Руслан Хазарзар

Гегелевская диалектика в свете скептицизма

Если агностицизм Юма был по большей мере интуитивным, то Кант первым убедительно показал, почему невозможно абсолютное знание. Удар, нанесенный Кантом всем догматическим системам, можно считать смертельным. Принципы трансцендентальной дедукции спасли метафизику, но показали полную никчемность притязаний на ее познание. Единственные пути, которые оставались еще открытыми «рациональной» метафизике, состояли либо в произвольной переделке учения Канта, либо в изобретении систем, основанных на непризнании элементарных законов логики и на грубом смешении понятий, разделенных Кантом. Все подобные системы были не развитием учения Канта, а движением вспять — к «железобетонному догматизму» (К. Поппер).

С одной стороны, в понятии «диалектика» нет ничего пугающего и негативного, и даже сам принцип скептической изостении построен на диалектическом противопоставлении. Но с другой стороны, диалектика гегелевского типа, с точки зрения скептицизма, совершенно непригодна для решения каких бы то ни было гносеологических проблем и для построения каких бы то ни было научных теорий.

Самые серьезные недоразумения и невнятица возникают из-за расплывчатости, характерной для рассуждений диалектиков гегелевского типа о противоречиях. Напр., они указывают, что противоречия имеют огромное значение в истории мышления, — столь же важное, сколь и критика (а то и большее): ведь критика, в сущности, сводится к выявлению противоречия. И из этого диалектики гегелевского типа делают свой вывод: мол, если противоречия столь прогрессивны, то нет нужды их избегать. Они даже утверждают, что противоречий вообще нельзя избежать, поскольку они встречаются в мире всегда и повсюду (Поппер К. Что такое диалектика? // Вопросы философии, 1995, № 1. Стр. 118–138). Гегель в «Науке логики» так и утверждал: «Прогресс есть... противоречие, которое не разрешено» (Гегель Г. В. Ф. Наука логики. СПб.: Наука, 1997. Стр. 123).

Диалектика гегелевского типа отличается от других диалектических методик прежде всего своим панлогизмом и своей триадой: тезис, антитезис и синтез. Сначала — тезис (некоторая идея, теория или импульс), который наверняка вызовет противоположение, оппозицию, противодействие — антитезис. Борьба между тезисом и антитезисом продолжается до тех пор, пока не находится такое решение, которое в каких-то отношениях выходит за рамки и тезиса, и антитезиса, признавая, однако, их относительную ценность и пытаясь сохранить их достоинства и избежать недостатков. Это решение и будет синтезом. Но синтез, в свою очередь, становится первой ступенью новой диалектической триады, т. е. «выступает» в качестве нового тезиса, «вызвав к жизни» новый антитезис и т. д.

Здесь сразу же следует задаться вопросом: эта триада имеет отношение к бытию или к мышлению? Гегель, пытаясь вывести метафизику из-под сокрушительной критики Канта, снимает этот вопрос своей философией тождества: диалектика оказывается одновременно и логической теорией, и общей теорией мироздания, и уже практически нет границы между онтологией и гносеологией, физикой и метафизикой. Если Кант говорил, что вещь в себе непознаваема, то Гегель, по сути, свел свою философию к тезису, что знание о вещи и есть сама вещь.

«Что разумно, то действительно, — говорит Гегель, — и что действительно, то разумно» (Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 1: Наука логики. М.: Мысль, 1974. Стр. 89, 421). Но когда он говорит это, то под действительным понимает не то, что понимал бы эмпирик. Он допускает и даже настаивает, что то, что эмпирику кажется фактами, неразумно и должно быть таковым. Только после того как их непосредственный характер преобразуется рассмотрением их как сторон целого, они должны оцениваться как разумные. А целое во всей его сложности называется абсолютным, — тем самым, «которым порождено все другое, и это абсолютное есть не для внешних чувств, а лишь для духа и мысли» (там же, с. 118).

Нет смысла иметь что-то против противоречия между тезисом и антитезисом в мышлении, что может дать прогресс в синтезе, но согласиться с совершенно не обоснованной онтологизацией противоречий триады, с точки зрения скептицизма, никак нельзя. Допущение противоречия в онтологию парализует интеллектуальный прогресс, ибо приходится выбирать одно из двух: либо диалектика заинтересована в обнаружении противоречия, поскольку такое обнаружение плодотворно, но тогда не следует допускать противоречие; либо же диалектика допускает противоречия, но в таком случае они совершенно бесплодны, а их рациональная критика и интеллектуальный прогресс невозможны. Ибо, как хорошо известно, из допущения двух противоречащих высказываний можно с полным правом вывести вообще все что угодно (закон Дунса Скота). И уже этого для многих вполне достаточно, чтобы прекратить всякие апологии гегелевской философии. По словам Поппера, философия тождества «представляет собой наихудшую из всех абсурдных и невероятных философских теорий... И печально и поучительно наблюдать, как нынешний ортодоксальный марксизм официально рекомендует в качестве основы научной методологии гегелевскую «Логику» — не просто устаревшую, но представляющую собой типичный образец донаучного и даже дологического мышления. Это хуже, чем пропагандировать Архимедову механику в качестве основы для современного инженерного дела» (Поппер К. Что такое диалектика?).

Узаконивание противоречия есть отрицание второго закона формальной логики, гласящий, что два противоречащих друг другу утверждения не могут быть истинными одновременно или что утверждение, представляющее собой конъюнкцию двух противоречащих утверждений, всегда должно отвергаться как ложное исходя из чисто логических оснований. Ссылаясь на плодотворность противоречий, диалектики гегелевского типа заявляют, что от этого закона традиционной логики следует отказаться. Они заявляют, что диалектика приводит тем самым к новой логике — «диалектической логике». «Все вещи в самих себе противоречивы... — вещает Гегель. — Один из основных предрассудков существующей до сих пор логики и обычного представления состоит в том, что противоречие будто бы не является столь же существенным и имманентным определением, как тождество; между тем, если уже речь идет об иерархии и оба определения мы должны сохранить как раздельные, то противоречие следовало бы считать за нечто более глубокое и существенное. Ибо в противоположность ему тождество есть определение лишь простого непосредственного, мертвого бытия; противоречие же есть корень всякого движения и жизненности; лишь поскольку нечто имеет в себе самом противоречие, оно движется, обладает импульсом и деятельностью» (цит. по: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Изд. 5-е. Т. 29. М: Политиздат, 1980. Стр. 124–125).

Карл Поппер (указ. соч.) справедливо отмечает, что главная опасность подобного смешения диалектики и логики «состоит в том, что оно учит людей догматическому поведению в споре. Действительно, слишком часто приходится наблюдать, как диалектики, испытывая логические затруднения, в качестве последнего средства сообщают своим оппонентам, что их критика ошибочна, поскольку основывается на обычной логике, а не на диалектике, и что стоит им только обратиться к диалектике, как они поймут, что замеченные ими в некоторых доводах диалектиков противоречия вполне законны (а именно, законны с диалектической точки зрения)».

Утверждение Гегеля, что «все вещи в самих себе противоречивы», основывается на панлогизме, или на философии тождества, согласно которой мышление и действительность тождественны. И если мышление развивается диалектически, то и действительность должна развиваться диалектически. Панлогизм утверждает, что мир должен подчиняться законам «диалектической логики». А стало быть, мы как бы должны находить в мире противоречия, которые допускаются «диалектической логикой». Именно тот «факт», что мир полон противоречий, еще раз разъясняет нам, что второй закон формальной логики должен быть отброшен за негодностью. Но нетрудно убедиться, что, отказываясь от второго закона классической логики, мы лишаем смысла ее первый и третий законы. Действительно, как может нечто быть тождественным себе (закон тождества), если оно содержит внутренние различия, противоречия, «снимающиеся» в процессе развития, но так и не разрешающиеся до конца?.. Действительно, какой смысл в формулировке «A есть B либо не-B» (закон исключенного третьего), если A может быть и B, и не-B?.. Иными словами, «диалектическая логика» сводит на нет первые три закона формальной логики, что делает первую опаснейшим орудием «железобетонного догматизма».

Не случайно гегелевская диалектика подвергалась жесточайшей критике со стороны позитивизма и аналитической философии. И здесь вовсе не спасет частый довод со стороны приверженцев гегелевской диалектики: мол, мы, диалектики, вовсе не отрицаем формальную логику, а только ограничиваем ее; и сам Гегель многие свои выводы сделал, исходя именно из формальных законов. Несостоятельность этого тезиса в том и заключается, что Гегель, отрешившись от основных законов формализации, на которые прежде опирался, сам и подточил основу своего учения. Несостоятельность этого тезиса в том и заключается, что любое непроизвольное ограничение требует собственных формальных законов, которые не на чем основать. И хотя работа над разработкой т. н. «диалектической логики» шла и идет до сих пор, никаких ощутимых результатов это не принесло.

Гегель сам обращал внимание на то, что основной принцип диалектики, утверждающий изменчивый и преходящий характер всех конечных вещей, соответствует представлению о могуществе Бога (Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 1: Наука логики. М.: Мысль, 1974. Стр. 208). Основные идеи, лежащие в основе гегелевской диалектики, просты: «Все конечное, вместо того чтобы быть прочным и окончательным, наоборот, изменчиво и преходяще», поскольку, «будучи в себе самом другим, выходит за пределы того, что оно есть непосредственно, и переходит в свою противоположность» (там же). Всякий развивающийся объект имеет свою «линию развития», определяемую его качеством, свою «цель» или «судьбу». Эта линия слагается из отличных друг от друга «отрезков», разделяемых характерными событиями («узлами»). Они снимают (отрицают) определенное качество, место которого тотчас же занимает другое качество, так что развитие включает подлинные возникновение и уничтожение. «Этот процесс можно сделать наглядным, представляя его себе в образе узловой линии» (там же, с. 261). Все взаимосвязано со всем, «линии развития» отдельных объектов, сплетаясь, образуют единый поток мирового развития. Он имеет свою объективную «цель», внутреннюю объективную логику, предопределяемую самим потоком и не зависящую от «целей» или «судеб» отдельных объектов (Ивин А. А., Никифоров А. Л. Словарь по логике. М.: Туманит, Владос, 1997. Стр. 84–86).

С точки зрения скептицизма, нельзя понять, как можно совместить гегелевскую диалектику и формализацию. Действительно, такая диалектика — враг любой формализации и теоретизации. Мы даже можем оставить в стороне такие мало относящиеся к формальной логике понятия, как «цель» и «судьба», «узел» и «линия развития»; обратим внимание на следующее. Любая только что зародившаяся теория, даже если бы ее можно было как-то сформулировать вне формальных законов, должна не только содержать противоречие, но и противоположную теорию («закон единства и борьбы противоположностей»), причем обе теории должны сразу же погибнуть в борьбе между собою, породив тем самым новую теорию с противоречием и антитеорией и т. д. Попытка же совместить революционную и разрушающую диалектику с консервативной формализацией опять же требует формальных решений, которые изначально обесценены самой диалектикой.

Конечно, Гегель в своих лекциях провел детальный анализ того, что в философии называется становлением (Werden), но его диалектика еще более иррациональна, чем метафизика Канта. По сути, Гегель возвел на новую ступень учение Гераклита о всеобщем становлении, соединив его с учением Парменида об абсолюте. И хотя гегелевская диалектика, без сомнения, совершенно догматична, она все-таки имеет некоторый смысл в моническом идеализме: идеально-ментальное мышление тождественно идеальному бытию. Совершенно абсурдно она выглядит в рамках материализма, т.е., сколько бы мы ни критиковали гегелизм, диамат еще хуже.