Deathwisher

Сила слова

– Узнаешь это? Нет-нет, давай, башку-то не отворачивай! – Хрясть! Удар всей ладонью, не собирая её в кулак. – Я же ясно сказал, ебматьтваю! Сука. Из-за тебя палец выбил, мудло сраное. – Трясу рукой, пытаясь согнать боль. – Я всё-таки не понимаю… Ты же блядь, какого хера похерил пять лет своей жизни на филфаке, если ты мне ясно ответить не можешь? Я между прочим, РУССКИМ, БЛЯ, ЛИТЕРАТУРНЫМ ЯЗЫКОМ ТЕБЯ СПРОСИЛ – УЗНАЕШЬ? ТЫ БЛЯДЬ, ХУЕСОС ДРОЧЕННЫЙ, УЗНАЕШЬ ТО, ЧТО ТЕБЯ ДО ДОБРА-ТО НЕ ДОВЕЛО? – Взвинчиваю свой крик до хриплого, басовитого рева. Хорошо действует, отрезвляет отлично – жаль только, растренировался маленько, давно на людях не выступал.

Ага, качает головой. Узнает. Я верчу самсунговскую «раскладушку» между пальцев, обхожу парня сзади, кладу мобильник – очень аккуратно кладу – в нагрудный карман его гавайской рубашки. Парень дергается от прикосновения так, словно ток по нему пустили – дугой выгибается, брюхо выпячивает. Вот идиот же, а, полюбуйтесь. Мозгов – ноль, а самомнения-то сколько! Когда вошел, ещё, помню, подивился – думаю, а где же эти маленькие человечки, которые его понты тащат впереди него самого?

Фыркаю, нервно почесываю шею. Потом подтаскиваю свой стул поближе, разворачиваю спинкой, сажусь лицом к лицу с парнем. Держу распечаточки. Распечаточки-распечаточки-рррррраспечатки. С инета, значит, скачал. Мои башли… Ну да ладно, я не жадный. Не смотри так на меня, глаза повылазиют. Повылазиют-повылазиют, да-да. Я русский, в отличие от некоторых, знаю отлично – и имею право с ним так обращаться. Как МНЕ нравится. Посмотрим. Ну что же это, так нехорошо с моим творчеством обошелся, кофе его вот заляпал… Кофе. А то и кетчуп. Ты, богемное чмо, подпиздон несчастный, сидел небось в каком-нибудь «Вог-Кафе», курил… что ты там курил? А, «Винстон» ты курил. Ультра Лайтс. Да, так значит, сидел в «Вог-Кафе», курил «Винстон», листал мои нетленки, капая на них соусом от какого-нибудь дерьма с претенциозным названием, базарил по мобильничку, ржал, говорил о «халявке» со своими дружками-пидорасами, смеялся так, вполсилы, чтобы сарказм лучше проступил. ЗАСРАНЕЦ…

Листаю обрывки бумаги, даже не глядя на него. Знакомые предложения, напечатанные мной лично. Да. Когда я был бухим, трезвым, злым, счастливым, убитым, на пределе, униженным, возвышенным, вдохновленным, на грани самоубийства… Сплевываю, гляжу на парня поверх бумаги. Откладываю распечатки на стол – все равно, не суть ценно, встаю, подхожу к нему снова. Мда. Куда что делось. Гель спутал волосы в нечесаный войлок, модная небритость от кутюр проступила под кожей синеватым испугом. Кадык – дрыг-дрыг.

Хорошо, что не обоссался. Герои моих произведений обычно ссут при таких ситуациях. Может, над печенью его ножом пощекотать? Там все мышцы сразу от страха сократятся, и бдзень! Хотя нет, не надо, я и так заебся за кошками убирать, а потом ползать по полу, вытирать ссанье этого мудака… Да, друг мой, майн либен фройде, заигрался ты в литературку, скоро загремишь – в дурку. Блядь, поэзия – как у нацболов. Позор-то какой… А нет-нет, ты давай, не отворачивайся, я все ещё тут, все ещё с тобой. Видишь – спокоен как удав. Давай поговорим, а? Ты же этого, кажется, и хотел.

– Итак, продолжаем наметившийся сеанс психотерапии, Валентин ээээ… - Чертов склероз, приходится порыться на столе, и выудить из-под телефонной базы огрызок бумаги с нацарапанным имяотчеством. – Львов, мда. На чем мы остановились, когда у нас случился небольшой конфликт? – Наклоняю голову, картинно тру средним пальцем висок. – Ах да, ну конечно же, на моих фазах. Именно тогда вы начали… - Неожиданный мой переход на «вы» вызвал ещё один выпученный взгляд и судорогу. – Начали разыгрывать моего личного врача. Но проблема в том, что у меня есть… был личный врач, и его звали совсем иначе. И выглядел он иначе. По правде сказать, он был женщиной. Я пидоров не люблю, сечешь?

Внимательно разглядываю его.

– Понимаешь, давай я тебе кое-что объясню. Я живу скромно. Один. У меня даже машины нету. Нужна была бы она мне – широкая известность, была бы она у меня – я бы смог себе позволить гораздо более высококлассное существование. И тогда бы я за тобой бегал.

Но – вспоминай про телефон, блядь. Это ты мне позвонил. Сам. Ты, мудак, что, думал мне пиар нужен? МНЕ? Ты думал, я те щас красную дорожку выкачу и семгой накормлю? И жопу подставлю, да? Да захуй стараться?!! – Вскакиваю со стула. – И ты быстро это понял, умница. Хитрая ты задница. А теперь расскажу тебе, что ты дальше подумал. Ты подумал – «чувак полный урод. Бабла не выколотишь, так хоть опущу. Чтобы сидел и не залупался больше ни в жисть, когда на него серьезные люди время тратят». Это ты-то бля серьезный. Это не ты-то бля, пять минут назад скулил, что все, Дэн Браун будет рыдать от зависти. Это ты-то нюхал пороху, блядь, воробей стреляный. Стреляный – это когда бейтсы отстреляны. Эрудицию свою будешь Толстой показывать, понял?! Я от таких штук кипятком не ссу. – Ради профилактики, чтобы не рыдал и не отрубался, бью его ещё раз. По голени. Отрезвляет, ещё как. Кайф. Ничего не могу с собой поделать, радостно лыбюсь во всю харю.

– Ну так вот, так ты и решил. И скорчил умную рожу, и пошел дерьмом плескаться…

Да. Тогда я здорово спсиховал. Не то, чтобы то, что нес этот выблядок, было правдой, просто ДОСТАЛО. Я слишком хорошо о себе думал, такой грешок. Думал, что типа, такому бронебойному пацану все как с гуся вода, похихикаем вместе. Хуй там, дурак был. Даже гуся при желании можно утопить в луже.

– Были бы у тебя мозги, ты бы понял, что если на прессухах или в инете, я ещё себя сдерживаю, и сглатываю высранные вами маленькие фекалии, которые вы очевидно алмазами считаете, это не значит, что я позволю себя в мозг ебать всякому ничтожеству, которое от горшка позавчера отошло с родительской помощью! И тут блядь не в физиологическом возрасте дело, а в том, что ты серость, которая всю жисть блядь над унитазом тужилась, дерьмо свое выхаркивая, а потом сочла, что это не просто кому-то интересно - вот я всегда был честен, я говорил – не нравится, не жрите – а решила, что это блядь, самый грандиозный высер за всю историю человечества, и истина в последней нах инстанции! Что это перл! Что теперь я должен подтереться свои мнением и всё, заебись! Да я щас заебусь так, что ты вовек этого не забудешь!

Я дал ему с ноги. Вот мы только сидели тихо-мирно на старенькой кухне, я разлил по стопарику коньяку – сам-то я коньяк не пью, гадость это горькая, но поскольку гости частенько захаживают, а модному литературному критику не нальешь теплой водки, которая уже дня два как на подоконнике выветривалась – разговаривали, как эта сволочь, которая мой же коньяк пила, пошел мою душу препарировать.

– Хорошо. Допустим я маргинал. Люмпен, пролетарий, вчера отодравший жопу от скамьи в районе. Допустим, я панк, ублюдок, больное чмо, бездельник, которому нечем заняться, и у которого таланта не хватает настоящую литературу творить. ТЫ СУКА ПОНИМАЕШЬ, К ЧЕМУ Я КЛОНЮ? СЛУШАТЬ СЮДА, ДЕРЬМА КУСОК! Так вот. Допустим у меня гормоны играют, допустим я возомнил о себе невесть что, на фоне моей кем-то провозглашенный «культовости» – но ты же повелся, нет? Как только ты со мной связался – ты, сука, мой, ясно? С потрохами, со всеми своими лживыми, недоношенными потрошками. Пожалуйста. Я и не говорил что у меня внутри фиалки, так и вас никто не звал стерильными перчатками лезть в мою грязь, а потом возмущаться, что «какашки пластиковые»!

Конечно, я ударил по яйцам. И не ногой в тапочке, а берцем. Да, детка, это часть моего имиджа, девочки с него тащатся – зимой и летом, хожу в военных ботинках даже дома. Не ожидал? А потом ещё один, сладкий тычок в морду, когда ты пополам сложился – сверху вниз, прямо носком. Кровища – бздыщь! Прямо на кафель. Уй-уй-уй, заголосил, хуй мой, хуй! А такой умный был. Такой весомый. Такой снисходительно-презрительно-ироничный. Не человек – Андел Небесный во плоти. А тут – хуй, хуй, сука, убью нахуй! Плоская бутылочка третьесортного коньяку – аккурат в висок.

Вот тебе, сука, российские реалии. Попиши-ка про них, про бытовые преступления.

– А ведь я никогда ложной скромностью не страдал. Да, вот он я, любуйся, плз – новое лицо русской словесности. Ты хотел чего-то горячего? Вот, получай – и портрет Гитлера, и флаг нацистской Германии во всю стену, и вот, на-кось, позырь сюда – да-да, и это у нас то же есть. Правда, здорового? Чего мычишь-то? Согласен? Нравится? Вот этот набор «Юный медик» нравится? А это – как тебе? Блестит клево, правда? Нет, так не пойдет. У меня сейчас ничего нет, не сметь отрубаться. – Стискиваю его лицо. – На меня смотреть. Видишь культ? Толпы за моими спинами видишь? Че? Нет? А фальшивые какашки видишь? Да ну? Тоже нет? Так что же ты сука полез брать интервью у маргинального почти неизвестного писаки? Думал я что, нацбол, буду перед тобой «хайльгитлер» делать, потом расскажу, как я всех клево наебываю, обсудим проект моей раскрутки и разбежимся? Ап стенку, зайчег.

Ненавижу психоаналитиков. Ещё с детства. Ненавижу тех, кто не понимает, когда я серьезен, а когда нет. Ненавижу до тошноты тех, кто думает, что знает, что у меня происходит в башке и зачем. Горло сдавливает ощущение грядущего творчество, потом давление спускается вниз, стискивает яйца в горьковатом предвкушении. В его глазных яблоках, что блестят в свете красной лампочки – нет, не ужас. Ужас это штамп. Так ничего нет, на самом деле. Никаких эмоций. Вытаращенные зенки, и маленький, крохотный осколок сознания, сконцентрировавшийся на сверкающем в моей руке лезвии брюшистого скальпеля.

Я смягчаю свой голос.

– Ты, в общем-то, совершил типичную ошибку. Спутал автора с его представлением о самом себе. С кем-то другим это может быть, и прокатило – то, что ты посчитал меня фальшивкой и заигравшимся подростком. Может оно и так. Нет, не мычи, и не пытайся расшатать стул, да блядь, мне что, ещё изоленты тебе на харю наклеить?! – На его руках, уже багровеющих от того, что ток крови перекрыт – все та же изолента глубоко впилась в плоть – вздулись вены. Он дергается, но куда там… - ТЫ МНЕ БЛЯДЬ ДАШЬ МОНОЛОГ ЗАКОНЧИТЬ ИЛИ ХОЧЕШЬ ЩАС ЖЕ В ГЛАЗ ПОЛУЧИТЬ? Ааа, не хочешь изоленту? Правильно. Все-таки не совсем тупой.

Тишина. Как пишут – оглушающая.

– Да, да. Сейчас я тебе все сделаю, как ты хочешь. Подтвержу все твои психоаналитические познания. Сейчас ты получишь обратно все, что сказал – и желание внимания, и депрессивное расстройство на фоне гормональных потрясений, и сублимацию дестркутивных наклонностей, и эпатаж, и избалованность, и некрофилические позывы, и ущербность психики, и рабскую ментальность, и сексуальную неудовлетворенность… Мне сказали, кстати, что раз я нацист – то пидорас, но тут тебе повезло. А был бы ты девушкой – не повезло бы. Давай, я сяду тебе на коленочки, и расскажу тебе секрет – прямо на ушко. Да не дергайся же ты. Я хочу рассказать тебе о том, какой я честный писатель. Очень честный писатель. – Вытираю его слезы ручкой скальпеля. – Так вот, я фактически пишу только о том, что сам испытывал. Именно поэтому, как ты правильно заметил, я ЗАЦИКЛИЛСЯ. Хочешь, я вырежу у тебя на лопатке свастику? Станешь адептом!

Смеюсь.

– Да, ты знаешь, мой следующий рассказ будет просто потрясным. Только вряд ли ты его отрецензируешь.