидел унитаз", а вовсе не причинно-следственная связь, обязывающая унитаз быть на месте, когда бы ни была открыта дверь.

Конечно, пример выше – это большей частью шутка, чтобы лучше и ярче запомнилось. Философия – и об этом часто забывают – не имеет отношения к бытовым ситуациям и проч. Философия занимается познанием от общего к частному, как сформулировал еще Шопенгауэр. Поэтому корректным примером о равносильных суждениях является, например, тезис "бог есть". Этому суждению можно противопоставить суждение "бога нет" – оба они недоказуемы принципиально: ни факты, ни какие-либо эмпирические аргументы не могут быть состоятельными в доказательстве существования или несуществования трансцендентальной сущности. То же самое можно сказать и об уже разобранном тезисе о наличии либо отсутствии причинно-следственных связей. Можно также вспомнить известный тезис Б. Рассела о том, что все предметы, когда их никто не видит, превращаются в розовых кенгуру. Вот попробуйте доказать, что они не превращаются...

3. Критика скептицизма

Поскольку скептицизм не просто сложно, но невозможно понять мозгом, который привык не мыслить, а верить, скептицизм критикуют давно и постоянно. Правда, обычно критика относится не к скептицизму, а к тому, что, по мнению критиков, они сами считают скептическими тезисами – так, того же Юма неоднократно обвиняли в том, что он якобы отрицает причинность.

Пожалуй, первым критиком скептицизма можно назвать Августина. С его т.з., существует четыре области, в которых может быть найдено определенное знание: саморефлексия, интроспекция, математика и логические принципы. Однако заметим, что тезис "вы не можете сомневаться в собственном существовании" обозначает лишь существование субъекта – что, действительно, не может подвергаться сомнению, но не относится к скептицизму непосредственно. В любом случае приходится отталкиваться от "мысль есть": ведь "мысли нет" – это тоже мысль, а если мысль есть – то не "сама по себе", а она кому-либо принадлежит (но не факт, что тому, что имярек понимает под «я»). Понятно, что есть большие (и не решенные до сих пор) сложности с точным философским определением терминов "я", "мысль" и др., но это – уже другой вопрос. Скептицизм, повторюсь, – позиция гносеологическая, а не онтологическая, а "существование "Я"" – вопрос именно онтологический.

Доверие интроспекции как адекватному отражению действительности обозначает доверие своей памяти и своим интерпретациям – что никак не обосновано. Математика – это условные правила, аксиомы и др., не имеющие непосредственного отношения к действительности. Ну и логические формальные принципы в этом отношении полностью подобны математике.

Но, что характерно, Августин был, пожалуй, самым адекватным критиком скептицизма. Давайте посмотрим, до чего дошли другие...

 

Для начала давайте ознакомимся со статьей "Скепсис и скептицизм" профессора Ю. Муравьева, опубликованной в журнале "Скепсис"[3]. Ее можно назвать вполне показательной: она написана отнюдь не дилетантом, а доктором философских наук, помещена в журнале, который позиционирует себя как скептический, – т.е. отражает распространенный современный взгляд на скептицизм тех, кто интересуется таковым.

В начале статьи Ю. Муравьев указывает, что цель работы – обозначить значение термина "скепсис" наиболее точно. Автор верно замечает, что в современности у многих сложилось неверное представление о том, что античные скептики лишь "подготовили почву" для Монтеня, Декарта, Юма и др., а затем сразу же переходит к нападкам на Ю.В. Тихонравова, основателя деятельного скептицизма. Об этом направлении будет отдельный раздел, здесь же имеет значение, во-первых, сам факт нападок: то, что они начаты "с ходу", сразу после вступления, а потом повторяются еще, указывает на то, что это – не просто методологическое расхождение, а отрицание из-за эмоционального неприятия. Во-вторых, это подтверждается и сутью претензий: "Идеология всегда деятельна – это система идей, направленная на защиту интересов людей. Какие интересы защищает такой скептицизм? Если никакие, то кому нужен такой скептицизм?"

Но чем далее, тем чудесатее, как писал классик, и проф. Муравьев пишет: "различим поначалу скепсис и скептицизм". В качестве "наилучшего и классического по ясности" объяснения он цитирует Э.Л. Радлова: "В сущности, следует различать лишь два вида скептицизма: абсолютный и относительный; первый есть отрицание возможности всякого познания[4], второй – отрицание философского познания. Абсолютный скепсис исчез вместе с древней философией, относительный же развит в новой в весьма разнообразных формах. Различение скепсиса, как настроения, от скептицизма как законченного философского направления, имеет несомненную силу, но это различение не всегда легко провести. Скепсис заключает в себе элементы отрицания и сомнения и представляет вполне жизненное и законченное явление. Так напр., скепсис Декарта есть методологический прием, приведший его к догматической философии. Во всяком исследовании научный скепсис есть живительный источник, из коего рождается истина. В этом смысле скепсис вполне противоположен мертвому и мертвящему скептицизму."

Честно говоря, при прочтении текста в памяти всплывает известное выражение "быть слегка беременной": скепсис, оказывается, может являться "настроением". Хороший подход к философской позиции, ничего не скажешь... Ну а то, что скепсис "как методологический прием" может привести к догматизму – это звучит похлеще, чем "война за пацифизм".

Вообще: никакой скептик не будет вырабатывать критериев истины (а если их не подразумевать, то будет не понятно, что "родилось" – истина или нет). Скептик, говорящий об истине, – тем самым уже не скептик. Ибо истина (в отличие от конвенции) – всегда догматична. Тем более серьезный философ не будет вырабатывать "критериев истины". Истина, нуждающаяся в критериях, – это уже не истина, а нечто другое.

Статья Радлова – чисто заказная, написанная для энциклопедии Брокгауза и Ефрона. Она вполне корректно отражает взгляды интеллигенции того времени на познание и истину, но не более того. Так называемая "новая философия" отвела скептицизму довольно узкое и конкретное место – противодействие теологическим взглядам и выводам, полностью лишив его тем самым мировоззренческого статуса. Ну и, конечно, Декарт, Юм, Кант и далее эволюционисты пользовали "локальный скептицизм": метафизическое познание невозможно, бытие само по себе непознаваемо (Спенсер). Так что Э.Л. Радлов вполне реально очертил то место скептицизма, которое он стал занимать с начала эпохи Просвещения; но разговор-то идет не об истории философии, а о скептизизме per se!

И тут же Муравьев заявляет, что "скептицизм вырастает из скепсиса" и даже что "скептицизм может привести к отрицанию науки". Оригинально. Впрочем, если понимать скептицизм так, как его понимают многие не-скептики, то, поскольку из неверной посылки можно вывести все, что угодно...

После этого критик опять переходит к "скептицизму как настроению", к "локальному скептицизму в определенной области" (нравственный, медицинский и даже некий компьютерный) и так далее, еще раз возмущается Ю. Тихонравовым, рассуждает об обыденном понимании термина (какое отношение "разговоры на кухне" имеют к философии?!) и так далее, вплоть до обсуждения термина "пофигизм". Затем следует смелое заявление: "Теперь мы знаем, что такое скептицизм, чем отличаются различные смыслы этого слова, и каковы оттенки значений всех сопутствующих теорий". Клянусь, что, если бы я не был скептиком сам, то я ничего не понял бы в скептицизме из рассуждений автора статьи, кроме как "есть некий Тихонравов, который мне как кость поперек горла, а термин "скептицизм" многие понимают по-разному". Ну разве еще "Ю. Муравьев не понимает, как можно быть скептиком" – в тексте имеются пассажи о якобы невозможности выбора альтернатив последовательным скептиком (но об этом – в отдельном разделе). И все.

Примечание: так подробно я расписываю эту статью потому, что очень уж показательно в статье отражена позиция того, кто не приемлет скептицизм органически, на уровне подсознания: "Что можно построить на таком шатком фундаменте, как сомнение?". Не удивительно, что подобные воззрения приводят, например, к такому: "граница всепобеждающего скептицизма – это мораль". Вот так. "Требования, иже не прейдеши, вот что полагает конец скептицизму и сомнению". И еще: "Мораль, основанная на "правах человека" – такова, действительно, граница, в которую упрется и которой будет остановлен скептицизм". Мне, как скептику и имморалисту, это попросту смешно. Фридрих Ницще смеется вместе со мной... Вообще, любой разумный при упоминании о "правах человека" лишь скривится в презрительной усмешке – права должны быть заслуженными. Но не будем отвлекаться: я лишь хочу указать на то, как глубоко сидит в людях догматизм – в том числе и этический[5] . Вы только вдумайтесь: профессор, доктор философии, заявляет, что философствовать можно лишь таким образом, чтобы – ни-ни! – не задеть неких эфемерных "прав человека", каковой термин имеет отношение в лучшем случае к юриспруденции (обычно же – к демагогии public relations), но никак не к эпистемологии, о каковой и идет речь.

Чем далее читаешь эту "критическую статью", тем большее возникает удивление: "Скептицизм всегда высмеивали как в господствующей философии, так и в общественном мнении". Вот такие, у нас, с позволения сказать, доктора наук: приводят как аргумент социальный заказ правящей верхушки, а заодно и argumentum ad populum... Любой психолог, прочтя такое, сделает однозначный вывод: даже мозги профессионала в области философии отказываются работать, что означает очень глубокую психологическую несовместимость – проще говоря, попытка примерить скептицизм на себя вызывает мощнейший когнитивный диссонанс, который преодолевается рационализациями, не выдерживающими малейшей критики – но имярек этого не замечает, поскольку вся "мощность" мозга идет на подбор любых аргументов, противоречащих скептицизму – независимо от степени их обоснованности.

Особенно забавно, что в панической критике местами встречаются вполне адекватные места, скажем: "...переосмысленный скептицизм предписывает нам, таким образом, вовсе не отказ от интеллектуальных обязательств, а но только отказ от иллюзорного понимания этих обязательств". Именно так. Но откуда взялось "переосмысление" – не понятно, сказанное относится именно к классическому скептицизму, известному с античности. Новое – это хорошо забытое старое?

Замечу, что в том же номере "Скепсиса" опубликована статья "Идеологическая мода в науке и скептицизм" другого д-ра философских наук – Ю.И. Семенова. Я ее не анализирую здесь по простой причине: на протяжении шести журнальных страниц профессор пишет то, с чем я либо полностью согласен, либо не вижу смысла возражать; но вот о скептицизме как таковом – там ничего нет. Рассуждения о скептицизме появляются лишь в самом конце, причем делаются взаимоисключающие декларации: "Даже если та или иная концепция в общем и целом верна, превращение ее в догму, в которую надлежит слепо верить, с неизбежностью рано или поздно выводит ее за пределы науки" никак не совместимо со "скептицизм ученого не только не исключает, а, наоборот, предполагает убежденность в истинности определенных положений, определенных концепций".

Скептицизм, – повторюсь, – не оперирует понятием "истины" просто по определению.

Но для полноты картины не будем ограничиваться одной публикацией из малоизвестного журнала, давно прекратившего свое существование; посмотрим на аргументы и других критиков скептицизма.

 

Вот, скажем, Александр Мень: (История религии, т.6, гл.6.):

"Человека, который усомнился во всем, уже ничто не может слишком волновать в этом мире. Он проходит по жизни как гость, как посторонний; он безразличен к ее треволнениям и больше всего дорожит своим покоем. Он не даст втянуть себя в бесплодные споры, которые смущают душу. Ему хорошо в своей скорлупе. Он может снисходительно посмеиваться над бреднями "догматиков".

Правда, оберегая безмятежность души, скептик готов примириться и с "мнениями" людей. Так, Пиррон, хотя и считал, что о боге ничего определенного сказать нельзя, все же не отказывался от звания жреца в своем родном городе.

Рассказывают, что как-то, спасаясь от собаки, Пиррон залез на дерево, но потом говорил, что действовал импульсивно, а не повинуясь разуму. Однажды философ шел мимо болота со своим учителем Анаксархом, и тот провалился в воду. Пиррон, видя это, преспокойно ушел, считая, что лучше сохранить невозмутимость, нежели тревожить себя, помогая упавшему. Возможно, все это – анекдоты, вымышленные врагами философа, но они верно отражают характер и жизненные установки Пиррона.

Но чаще всего скептицизм казался абсурдным. Ему противилось глубокое, хотя порой и смутное убеждение в том, что истина достижима. Путь Пиррона вел к тупику, между тем как человек искал выхода, искал решения коренных жизненных проблем."

Христианский философ пытается ехидничать, но при этом он не может опровергнуть скептическую позицию, и ссылается – как на аргумент! – на некое "смутное убеждение" в достижимости истины. При этом de facto подразумевается, что существуют некие одинаковые для всех "коренные жизненные проблемы", а их решение всенепременно находится достижением некоей истины. Но, позвольте, – а как именно предлагается отличить истину от не-истины?

Тем не менее у подавляющего большинства людей, включая философов, даже попытка предположить, что "истины нет", вызывает бессознательное отторжение. Что особо забавно – такое поведение характерно именно для западной, европейской цивилизации; восточная с ее традициями буддизма куда более адекватна по отношению к скептицизму.

 

Весьма неплохой обзор роли скептицизма предлагает Алексей Панич в работе "О пользе и вреде скептицизма для философии":

"В восточнославянской культурной традиции скептицизму очень не повезло. Профессиональные философы внимания скептицизму почти не уделяют; в обыденном же сознании укоренился образ скептика как странного и малосимпатичного существа, которое ни во что не верит[6], все подвергает сомнению, а стало быть, не имеет и никаких идеалов и вообще никакой, если можно так выразиться, жизненной основательности.

С точки зрения советской философской историографии, скептицизм постоянно оказывался "не в фокусе", упорно не вписываясь в "генеральную линию" противостояния материализма и идеализма.

Согласно классическому изречению Протагора, "человек есть мера всех вещей – существующих, что они существуют, и несуществующих, что они не существуют". В последующем развитии античной философии этот тезис, можно сказать, одновременно и оправдался и не оправдался. Оправдался – поскольку античные философы, действительно, ни о чем ином не рассуждали с таким азартом, как о проблеме существования либо несуществования всего на свете: движения, атомов, первоначала, пустоты, богов, знаков, истины, доказательств и проч. и проч. Не оправдался – поскольку итогом этого "взрыва" философской активности стало выдвижение различными школами взаимоисключающих и равно доказательных утверждений по любому из вышеназванных вопросов. Здесь-то и возникает учение скептицизма, как об этом свидетельствует Секст Эмпирик:

Первый из них – это скептицизм "онтологический", согласно которому в самой действительности существует некая область, не относящаяся ни к существованию, ни к несуществованию, а занимающая между ними некую промежуточную позицию[7]. Что же касается второго аспекта, которому и посвящено данное сообщение, то речь здесь идет о более знакомом и понятном скептицизме "гносеологическом", либо же "эпистемологическом". Прежде всего тут необходимо отметить, что скептицизм, как его понимает тот же Секст Эмпирик, призывает вовсе не к отказу от знания, а лишь к отказу от абсолютизации какого бы то ни было знания, так что совершенно невозможно ставить знак равенства между скептицизмом и агностицизмом или, допустим, "нигилизмом" (эта аберрация возникает лишь при восприятии скептицизма сквозь призму "биполярного" культурного сознания).

Впрочем, последовательный скептик не может знать наверняка даже и того, что он ничего наверняка знать не может – так что и агностицизм можно приписывать скептицизму лишь чисто гипотетически."

Строго говоря, вообще нельзя приписывать, так как позиция ignoramus et ignorabimus несовместима со скептицизмом по указанной причине. Вера в существование или вера в несуществование – это все равно вера.

Далее А. Панич описывает поползновения философов воспользоваться скептицизмом, отрицая при этом сам скептицизм как гносеологическую позицию:

"Кант также начинает свою "Критику чистого разума" с уже традиционного принципа "максимального сомнения", и также утверждает, что следование этому принципу приводит его, в конце концов, к абсолютно прочному и незыблемому философскому "основанию": критика, пишет Кант, негативна, но поскольку она указывает нам истинные границы практического применения разума, "то в действительности она приносит положительную, и весьма существенную, пользу" – именно, помещая разум в прочные и основательные пределы человеческого опыта. При этом сам Кант уверяет, что из философии скептицизма им заимствуется лишь "метод", но не сама философская "система". Скептицизм, – пишет Кант, – "есть привал для человеческого разума, где он может обдумать своё догматическое странствие (...), но это вовсе не место для постоянного пребывания; такая резиденция может быть там, где достигнута полная достоверность познания самих предметов или границ, в которых заключено всё наше знание о предметах".

Разница между Кантом и античными пирронистами, по сути, заключается лишь в том, что весь этот глубочайший скептицизм сочетается у Канта со столь же принципиальным и глубоким догматизмом: во-вторых, потому, что Кант, сверх того, вводит a priori ещё и необходимые человеку практически "регулятивные идеи" чистого разума, к числу которых прежде всего относятся идея "я" (души), "понятие мира вообще" и, наконец, "понятие разума о Боге"."

Ну и каково вам "совмещение" скептицизма с догматизмом? В том-то и трагедия человечества, что даже великие мыслители большей частью неспособны отбросить шаблоны. Тот же Кант, блестяще опровергнув схоластические "доказательства" существования бога, тут же спохватился и изобрел свой категорический императив.

 

Совсем уж наглядно-показательно выступает на эту тему А.О. Демин ("Новая пирронида"):

"Для скептика нет ничего труднее, чем размышлять на свободную тему. Мысль его не имеет двигателя внутри себя. Ничто внутреннее не побуждает его высказываться о вещах, ибо высказывание по природе своей противоречит скептическому мировосприятию, поскольку выделяет из безразличного континуума действительности ту или иную часть, без достаточного на то основания. Скептик любит поспорить, придумать апорию, посадить противника в лужу. Сам же в луже сидеть не любит, самолюбив, как сто чертей.

Скептик не способен выбрать между добром и злом, а главное – совершать поступки, соответствующие такому выбору.

...скептик, уставший от изнурительного эквилибра между идеологиями, есть потенциальный приверженец любого знамени, любого авторитета, лишь бы "не думать".

Скепсис – тоска об очевидном. О том, что убеждало бы до убеждения. Что было бы достаточным основанием для суждения, не требуя, в свою очередь, достаточно основания для себя. Что было бы одинаково приемлемо для любого рассуждающего о любом предмете. Это – пребывание разума вдали от догмата. Души – вдали от веры.

Порог – не место для жилья. Для жилья нужен дом. Скептик не может его построить. Это – дело уверенных и убежденных, к которым он не относится по определению. Время выбирать между пустынию и храмом, скепсисом и догмой, – не за горами."

Мне, честно говоря, просто лениво разбирать психологию критика – sapienti sat. Но обратите внимание на – как показательно! – призывы к вере и догматам. А заодно и на непонимание того, как можно что-то выбирать, не веря в "истинность" выбора.

Menschliches, Allzumenschliches...

 

В том же направлении вещает и Николай Бердяев в своей "Философии свободы":

"Прославленная научная добросовестность, научная скромность, научное самоограничение нашей эпохи слишком часто бывает лишь прикрытием слабости, робости, безволия в вере, в любви, нерешительности избрания.

Скептицизм есть прежде всего дефект воли.

Паскаль был интеллектуальным скептиком, но он же был и верующим, т.е. преодолел скептицизм волевой, свободно избрал себе предмет любви. Требования, которые обычно предъявляют скептики к вере, поражают своей нелепостью, своим непониманием природы веры. Скептики требуют от веры гарантий, т.е. упраздняют сущность веры, хотят знания.

Скептики прежде всего должны отречься от своих требований к вере, тогда лишь можно с ними говорить о вере. Многие говорят, что хотели бы верить, но не могут.

Объект познания, вековечная цель его – бытие и его тайны – утеряны в рассудочной и критической философии.

Господство гносеологии и есть болезненная рефлексия, раздвоенность, неуверенность в себе. В конце концов, власть гносеологии есть порождение скепсиса. Живая и сильная вера исключает возможность болезненной рефлексии, а следовательно, и разъедающей волю гносеологии. Вечно рефлектирующая гносеология есть безволие, и воля должна положить этому предел. Творческая воля должна вновь дать место онтологии, исследованию тайн бытия без этой вечной оглядки, раздвоения, рефлексии, без вечного сомнения в возможности познания и в реальности бытия. Состояние нашей воли, нашего цельного духа должно быть изначально твердым, упорным, непоколебимо уверенным, исключающим всякий скепсис, всякую рефлексию, всякое разъедающее сомнение.

Интеллектуально, рационалистически нельзя преодолеть скепсиса и скептическую рефлексию, можно лишь укрепить их. Скептическая рефлексия побеждается целостным духом и крепкой волей. Волевой скепсис и опасен, он и отдает во власть интеллектуализма...

Скептицизм, рефлексия, вечная оглядка на себя да будут признаны позорными и волею к новой органической эпохе да будут вытеснены с лица земли. ... Только вера знает, что рефлексия критической гносеологии над тем, реально ли бытие и может ли оно быть познано, есть ложь."

Абстракт этого потока сознания может быть сформулирован очень кратко: отход от скепсиса является интеллектуально несостоятельным (признает сам Бердяев); но скептицизм так ужасен для привыкших к вере, что его всенепременно надо преодолеть волевым усилием и уверовать во что-либо[8] "без этой вечной оглядки". Ну как тут не вспомнить Мартина Лютера: "Разум есть величайший враг веры, он не является помощником в делах духовных и часто борется против божественного Слова, встречая все, исходящее от Господа, с презрением"?

 

В качестве совсем уж клинического примера подобной критики скептицизма процитирую Эндрю Коэна[9]:

"Но этот секрет имеет и другую сторону. Если человек не верит в то, что совершенство реально достижимо, реально осуществимо в этой его земной жизни, он и не относится к этому серьезно. В отсутствие серьезности он позволяет себе оставаться беспечным, не беспокоя себя необходимостью решать ключевые вопросы своей жизни. Ничтожно число тех, кто реально хочет достичь Цели духовного пути. Что же препятствует человеку, что лишает его устремление серьезности и глубины? То, что при абсолютной устремленности необходимо непредвзято взглянуть на все свои убеждения и установки. А для того, чтобы увидеть свои убеждения и стереотипы в истинном свете, человек должен стать необычайно открыт, уязвим, искренен и беззащитен. Эта открытость оказывается краеугольным камнем в достижении успеха в духовном пути. Став уязвимым и беззащитным, человек ощущает свою неразрывную связь со всеми людьми, со всей жизнью. И единственным способом обретения этого единства является доверие – освобождение от всяческого безверия, скепсиса, цинизма. Достичь конечной Цели духовного пути, Освобождения, совершенства, возможно лишь открытостью и доверием. Доверие – это единственный путь, ведущий от эгоцентризма к единению с Истиной.

Открытость и доверие, которых искренняя устремленность к Совершенству требует от человека, таят в себе угрозу, опасность и риск. Реальное переживание Бога, Абсолюта, Истины – настолько всесокрушающе и необъятно, что многие, даже учуяв близость Истины, предпочитают держаться от Нее на почтительном расстоянии. И этим расстоянием оказывается убежденность в невозможности реального познания Истины и того Единения со всем Бытием, которое Она приносит.

Неверие предохраняет человека от необходимости серьезно взглянуть на все аспекты и все потайные уголки своей жизни. Понимание этого скрыто от человека. Его циничные умозаключения, его скепсис относительно того, что Абсолютно и Совершенно, изолирует человека от всякой возможности соприкосновения с тем, что Совершенно и Абсолютно."

Аж слезу прошибает... Вот только вопрос "а откуда узнать, что Истина – это именно она, а не иллюзия" ненавязчиво так проигнорирован. "Что характерно" © В. Корнеев.

 

Ну и напоследок – еще экземпляр в нашем паноптикуме критиков скептицизма – А. Хоцей с его статьей ""Есть ли бог?" (Философский анализ проблемы)"[10]. Пожалуй, в этой, с позволения сказать, философской работе, собраны все штампы того, что приписывают скептицизму в меру своей недоразвитости, а затем с пафосом опровергают.

Ну, скажем, из самого начала: "Течение, отрицающее существование истины, называется "скептицизм"."

Скептицизм не отрицает существование истины. Он к ней относится скептически. Совсем для альтернативно одаренных – скептицизм гласит: "Может быть, это истина, но в данный момент мы не имеем оснований это категорически утверждать".

"Ведь истина – однозначное суждение."; снова задаю вопрос "электрон – это волна или частица?"

"Позднее скептицизм возродился под названием агностицизма." – Агностицизм, в отличие от скептицизма, утверждает, что мы не только не можем что-то знать абсолютно точно, ни и никогда не сможем узнать.

Далее идет клиника (извините, но цитируемое действительно попадает не в категорию философских дискуссий, а именно под анамнез у психиатра):

"…в защиту тезисов скептиков и агностиков выступают одни только выводы, порожденные кажущимися, то бишь ложно понятыми противоречиями мира. Да, все так и есть: реальный мир одновременно и конечен, и бесконечен; пространство, действительно, и прерывно, и в то же время – непрерывно. Мышление способно данные характеристики мира обнаружить, но у скептиков оно оказалось еще не в состоянии их переварить и правильно соединить. Это было первое спотыкание философии о сложность мироустройства и первое младенческое ее падение, выразившееся в усомнении в способности разума вообще что-либо познавать как истинное. … Противоречия эти на самом деле, повторяю, ложны. Они были сформированы в результате некорректных мыслительных операций, в результате спутывания разных предметов мышления. О чем я, возможно, как-нибудь напишу более подробно, но значительно позже."

Обратите внимание на классическое "вы ни разу не правы, это очевидно, и доказывать я вам это не буду". И не менее классическое: "Но, конечно, могу доказать без проблем, но только как-нибудь потом. Совсем потом.".

А заявления о том, что мир-де одновременно обладает свойством Х и не-Х – также классика. Та самая диалектика Гегеля, о которой К. Поппер писал[11]: "Очевидно, что такая позиция закладывает фундамент для чрезвычайно опасной разновидности догматизма – для догматизма, которому уже не надо бояться критики. Ведь всякая критика в адрес любой теории должна основываться на методе обнаружения противоречия – в рамках самой теории или между теорией и фактами... Я назвал бы этот метод железобетонным догматизмом."

Собственно говоря, всю свою "критику" Хоцей основывает на утверждении "Свой тезис скептицизм утверждает как истину", что очевидно противоречит скептицизму на уровне определения.

Этот пример приведен мной как иллюстрация несовместимости диалектического материализма со скептицизмом. К сожалению, многие ученые, активно работавшие еще во времена СССР, автоматически принимают диамат как догму – вследствие того, что просто не задумывались над его сутью. По меткому выражению И. Локатоса, ученые разбираются в гносеологии также, как рыбы – в воде. Рекомендую на эту тему исследование Р. Хазарзара "Скептический взгляд на диалектический материализм"[12].

 

Резюме: ни один из критиков скептицизма не критикует собственно гносеологию скептицизма; все их тезисы относятся к тому imago, что стоит перед их глазами и который они называют скептицизмом.

Разумеется, выше были разобраны далеко не все критики; но я подбирал их так, чтобы показать наиболее характерный ход мыслей их "подклассов". Лично мне ни разу не встречалась критика скептицизма, написанная тем, кто понимает, что есть скептицизм, и содержащая обоснованные претензии. Конечно, я не утверждаю, что таковой нет в принципе; если вы ее знаете – пришлите мне ссылку, буду благодарен.

4. Классический скепсис и праксис

В этом разделе мы наконец отойдем от глубокомысленной философии и обсудим более насущные проблемы – психологические и методологические. Одним из распространеннейших "контраргументов", предъявляемых скептикам, является именно "невозможность действовать без выбора". Проще говоря: если скептик действует каким-либо определенным образом, то этим он противоречит самому скептицизму, который утверждает равносильность противоположных суждений.

Античные скептики объясняли это несовершенством человека – см. выше исторический анекдот о Пирроне, влезшем на дерево, спасаясь от собаки (а ведь должно быть безразлично, кусает его собака или нет, атараксия!). Но на самом деле подобная претензия является обычной подменой тезиса – что, правда, ясно нам, живущим уже в XXI-м веке, обладая знанием современной психологии.

Все просто: скептицизм не может являться мировоззрением. Мировоззрение – это принятие некоей определенной модели мира и понимание своего места в нем. Но любая определенность, не относящаяся к непосредственно воспринимаемому, не состыкуется со скептицизмом. Казалось бы, это является противоречием, низвергающим скептицизм, – так оно и есть, но только в области онтологии. Разумеется, "полностью и последовательно распространенный на все" скептицизм попросту невозможен – разве что в виде попугая, долдонящего вслед за классиком: "Я знаю только то, что ничего не знаю", да и то это будет попугай-агностик, а не скептик.

Но – как я уже упоминал ранее – когнитивным полем скептицизма является эпистемология. И в вопросе онтологии скептик может придерживаться любой позиции (кроме тех, которые потребуют от него веры) на практике, но при этом он не будет верить в нее.

Приведу наглядный пример: представьте себя в роли Буриданового осла (разве что замените сено на шашлык с пивом). Думаю, что вы не помрете от голода, а выберете какую-либо порцию, несмотря на всю их равноценность, даже если выбор будет обоснован бросанием монеты (или вообще никак). При этом вы честно согласитесь, что да, – порции для вас выглядели абсолютно одинаковыми. Но это же не причина помирать с голоду!

Точно так же скептик выбирает некое действие не на основании "строгого логического предпочтения", а вследствие многих причин, не сводимых к философским – скажем, исходящим из бессознательного. Вот попробуйте философски обосновать предпочтение вашего любимого цвета или вида напитка. Не уходя при этом от непосредственно философии в психологию и проч. Ну как, получилось?

Таким образом, претензия к "невозможности выбора" является подменой философского когнитивного поля на психологическое, и "противоречивость" является фикцией.

Другими словами: для скептика невозможен выбор по чисто гносеологическим вопросам; но сводить все к чистой эпистемологии – мягко говоря, странно. Скажем, "чисто гносеологически" нельзя утверждать, что ежели перестать дышать, то всенепременно помрешь. Но на практике даже самый кондовый скептик попросту не сможет перестать дышать: сработает безусловный рефлекс, физиология "сделает выбор".

И вообще, заявлять, что скептик в момент любого выбора перестает быть скептиком – все равно, что заявлять, что бросать монету не скептично: ведь обязательно выпадет одна орел/решка, если монета упадет. Равноценность утверждений с точки зрения гносеологии никоим образом не обозначает равноценности следующих из них действий с других точек зрения, в частности, – психологии (об этом вы еще поговорим в следующей главе).

Кстати говоря, подобная претензия несколько по другому поводу также предъявлялась еще в античности, воспроизведу ее в виде диалога:

– Смерть ничем не отличается от жизни.

– Ну тогда почему же ты не закончишь жизнь самоубийством?

– А зачем? Я же сказал, что это – все равно одно и то же.

В общем виде: скептицизм является мировоззрением не более, чем атеизм[13] или даже, что нагляднее, использование бритвы Оккама"[14]. Достаточно того, что любой мировоззрение необходимо содержит этику (не путать с моралью), которая никоим образом не выводится из скептицизма.

Таким образом, скептицизм "играет" лишь на эпистемологическом поле, попытки же античных скептиков выработать мировоззрение скептицизма было обречено на провал a priori. Даже если следовать сугубо конформистской позиции "раз уж нет причин выбирать что-либо, то будем следовать тому, что принято в данном социуме"[15], то все равно ежесекундно возникают проблемы выбора на чисто бытовом уровне – "что купить на обед?" и тому подобные. К тому же конформистская позиция обозначает уход от ответственности за свои поступки – что очевидно несовместимо с развитием личности, да и выглядит странно для любого философа.

 

Но даже в плане гносеологии есть масса мифов, которые вызывают удивление у не-скептиков. Для примера можно упомянуть научную методологию.

Многие утверждают, что ученые якобы верят в свои теории[16]. Однако это, мягко говоря, не так – именно поэтому наука оперирует теориями и гипотезами, а не заявляет о "научной Истине-с-большой-буквы", как религия. Научные теории основаны на аксиомах и на опыте. Из аксиом выводятся аналитические суждения. Из эмпирического потока – синтетические (тоже путем формализации опытных данных). Гипотетичность (или конвенционность) научных теорий вытекает из недоказуемости аксиом и из проблемы индукции (см. выше). Научные теории гипотетичны, но их верификация убеждает ученых в правоте конвенции и работоспособности научных теорий[17].

Диаматчики проявляют вопиющую некомпетентность в философии, заявляя, что "практика – критерий истины": истина не может обладать критериями, она сама – по определению – универсальный и непосредственный критерий всего. Однако практика является критерием работоспособности[18]. Наука не заявляет, что "нечто истинно", но: "нечто работает" (точнее – работало устойчиво до сих пор). Как было превосходно сформировано Н. Бором еще на Копенгагенской конференции: "Мы не познаем реальность, мы лишь строим математические модели действительности". Очень хорошей иллюстрацией служит флогистон: как общеизвестно, гипотеза о его существовании была опровергнута, и тем не менее уравнения термодинамики, выведенные в то время, используются до сих пор (и будут использоваться далее). Все просто: не имеет значения, есть ли некая сущность (теплород), для науки важно численное описание феноменов действительности. И ничто иное.

Для дальнейшего рассмотрения проблемы наконец-то сформулируем, что в этой статье понимается под "верой". С моей т.з., наиболее простым описанием является математическое, на уровне средней школы[19].

Вероятность того, что нечто произойдет, можно описать отрезком [0;1], от "0" – никогда не произойдет, до "1" – всенепременно произойдет. В таком случае верой можно назвать множество из двух элементов: {0, 1}, т.е. либо "нечто точно есть (было, будет)", либо "нечто точно не имеет места быть". Все остальное, а именно отрезок с исключенными крайними точками: ]0;1[, верой не является, так как имеет место сомнение: вероятность события (либо его отсутствия) не равна 100%. Разумеется, это определение – именно гносеологическое; скажем, религиозное понятие веры куда шире, но мы рассуждаем сейчас именно на гносеологическом поле, и ни на какой ином.

Теперь посмотрим на некоторые более конкретные "аргументы", предъявляемые верующими (обычно монотеистами) науке в пользу того, что наука якобы содержит веру.

Скажем, ученых обвиняют[20] в том, что в науке есть вера в существование законов природы (принцип каузальности). Но – нет никакой веры! Есть честно ограниченный предмет изучения: набор всех принципиально возможных объективных экспериментальных фактов. Все остальное науку не интересует, как не интересуют ее квазифилософские бредни о "существовании" этого самого предмета ее изучения.

Другое обвинение: вера в единство этих законов во всем пространственно-временном континууме, проявляемое как в натурных условиях, так и в лаборатории; как при наблюдениях, так и в экспериментах (принцип универсальности). И опять – пальцем в небо... Это положение вводится в аксиоматику многих теорий, но на равных правах со всеми другими аксиомами. Аксиомы же – вопреки распространенному, но неверному выражению – не "принимаются на веру", а лишь используются как отправные точки и только до тех пор, пока удовлетворяют опытным данным. Вышеперечисленное на данный момент является, условно говоря, рабочей гипотезой, которая подтверждается всеми экспериментальными данными во всех областях науки, что и позволяет рассматривать эти аксиомы в качестве базиса.

Проще говоря, аксиоматика некоей научной теории является решением обратной задачи: "найти минимальный набор утверждений, из которых следует экспериментально полученный набор данных".

Даже само слово o обозначает "исследователь" (также – "склонный к рассматриванию, к размышлению"), и любой действительно ученый – скептик в области своей работы. Замечу, что некоторым нравится термин "научная вера", который якобы обозначает нечто, принципиально отличающееся от "религиозной веры" или "бытовой веры", но я лично не вижу в таком словоупотреблении ничего, кроме попытки спасти веру любым способом[21] – другими словами, проявления все того же, уже упоминавшегося выше, бессознательного страха перед скептицизмом (т.е. перед отсутствием веры).

Отдельно стоит упомянуть об "аргументе" о верующих ученых. Мол, если есть верующие ученые, то наука и вера совместимы. Хотя... разбирать это – значит проявлять неуважение к читателю, подразумевая, что он не владеет элементарной логикой. Так что ограничусь лишь указанием на эту подмену тезиса.

Итак, проблемы невыводимости практических действий из одного лишь скептицизма сформулирована и описана; пора бы приступить к решению возникшей проблемы. Но сведения о скептицизме не были бы полны без анализа нового направления скептицизма, которое и будет описано в следующей главе.

5. Деятельный скепсис

Такое на первый взгляд противоречивое течение в скептицизме является разработкой Юрия Тихонравова: первая работа на эту тему была опубликована в августе 2000 года (впрочем, см. Приложение 2 – может, предтечей активного скептицизма является Кроули?). Приведу большую цитату:

"Современный скептицизм определяется как отказ принимать что-либо на веру[22]. Но человек не может только сомневаться, он должен еще и действовать. Можно ли действовать, ничего не принимая на веру?

Противники скептицизма говорят, что нет. Они утверждают, что если скептики действительно ни во что не верят, то они лишают себя всякой возможности действовать. Если же скептики действуют, значит, они на самом деле верят во что-то, но при этом обманывают – либо только других, либо и самих себя. Так ли это?

Скептицизм не может обойти вопросов о том, как следует поступать в тех или иных случаях, вопросов этики и политики. Однако на чем он может построить свои практические рекомендации? Вероятно, надо знать, к каким последствиям приведут те или иные поступки. А для этого, вероятно, надо знать, что одинаковые поступки в сходных условиях приводят к одинаковым результатам. Такое знание, в свою очередь, предполагает представление о причинности, частным случаем которой является связь между поступком и его результатом. Следовательно, скептицизм должен опираться на представление о причинности, чтобы служить основанием для действий скептика.

Следовательно, скептицизм, который, опираясь на представление о причинности, дает практические рекомендации, непоследователен, ибо принимает на веру нечто необоснованное. Но, с другой стороны, если он не дает никаких практических рекомендаций, он также непоследователен, поскольку отдает важнейшие вопросы человеческой жизни на откуп разного рода верованиям.

...приходится признать, что современный скептицизм непоследователен вдвойне – он не дает никаких практических рекомендаций, однако пользуется верой в причинность. Нередко приходится обнаруживать заявления скептиков, что их цель – составить рациональную картину мира, основанную на строго научном установлении причинных связей. В итоге скептицизм ограничивает себя разоблачениями второстепенных чудес, постоянно заменяя одни сомнительные интерпретации другими, и при этом ничего не говорит о жизни и деятельности. Не пора ли исправить эту опасную ошибку?

Последовательный скепсис диктует индивиду развивать свои познавательные способности и преодолевать свою ограниченность, чтобы увеличить свои шансы сделать правильный выбор[23]. Если нам не хватает способностей познать истину, значит, мы должны постоянно совершенствоваться, чтобы познать ее[24]. Экстенсивное совершенствование предполагает постоянное накопление знаний и максимально возможное увеличение длительности и многообразия жизненного опыта. Интенсивное совершенствование предполагает выход за пределы тех средств познания, которыми располагает человек от природы. Речь идет не только о продолжении человеческих органов чувств в технике, но и о критическом использовании разнообразных методов индивидуального развития, переосмысление которых могло бы составить скептическую йогу.

Последовательный скепсис диктует необходимость координировать свой опыт с чужим опытом и свою деятельность с деятельностью других людей. Критическое сопоставление своей точки зрения с как можно большим числом иных точек зрения увеличивает шансы найти истину. Кроме того, внимание одного человека может быть в достаточной мере сосредоточено лишь на одной сравнительно небольшой проблеме, а для познания всех жизненно важных проблем необходимо разделение труда в рамках некоего социального целого. Поэтому скептики всего мира должны объединиться в единое общество, главной сферой внимания которого будут не разоблачения паранормальных явлений, а способы развития познания – от магии до генной инженерии, от трансцендентальной медитации до социальной революции."

Проще говоря, из того, что скептик считает, что у нас нет права говорить о том, что мы знаем истину, не следует то, что мы ее никогда не познаем и что "Познание бесконечности требует бесконечного времени, а потому работай, не работай – все едино" (с). Да, скептик не верит в причинность, но поскольку его эмпирический опыт позволяет вычленять из феноменов действительности устойчивые последовательности, то увеличение знания – уменьшает неопределенность. Скептицизм не протестует против теории вероятности – но лишь против догматизации чего бы то ни было. Скажем, все скептики согласятся с тем, что при прыжке с самолета, летящего на высоте нескольких километров, без парашюта, выжить практически невозможно. Но известны несколько случаев, когда летчики выживали (падение на ровный склон с большим слоем снега). Да, это редчайшее исключение – но never say never... Из того, что "этого никто никогда не видел" никак не следует "этого не может быть никогда".

Таким образом, деятельный скептицизм естественным образом кооперируется с наукой. Что полезно и для науки: ученые – тоже люди, и имеют склонность уверовать в нечто как в непререкаемую истину, что противоречит науке, так как вера в нечто автоматически обозначает отсутствие потребности в дальнейшем изучении – зачем, когда и так "известна истина"? Этот вопрос хорошо разобран Куном, так что не буду повторяться. Хотя напомню известный факт – очень многие весьма маститые физики (включая Эйнштейна) долгое время отвергали теорию квантовой механики – слишком уж она отличалась от привычной парадигмы. А незадолго до того подобное отношение было к теории относительности...

Отдельно замечу, что "скептицизм" в современности часто подменяется т.н. сциентизмом – верой в науку. Так, в 1976 г. был организован Комитет по научному расследованию заявлений о паранормальных феноменах (CSICOP), которым руководит Пол Куртц. Эта организация занимается разоблачением шарлатанов, заявляющих о своих паранормальных способностях. Также есть James Randi Educational Foundation, образовательный фонд Джеймса Рэнди. И этот фонд предоставляет приз в $1000000 (один миллион долларов ноль-ноль центов) любому, кто продемонстрирует свои сверхъестественные способности. Фонд предлагает этот приз с 1998 г., но пока никто не смог предъявить права на эту сумму (как ни странно, если судить по кол-ву объявлений от "магических салонов"[25]и пр.). Безусловно, такая деятельность является нужной для науки и общества; но это – не скептицизм. То, что целью подобной деятельности является именно стремление опровергнуть, а не изучить, наглядно показывается тем, что в большинстве статей с критикой астрологии приводится "убойный" контраргумент: мол, раз астрологи пользуются расположением Зодиака, которое не совпадает с современным, то что о них говорить-то? Но позвольте – астрология никогда не претендовала на астрономические лавры. Я – не астролог, но и мне понятно то, что астрология – это оккультная дисциплина, которая, проще говоря, изучает закономерности каузальности в зависимости от гипотетических циклических процессов во Вселенной: неким закономерностям подчиняется вся действительность, и расположение астрологических планет является лишь "маркерами", позволяющими оперировать какими-либо устойчивыми объектами, к которым можно привязать статистику. Зодиак – это полный цикл, который исторически разделен на 12 секторов. Как они называются и где находятся сейчас созвездия, давшие когда-то им названия – не имеет никакого значения. С такой позиции очевидна глупость других двух "контраргументов" – а как это астрологи зачисляют в "планеты" Солнце и некоторые астероиды (скажем, Прозерпину) и даже несуществующие объекты (Лилит – "Черная Луна"), ну и самый "классический" аргумент, обычно произносится с ехидцей: а как именно воздействуют планеты на человека? – далее идет подсчет гравитационных и т.д. взаимодействий на таком расстоянии...

Я лично не верю в астрологию – как скептик, я вообще ни во что не верю; но подобная методология критики однозначно указывает на то, что целью ставится опровержение во что бы то ни стало – пусть даже опровергается не астрология, а собственное кривое понимание (либо осуществляется сознательная подтасовка), что антинаучно. Однако "пипл хавает" (с). Но повторюсь, что "этого не может быть, потому что не может быть никогда" – это не скептицизм.

К сожалению, деятельный скептицизм (точнее, его автор) впал в ту же ошибку, что и его античные предшественники. Конечно, это приятная компания, но...

Еще одна цитата: "Последовательный скепсис диктует равно относиться ко всем версиям – ни одной из них не верить, но ни одну и не отвергать. По одной версии, связь между поведением человека и его результатами носит характер безличной закономерности, по другой – случайности, по третьей – это карма, по четвертой – это воля Бога или богов, предустановленная гармония и т.д. Каждая из этих версий имеет равное право на существование, любая может оказаться истинной, так же как и ложной. Пока еще нет достаточных аргументов не только за, но и против какой-либо из них, поэтому необходимо относиться к выбору не-скептиков не только с максимальной терпимостью, но и с исследовательским вниманием, ибо они проверяют свой выбор своей собственной жизнью."

Вот есть такая черта у философов: стремиться изобрести "Общую Теорию Всего". Казалось бы, создал вполне достойную позицию, придав скептицизму новый толчок к развитию, сменив бездеятельность на развитие. Но нет – надо всенепременно попытаться слепить некое "цельное мировоззрение". И тут начинаются чудеса. Процитирую статью "Древний и новый скептицизм":

"...стратегические императивы поведения:

1. поскольку человек должен узнать то, чего не знает в силу своего несовершенства, он должен всесторонне совершенствоваться;
2. поскольку трудно определить, к каким результатам могут привести те или иные меры, совершенствование должно быть осторожным, то есть критичным по отношению к самому себе и внимательным по отношению к любым точкам зрения."

Согласитесь, что это, непосредственно следуя из скептического подхода к гносеологии, вполне разумно и не вызывает возражений. Однако далее следует попытка сформулировать идеологию, и тут уже приходится неизбежно уходить с эпистемологического поля, что не может не вызвать последствий. Все проявляется наглядно:

"Человек живет затем, чтобы узнать, зачем он живет". Простите, разве тезис "Х необходимо имеет цель Y" – скептический?! Это не говоря уж о том, что существует множество народу, которых попросту не заботят такие вопросы (обходятся мальтузианскими потребностями), а также есть достаточно большое кол-во тех, кто понимает бессмысленность словосочетания "смысл жизни" по отношению к себе: "смысл" является внешним понятием[26].

"Узнать подлинный смысл своей жизни или отличить подлинный смысл от ложного человек не может, потому что он слишком несовершенен." – и опять у философа куда-то исчез его скептицизм, причем – он этого не замечает! Некогда: оформляется идеология, тут уж не до собственных философский построений... Сразу два постулата, которые принимаются a priori: "не может" (это – агностицизм, а не скептицизм), и причиной однозначно является некое "несовершенство" (я бы сказал, что это уже теология, а не философия, но не будем отвлекаться).

"Чтобы получить возможность действительно познать подлинный смысл своей жизни, человек должен непрерывно совершенствоваться." – о "смысле" я уже написал, а тут еще и "подлинный"; "Совершенствование состоит в том, чтобы расширять границы своего действительного и возможного опыта. Действительный опыт – это то, что мы уже знаем. Возможный опыт – это то, что мы можем знать, исходя из наших способностей. Следовательно, человек должен непрерывно познавать новое и развивать свои способности познания." Как вы себе представляете расширение границ того, что мы уже знаем? И это, обратите внимание, пишет профессиональный философ... Возможно, я лишь придираюсь к словам, но в резюмирующих тезисах, как и в определениях, надо отвечать за каждое слово.

Ну и последнее: "Главная способность познания, к которой человек должен стремиться прежде всего, – это коллективная способность, и она выражается в координации опыта всех тех, кто, способен его приобретать." А почему так, собственно? Процитирую из "Доктрины деятельного сомнения":

"Координация собственного опыта с чужим помогает самопознанию, координация собственных усилий с усилиями других помогает найти наиболее верный путь достижения искомых целей." Опять же – никто не отрицает важность коллективно-субъективного восприятия (на этом держится вся наука), но откуда у скептика появился некий "наиболее верный путь", скажите на милость?

Вообще "Доктрина" представляет собой попытку увязать скептицизм с либеральной этикой:

"Еще Чжуан-цзы предостерегал от опустошающего стремления спорить и кого-либо в чем-либо убеждать. ... Тот, кого вы пытаетесь переубедить, на самом деле может быть прав – мы ведь этого не знаем наверняка. Ему, быть может, повезло, и он угадал истину без доказательств, а вы будете совращать его с истинного пути. Сообществу же познающих важно, чтобы существовало как можно больше разных точек зрения. Чем больше этих точек, тем больше шанс, что какая-нибудь из них окажется истинной. Кроме того, многие допущения, будучи принятыми на веру, имеют свойство преображать взгляд на мир и рождать особый внутренний опыт. Даже если эти допущения не являются истинными, такая их продуктивность несомненно помогает продвигаться к истине, выводя на обозрение те сферы, которые не видны с других точек." Нагляднее будет сократить тезис: любой бред представляет собой ценность, т.е. имеет место самоценность частного мнения. Без учета каких-либо обоснований. Да, скептик всегда помнит об изостении; но заявления типа "у меня три ноги, только третья невидима и неощутима никаким способом" – это уже не изостения, а шизофрения.

Далее либерализм нагнетается: "...мы можем сколько угодно экспериментировать сами с собой, но не имеем права рисковать благополучием других, ибо каждый другой обладает особенной точкой зрения и именно ее нам может не хватить для постижения истины". Разумеется, никто не предлагает массовую резню; но на заявление "имярек может обладать знанием, приближающем к истине" (я не буду больше указывать на неуместность "истины" в контексте скептицизма, надоело) вполне изостенично можно возразить, что убийство означенного индивида может дать тот опыт, которого не хватало до достижения этой самой "истины". И на каком основании скептик должен однозначно выбирать первый вариант? С моей точки зрения, налицо попытка подогнать скептицизм к т.н. "общечеловеческим ценностям". Хотя из самой дефениции скептицизма однозначно следует, что скептик – всенепременно имморалист: любой постулат морали (догма) не выдерживает скептической критики.

Стремление "подгонки к привычному" особенно наглядно видно в "сотериологической программе":

"Спасение – это любое увеличение свободы[27]. Предметом сотериологии является такое увеличение свободы, которое выводит живое существо за обычно свойственные ему границы. Мы сомневаемся, чтобы спастись, чтобы быть как можно более свободными. И сомнение действительно спасает."

Вот лично я, например, не вижу никакой необходимости "спасаться". Спрашивается, зачем употреблять термин "спасение", а не просто "увеличение свободы", если не для того, чтобы привыкшим оперировать такой категорией (христиане и т.п.) можно было легче перейти в новую веру? Да-да, именно веру – так как скептицизмом это назвать уже никак нельзя. В этой "программе" даже присутствует знаменитое Оруэлловское двоемыслие, характерное для любой религии: сравните декларации "Сомнение удерживает нас от риска веры." и "А если приходится [принимать на веру], то лишь самый необходимый минимум". Вот такой у нас слегка беременный философ...

Далее подробно расписывается, что скептики, понимая, что ни одну бредовую идею нельзя отвергать с ходу (а вдруг верна?) должны их проверять в меру своих сил и способностей. Но ни для никого не секрет, что подавляющее большинство "путей спасения", известных человечеству, является ни чем иным, как верой. Скептик же, во что-либо уверовавший, перестает быть скептиком. Практика какой-либо религии и т.п. без веры – это лишь внешнее соблюдение обрядов, которое не даст ничего для проверки "истинности религии" по определению.

Итого: пытаясь сделать из скептицизма идеологию, Ю. Тихонравов de facto пришел к подмене скептицизма как гносеологической базы на ультралиберальное мировоззрение "можно все, что не мешает другим"; при этом, заявляя, что вера противоречит скептицизму, он становится не способен увидеть эту самую веру в своих построениях. Как гласит поговорка: если факты противоречат теории, тем хуже для фактов.

В "Социальной доктрине деятельного сомнения" это идет уже открытым текстом: "Скептик заинтересован в том, чтобы подвергать сомнению все и принимать на веру как можно меньшее число допущений". Вот так: скептицизм уже не противоречит принятию на веру чего-то там... Все, был скептик и весь вышел. Дальше можно не читать.

Резюме: античный скептицизм, тяготевший к пассивной жизненной позиции, не является неизбежной жизненной позицией скептика; возможен также деятельный скептицизм. К сожалению, создатель направления сам убил свою разработку, преобразовав ее в идеологию, содержащую веру.

Так что давайте попробуем сформулировать позицию современного скептика самостоятельно.

6. Современные скепсис и праксис

Как вы уже читали выше, базовым положением скептицизма является отсутствие веры. Здесь следует отметить, что очень часто люди мыслят дихотомично: "или-или". Наиболее наглядным примером является понимание атеизма. Атеизм – это "не-теизм", безбожие (буквальный перевод), а вовсе не "анти-теизм". Теист – это тот, кто верит в некоего бога; атеист – тот, кто не верит. Однако "не верить в существование" – это не то же самое, что "верить в несуществование". Разумеется, есть атеисты, которые именно что верят в то, что бога нет ("Гагарин в космос летал и бога не видáл" (с)), но есть и атеисты-скетики. Скептик воздерживается от утверждения: он не заявляет, что "бог есть", но и не заявляет, что "бога нет". Поскольку бог – трансцендентален, то доказать его существование невозможно по определению; утверждения есть/нет – одинаково недоказуемы. Полная , выражаясь терминами Пиррона.

Однако что из этого следует на практике? Если принять гипотезу "бог есть" за рабочую, то это означает следование некоей определенной религии. Религия же подразумевает веру, что несовместимо со скептицизмом. Рабочая гипотеза "бога нет" не вносит никаких изменений в образ жизни. Следовательно, скептик всенепременно является атеистом-практиком de facto[28], хотя никогда и не скажет: "бога точно нет".

Кроме того, при выборе одного изостенического утверждения перед другим необходимо учитывать устойчивые последовательности, связанные с тем или иным вариантом выбора. Современный скептик, запрыгнув от собаки на дерево, не будет оправдываться инстинктами, в отличие от того же Пиррона: конечно, тезисы, отвечающие событиям "разъяренная собака пробежит мимо" и "будет кусаться" – изостеничны, и мы не можем гарантировать 100% вероятность ни одного из них. Тем не менее, наличие устойчивой последовательности "когда собака кусается, это больно" позволяет сделать вполне определенный выбор между "избежать опасности" и "стоять на месте столбом".

Таким образом, практический выбор скептика основан не на скептицизме; но это – повторюсь – не противоречит скептицизму, так как тот валиден исключительно как гносеологическая концепция, а проблема выбора – область мотивационной психологии.

Собственно говоря, скептицизм является не только единственной концепцией, которая не заявляет о своей правоте: скептики честно признают, что могут ошибаться; но и единственной интеллектуально честной концепцией. Любой не-скептичной позиции отвечает некий предмет веры, который обосновать невозможно (вспомним теорему Геделя). Спрашивается: а на каком основании выбирается именно такая позиция? Разумеется, у выбора может быть множество оснований ("так принято", "мне это больше нравится" и проч.), но ни одно из них нельзя назвать логически обоснованным.

Кроме того, скептицизм – универсальная позиция. Скажем, ученый-материалист и ученый-идеалист будут использовать в своей научной работе одну и ту же научную методологию, de facto придерживаясь при этом скептического взгляда на то, что некогда считали "основным вопросом философии".

Еще пример. Можно услышать возражения такого рода: ага, вы заявляете, что все подвергаете сомнению, а сами пользуютесь логикой! Следовательно, в нее-то вы уж точно верите!

Разумеется, скептики пользуются логикой. Hо совеpшенно не потомy, что она-де истинна. Для того, чтобы говоpить об истинности той же логики, нyжно, как минимyм, допyстить истинность наших мыслей (это понимал еще основатель логики Аpистотель). А истина не теpпит допyщений, ибо в пpотивном слyчае она есть конвенция или еще что-то. Скептическая кpитика стpоится на классической логике потомy, что, во-пеpвых, вообще без логики невозможно делать выводы из pассyждений, а во-втоpых – потомy, что классическая логика конвенционально пpинимается подавляющим большинством теорий, пытающихся описать действительность. Готовы предложить нечто лучшее? Рассмотpим. На данный момент времени именно использование классической логики уменьшает неопределенность мира наиболее эффективно, отсеивая самопротиворечивые гипотезы. Скептик готов использовать конвенции, но он не считает конвенции истиной.

 

Разберем еще один пример: так называемый морально-этическим релятивизм. Я уже пояснял, что скептик является имморалистом по определению. Здесь надо отметить – часто путают – что имморальность не обозначает "аморального индивида". Конвенционно под "аморальным типом" понимается "социопат в легкой форме", который постоянно нарушает моральные установки социума. Имморалист же вовсе не обязательно это делает – его поведение может и не отличаться от окружения, значение здесь имеет мотивация. Если моралист следует правилам морали потому, что "так положено", то имморалист сам вырабатывает собственную этику, и она вполне может в чем-то совпадать с моралью, его окружающей. А может и не совпадать – вопрос в целесообразности моральных установок самих по себе, а не как "обязательных шаблонов поведения".

Под морально-этическим релятивизмом же понимается позиция хамелеона – такой индивид не имеет твердых жизненных установок, "стержня личности": он всегда готов принять навязываемые ему правила игры, прогнуться под более сильного. Образно говоря, скептики переросли мораль, осознанно вышли за ее догматические рамки; т.н. "моральные релятивисты" не доросли до морали.

 

Спрашивается, если скептицизм интеллектуально честен, не представляет собой сколь-нибудь сложную теорию, и, казалось бы, очень легок для восприятия – то почему же скептиков так мало?

Причины этого чуть ли не физиологические: подавляющее большинство народа попросту не привыкло мыслить, а умение мыслить – результат постоянной практики. Любой потрясающе высокий IQ, сколь угодно впечатляющая эрудиция – это еще не умение мыслить системно. Человек привыкает, начиная с самого раннего детства, следовать шаблонам. Как часто вы встречали родителей, объясняющих маленькому ребенку все то, что он хочет узнать? Чаще всего ответ представляет собой ту или иную форму "вырастешь – поймешь". И пока маленький потенциальный sapiens растет, он привыкает, что действовать ему приходится во многом по шаблонам "так принято, а объяснение, возможно, будет потом". И тем самым формируется обычный homo, который твердо уверен в том, что есть (и значительные!) области, а которых не надо думать. Надо лишь поступать "как все", этого достаточно. Недостаток интеллекта компенсируется знанием этикета... Впрочем, есть значительные группы населения, где этикет тоже знать не обязательно, кроме "здравствуй" и "до свидания" (точнее – местных эквивалентов таких терминов).

Также не надо забывать, что формирование психики в раннем возрасте большей частью идет по принципу подражания – дети копируют поведение родителей. Механизм закреплен эволюционно: раз уж особи дожили до репродуктивного возраста и нашли партнера для размножения, то их поведение оправдано "с т.з. эволюции". А теперь вспомните, что структура психики формируются большей частью еще в дошкольном возрасте. Таким образом, к моменту, когда у индивида мышление формируется в достаточной степени для того, чтобы он мог формировать собственные модели действительности, у него уже существуют "области табу для мыслей", которые ничем не обоснованы, кроме "так принято". Хуже того – само наличие таких областей указывает на то, что они допустимы, и, сталкиваясь с чем-то новым, такой индивид чаще всего не будет всесторонне исследовать феномен, а лишь занесет его в "картотеку шаблонов".

Как сказал когда-то Никола Шамфор: "И во Франции, и в других странах самые нелепые обычаи, самые смешные условности пребывают под защитой двух слов: "Так принято". Именно этими словами отвечает готтентот на вопрос европейцев, зачем он ест саранчу и пожирает кишащих на нем паразитов. Он тоже говорит: "Так принято"."

Но и это еще не все, как говорят в рекламе... Понятие причинности – это, разумеется, абстракция. Сложность в том, что это, пожалуй, самая первая абстракция, которую мозг вырабатывает еще бессознательно, задолго то того, как становится известно само понятие абстрагирования. "Щелкни кобылу в нос – она махнет хвостом" (с) К. Прутков.

Гордое название homo sapiens все же к чему-то обязывает, и у людей – как это ни странно, если их наблюдать в массах – все же есть потребность познавать. Но благодаря средовым факторам потребность познавать очень быстро мутирует до желания знать. А это – уже совсем другой вопрос... Познание предполагает собственную работу, большей частью – интеллектуальную, столкновение с Неизведанным, самостоятельность. Чтобы познавать, надо сделать шаг от уже познанного, ярко освещенного наукой, – во Тьму. Оторваться от Упорядоченного и попытаться найти в Хаосе, содержащем бесконечность форм, что-то новое...

Не правда ли, куда проще удовлетвориться тем, что некое знание – истинно и уже не требует изучения и поиска альтернатив? Ведь ежели некто Знает Истину, то он может спокойно лежать на диване имени Обломова и лузгать семечки: у него попросту отсутствуют потребности в интеллектуальном развитии и поиске. И, заметьте, – так все куда проще... Можно даже снисходительно посмеиваться над скептиками – чего это они там копошатся, когда вот мне уже Все Известно? Ну, если не Вообще Все, то уж ответ на Самый Главный Вопрос. А то, что это даже не самый, не главный, а вообще не вопрос – разве можно такое подумать?..

Далеко не все способны принять изостению в качестве базовой гносеологической функции мировоззрения ввиду сложности применения для стандартных мозгов. Соответственно, используется догматизм в той или иной форме – сразу знаем все, на всю оставшуюся жизнь. И для скептицизма просто не остается места.

Но дело не только в интеллектуальной нечестности. Поскольку причинно-следственные связи, вера в Истину (Абсолют) и проч. лежат в "базе", то верность этим установкам практически доосознанная, подсознательная: над этим никогда не задумываются. Уже рассматривавшееся понятие "смысла жизни" – самый наглядный пример. Скептицизм требует сверхстабильной психики, чтобы неизвестность и неопределенность на нее не слишком "давила". Выражаясь оккультными терминами, лишь урожденный хаосит может быть скептиком "целиком", а не в какой-либо определенной области: быть скептиком – значит воспринимать динамическую структуру Хаоса[29], самому вычленяя из него формы, понимая их субъективность и иллюзорность. Быть скептиком – значит полностью отвечать за свой выбор: если нет "самых правильных критериев", а есть лишь изостения – то субъективный выбор подразумевает прежде всего ответственность за свою субъективную точку зрения – и свалить ее на другого либо на некие "объективные законы", на бога, на fatum, на детерменизм и проч. – попросту не выйдет.

И вот от этой-то ответственности и спасает людей вера, к чему бы она не относилась. Если нет веры в что-то незыблемое – то опереться можно лишь на себя лично, а любой обыватель, как бы он декларировал собственную полноценность, подсознательно понимает собственную ничтожность и никчемность – посмотрите сами, какое количество массовых увеселений предлагает современная культура любой "цивилизованной страны": обыватели попросту боятся остаться наедине с самими собой.

В качестве иллюстрации приведу выдержки из одного обсуждения в ФИДО темы смысла жизни. Авторство я опускаю, но считаю целесообразным заметить, что цитаты принадлежат практикующему психотерапевту, который, казалось бы, должен разбираться во всех хитросплетениях психики... Но вот что он мне пишет в ответ на тезисы об бессмысленности термина "смысл жизни" и отсутствии необходимости веры, а также о том, что у меня свой Путь, но нет некоей Цели [жизни]:

"...чем твой Путь плох? Чем может быть плоха жизнь разумной плесени, коптящей небо?, как ты там писал, потребляешь кислород и выдыхаешь разную гадость? Впрочем, даже не плесени, она то имеет значение (т. е. смысл) в рамках хотя бы существования биоценоза, входя необходимым звеном в его состав. А ты со своими разумными установками вообще нечто непотребное (ненужное), переводящее еду в удобрение, аммиак, сероводород и углекислый газ. Впрочем, в этой роли ты выполняешь определенную функцию. Следовательно, твоя жизнь имеет определенный смысл, ты играешь роль РАЗУМHОГО КОМБАЙHА ПО ПРОИЗВОДСТВУ ДЕРЬМА!!! Хотя, чему я собственно удивляюсь, последовательно проведенная мировоззренческая позиция матеpиалиста-атеиста-pационалиста и должна приводить к такому итогу."

"Никуда ты не идешь, тебе некуда идти! У тебя нет цели, твоя жизнь бессмысленна! Как лучше, дрейфовать по воле волн, ветра и течения в сторону неумолимой смерти или поднять Парус Веры, подналечь на Весла Религиозных Переживаний и Плыть в Страну Надежды за Горизонтом, не имея 100% гарантии, что Она есть?"

Обратите внимание, насколько рельефно в этой цитате звучит ужас человека перед тем, что, оказывается, он не является "венцом мироздания", перед отсутствием Высшей Цели, которой надо следовать... Процитирую тогда заодно уж и свой ответ:

"Не идти по ветру. Не идти против ветра. Стать ветром. (с) Не дрейфовать по воле волн и ветра, а идти своим Путем, лишь учитывая ветери волны; не бояться смерти, а жить вечно – до тех пор, пока это получается; или же сесть на баржу Готового Религиозного Мировоззрения и плыть туда, куда когда-то назначил курс давно умерший капитан, утешая себя надеждой – а вдруг там что-то есть? Ведь оттуда никто еще не возвращался, значит, там так хорошо, что никому не хочется возвращаться!

А еще лучше – поднять Парус Веры в Деда Мороза, подналечь на весла Детских Мечтаний и Плыть в Страну Надежды, В Которой Живет Дед Мороз, который каждый день дарит конфеты тем взрослым, которые до нее доплыли, и пусть нет 100% гарантии, но так хочется, чтобы тебе делали подарки только за хорошее поведение, и больше ничего от тебя не требовали!"

С моей точки зрения, очень показательные цитаты... И, повторюсь, тезисы о необходимости веры принадлежат индивиду с высоким интеллектом и специалисту в психологии. Что же тогда спрашивать с обычных обывателей? Таковые попросту отождествляют свое восприятия с миром, не разделяя действительность и реальность (отражение мира в их сознании тождественно фиксирует имманентные миру свойства), перекраивают мироздание по своему образу и подобию, вводя лишние сущности вместо того, чтобы взглянуть в глаза Бездны. Этого взгляда им не выдержать...

Поэтому наиболее частым "возражением" против скептицизма является "бытовой здравый смысл" уровня "как это нельзя доказать – можно же пощупать!". Но я слишком уважаю себя и читателей, чтобы вести дискуссии на уровне кухонного плинтуса.

Пожалуй, у нас остался лишь один "практический" вопрос: "а какие бонусы скептицизм дает на практике, в обыденной жизни?".

Отвечу словами Артура Шопенгауэра: "Моя философия не дала мне совершенно никаких доходов, но она избавила меня от очень многих трат".

 

"Позиция у меня есть. В гносеологическом плане – это скептицизм.

Зачем мне эта позиция? Как бы это... попpоще... Hдpавицца!

Хотя бы потомy, что любой, кто по наивности pешится опpавдать системy ее же сpедствами, yпpется в пpоблемy индyкции. Опpавдывать чyжими сpедствами – еще более глyпо. Да и здесь yпpешься в тy же пpоблемy. То есть в обоих слyчаях бyдешь битым. И поделом.

А мне скептицизм сyбъективно нpавится. Есть пpетензии – жалуйтесь."

— Руслан Хазарзар

 

Special for NEXUS
Март, сентябрьXL A.S.

Приложение 1

Руслан Хазарзар

Хвала ослу Буриданову

Не имея в себе ничего, кроме доктрины исследования и сомнения, скептицизм является не чем иным, как паразитом. Он, не имеющий в себе никакого позитива и даже собственной теоретической базы, может существовать только за счет других. До конца последовательный скептик – это мертвый скептик, это осел Буриданов, земля ему прахом.

Обладая несравненным релятивизмом, скептик готов принять любую доктрину, но для того лишь, чтобы тут же ее разрушить. Будучи совершенно неуязвимым, поскольку не имеет в себе ничего позитивного, ничего собственного, что можно было бы подвергнуть критике, скептицизм, по сути, бессмертен. Пожирая все и вся, скептицизм, как огонь, живет за счет уничтожаемого им позитива и не боится угаснуть, ибо позитив будет всегда, пока человечество вынуждено жить, а следовательно, и действовать. Скептицизм – это антимировоззрение, это – тот гносеологический кошмар, перед которым не может устоять ни одно теоретическое построение. Никогда в истории человечества не было более мощного разрушителя. И скептицизм, вне сомнения, разрушил бы самого себе, если бы имел в себе нечто. Он – ничто, которое ничтожит, Дьявол, питающийся человеческими догмами, раскусывая их, какими бы железобетонными они ни были. Скептицизм – великий санитар, доставляющий на свалку истории самые нежизнеспособные человеческие мысли и готовый доставить туда все и вся – и себя в том числе, если бы самолично не понимал утопичности полного истребления позитива. Скептицизм – это фактор естественного отбора в области мысли, это неотъемлемая составляющая эволюции, куда бы она, мать ее, ни вела. Это тот огонь, который готовит тугоплавкий металл, для чего бы он, мать его, ни был нужен.

И хотя нельзя одновременно жить и быть последовательным скептиком, отдадим скептицизму дань как чему-то ни на что не похожему. И восхвалим осла Буриданова хотя бы за то, что он нашел в себе силы быть последовательным до конца, который нашел в себе силы усомниться даже в конструктивности воли к жизни. Хвала тебе, осел, ибо ты осел по природе, но не по разуму! А ослам по разуму, именующим себя хомо сапиенсами, тебя не понять. Хвала тебе, скептицизм, давший мне мудрость избежать гордыни "познания истины" и псевдознаний о том, "как надо"! Хвала тебе за неиссякаемый источник новых познаний! И прости, скептицизм, что в практической деятельности я отказываюсь от тебя, ибо я слаб, ибо я живу...

Позднейшее примечание от меня (W.): сформулировалось: скептицизм – это Шуйный Путь в гносеологии. Рассоздание иллюзий.

Приложение 2

Из эссе А.Кроули "Солдат и горбун"

I. Исследование. В первую очередь выясним: что такое Скептицизм? Это слово означает рассмотрение, сомнение, исследование. С презрением следует отнестись к толкованию христианских лжецов, которые трактуют слово "скептик" как "насмешник"; хотя в некотором смысле это справедливо для них, ведь углубляться в христианство, – несомненно, означает насмехаться над ним. Однако я намерен усилить этимологическую коннотацию в некоторых аспектах. Во-первых, я не считаю, что обычная недоверчивость входит в рамки данного понятия, но и легковерие несовместимо с ним. Недоверчивость подразумевает предубеждение в пользу негативного вывода, а истинный скептик должен быть совершенно беспристрастен.

Во-вторых, я исключаю понятие "врожденного скептицизма". На вопрос: "Что хорошего во всем?" ожидается (как мы узнавали о "ничего"?) ответ: "Да ничего!", который также является предвзятым. Лень – отнюдь не достоинство в ищущем. Жажда знания, средоточенность, концентрированность, внимательность – все это я включаю в значение слова "скептик". Тот подход, который я назвал "врожденным скептицизмом", всего лишь способ избежать истинного вопрошания, и является, потому, его антитезой, это – дьявол, притворившийся ангелом света.

[Или visa versa, мой друг, если ты – сатанист; все это слова-слова-слова. Можешь вписать X вместо Y в своих уравнениях, если ты систематично пишешь Y вместо X. Они остаются неизменными – и нерешенными. Разве не является наше "знание" примером вот такого заблуждения, когда одно неизвестное заменяешь другим, а потом кукарекаешь петухом].

Я рисую себе истинного скептика как человека жаждущего и внимающего, его умные глаза сверкают, словно острые лезвия, его руки напряжены, и он спрашивает: "Что это значит?"

Я рисую себе ложного скептика – прощелыгу или тупицу, зевающего, с тусклыми глазами и бессильными мышцами, его цель – задавать вопросы, но, по сути своей, это – лишь безделье и тупость.

Истинный скептик – это человек с научным подходом, как в "Докторе Моро" Уэллса. Он нашел несколько вариантов ответа на свой главный вопрос, но этот ответ – еще один вопрос. И в самом деле, очень трудно представить себе вопрос, ответ на который не подразумевает еще тысячу других вопросов. Даже такая простая задача: "Почему сахар сладкий?" предполагает бесконечные физиологические исследования, результат которых, в конечном счете, приводит в тупик: Что такое разум?

Даже так, взаимосвязь между этими двумя понятиями невозможно представить, причинность сама по себе немыслима; с одной стороны, она зависит от опыта – но, господи, что же такое опыт? Опыт невозможен без памяти. Что есть память? Цемент для здания храма эго, а впечатления – кирпичи для него. А эго? Совокупность нашего опыта, быть может. (Сомневаюсь!) В любом случае, есть ли у нас значения Y и Z вместо X, или значения X и Z вместо Y, – все наши уравнения не определены; все наши знания относительны, в еще более узком смысле, чем обычно мы вкладываем в это выражение. Под кнутом Бога-клоуна наши ослы-философы и ученые нарезают круги по арене, проделывают веселые трюки – ведь они хорошо выдрессированы; но это все ни к чему не приводит.

Да и сам я, кажется, ни к чему не пришел.

Zardoz: Опубликовано в 1909. Обращаю внимание на введение (возможно, не совсем адекватное) термина сатанист (в оригинале Satanist – с большой буквы).