Константин Крылов

Ты сам виноват во всём

1943, скажем, год. Германия, лагерь уничтожения. Измождённые узники стоят в длинной очереди в газовую камеру. Зондеркоманда везёт на тележках очередную порцию трупов в направлении крематория, откуда валит жирный чёрный дым.

Посреди длинной очереди стоит доходяга. Когда-то, очень давно, его звали Иосиф Берлянт, он был преуспевающим адвокатом, имел дом на Фридрихштрассе, счёт в банке и очаровательную супругу. Теперь он – заключённый номер 11453, имеет 38 килограммов живого веса и опухоль на груди: недавно его отобрали в спецотряд, где над узниками проводили опыты. Ему вкалывали какую-то жидкость, потом на этом месте образовалась опухоль. Её лечили, но лекарство не помогло. Зато в спецотряде кормили. А в шахте не кормили почти совсем. Теперь, после шахты, он уже ни на что не годен.

Заключённый номер 11453 знает, что к полудню его умертвят – но ему это почти безразлично. Ему только обидно умирать голодным: сегодня утром у него украли пайку соседи по бараку. Что ж, может быть, хоть они доживут... До чего? Евреев в Германии никто не спасёт, даже Бог.

Наконец, наступает его очередь. Его вместе с ещё двумя десятками доходяг впихивают в маленькое помещение и плотно закрывают дверь с пятью слоями порыжевшей резины. Лампочка на потолке выключается: то, что сейчас произойдёт, не нуждается в освещении... Ругань на немецком, шипение подаваемого газа, кошачьи когти, скребущие горло, короткий спазм...

Тут перед глазами заключённого номер 11453 вспыхивает неземное сияние и в воздухе зависает Ангел – упитанный, с тройным подбородком, начищенными до блеска крыльями и дорогими швейцарскими часами на левой руке. В губах у него "гавана".

– Ты пришёл меня спасти? – тихо шепчет Иосиф. В сердце его загорается безумная, сумасшедшая надежда: Бог услышал его, Бог послал ему своего вестника, и сейчас он волшебным образом будет перенесён туда, где его самого и его народ не будут убивать.

– С чего бы это мне тебя спасать, Йося? – ухмыляется ангел толстыми губами, не выпуская изо рта сигару. – Я пришёл провести с тобой профилактическую беседу.

– Я сейчас умру, – пытается объясниться заключённый номер 11453.

 –Это верно, – замечает ангел, удобно устраиваясь в воздухе.  –А всё почему?

– Фашисты... – шепчет Иосиф, чувствуя, что воздух в лёгких кончается.

– Ответ неправильный, – ухмыляется ангел. – Ты пытаешься переложить свою вину на других. Кстати, "фашисты"  – очень грубое слово. Они называют себя "национал-социалистами". И надо признать, они отличные ребята. Они очень уверенно и в то же время дальновидно развивают экономику Германии. А вот то, что вы, евреи, не сумели динамично и эффективно приспособиться к новой ситуации  –это уж ваши проблемы.

 –Они меня схватили и отправили сюда... – пытается сказать Иосиф, чувствуя, как ядовитое облако заполняет его лёгкие.

 –Я так понимаю, ты пытаешься переложить свою вину на других? – строго замечает ангел.–  Запомни: проблемы человек организует себе сам, и каждый – сам себе злобный Буратино. Что мешало тебе, скажем, вовремя эмигрировать? Или стать достаточно полезным новой власти? Или хотя бы исполнять законы, не прятать в доме нежелательную литературу и кричать "Хайль" так громко, как это требуется от лояльного гражданина Тысячелетнего Рейха? Что, кричал? Значит, плохо кричал, неубедительно. А обвинять кого-то в проблемах, и в своей собственной лени–  это удел лузера. Ты лузер, Йося, ты просто неудачник. Кстати, ты очень хреново работал в шахте. Отлынивал от заданий, недостаточно быстро исполнял приказания господина капо. А надо было быть эффективнее  крутитьс–я там, вертеться. Работать больше. Работа делает свободным. Арбайт махт фрай.

– Я их ненавижу... – с губ Иосифа срывается стон.

– Опять мы чем-то недовольны? Что, надоело выёбыватся и культурным притворятся? Так и с–кажи  что я, мол, все, кого умнее себя считаю, удачливее, лучше устроеным–  ненавижу. А ты прямо-таки исходишь ненавистью к Гитлеру, к нацистам, даже к господину капо, который, признаться, бил тебя куда меньше, чем ты заслуживал... Вместо того, чтобы осознать простую вещь: эти люди умнее, удачливее, трудолюбивее тебя. Поэтому они ходят в красивой чёрной форме и кушают три раза в день, а ты подыхаешь от газа. О, да ты сблевал? Какая мерзость! Лишняя работа зондеркоманде – между прочим, твоим же товарищам...

Внезапно у ангела внутри зазвенел телефон. Тот вытащил какой-то небольшой тёмный предмет и приложил к уху.

 –Да, Господи? Что, Господи? Это ошибка, Господи! Проклятый Габриэль, он опять всё напутал... Господи, я не знал... Да, Господи. Сейчас всё сделаю, Господи.

– Я должен принести тебе официальные извинения, – не без сожаления в голосе сказал ангел корчащемуся на полу человеку.  –Оказывается, я был послан не в Германию 1943-го, а в Россию 1996-го. Что касается тебя, то, пожалуйста, забудь обо всём, что я тут наговорил. Ты–  почтенная и солидная жертва бесчеловечной нацистской политики, за которую мировое сообщество этих извергов непременно покарает. Спасти я тебя не могу, но твоим именем будет названа... названо... ладно, что-нибудь придумаем. А твои личные вещи будут экспонироваться в Музее Холокоста – это большая честь, между прочим. Чёрт, да ты, кажется, меня не слушаешь? Ладно, хрен с тобой, у меня есть работа...

* * *

1996, скажем, год. Россия, лагерь уничтожения подмосковный городок с остановленным заводом. Измождённые рабочие стоят в длинной очереди перед проходной. Зарплату, разумеется, не платят уже полгода, но они на что-то надеются. Холодно. Из разбитых окон валит густой белый пар.

Посреди небольшой комнатки стоит доходяга и мастерит петлю из тросика. Когда-то, очень давно, его звали Василием Анатольевичем Смирновым, он был главным инженером. Завод был оборонным, здесь делали Изделия Номер Такой-то, и от одного упоминания этого номера у американцев тряслись колени. Он имел дачу в Талалихино, деньги на сберкнижке и очаровательную супругу. Теперь он бомж: квартиру отобрали бандиты, дача сгорела, деньги на сберкнижке сгорели тоже  – ещё тогда, при Гайдаре. Смысл жизни кончился примерно тогда же: Эрефия не нуждалась в Изделиях. Чертежи забрали американцы, готовые Изделия распилили и продали китайцам по цене лома. Завод пытались перепрофилировать под выпуск фаллоимитаторов, но примитивные технологии не позволили развернуть производство в нужном объёме.

Какое-то время он жил на заводе – крутые вывозили станки и цветмет, но его не трогали. Последним его приютом стала камера высоких давлений – за дверью с пятью слоями порыжевшей резины можно было как-то отсидеться. Теперь отключили коммуникации и отопление.

Смирнов знает, что самоубийство грех – но ему это почти безразлично. Ему только обидно умирать трезвым: остаток палёной водки украл кто-то из приятелей. Что ж, может быть, хоть они доживут... До чего? Русских в Эрефии никто не спасёт, даже Бог.

Тросик захлёстывается за крюк в потолке. Дырявое железное ведро под ноги. Ничего, сойдёт.

Перед глазами русского инженера вспыхивает неземное сияние и в воздухе зависает Ангел – упитанный, с тройным подбородком, начищенными до блеска крыльями и дорогими швейцарскими часами на левой руке. В губах у него "гавана".

– Ты пришёл мне помочь? – тихо шепчет Василий Анатольевич. В сердце его загорается безумная, сумасшедшая надежда: Бог услышал его, Бог послал ему своего вестника, и сейчас он поможет ему – и сейчас он волшебным образом будет перенесён туда, где его самого и его народ не будут заставлять умирать.

– С чего бы это мне тебе помогать, Вася? – ухмыляется ангел толстыми губами, не выпуская изо рта сигару. – Я пришёл провести с тобой профилактическую беседу.