Лоуренс Лессиг

Свободная культура

(отрывки из книги)

Примечание: иллюстрации были именно такие мелкие :-\

Джек Валенти возглавляет Ассоциацию американских кинематографистов (MPAA) с 1966 года. По сути, он впервые объявился в Вашингтоне вместе с администрацией Линдона Джонсона. На известной фотографии с авиабазы Эдвардс, где Джонсон принимает присягу, вступая в должность после убийства президента Кеннеди, Валенти стоит на заднем плане. За те почти 40 лет, что Валенти возглавляет МРАА, он зарекомендовал себя в качестве, наверное, самого выдающегося и успешного лоббиста в Вашингтоне.

Ассоциация американских кинематографистов - это американское отделение международной Кинематографической ассоциации. МРАА была основана в 1922 году как отраслевая ассоциация для защиты американской киноиндустрии от нараставшей в стране волны критики. Сейчас эта организация отстаивает интересы не только кинематографистов, но также продюсеров и дистрибьюторов развлекательной продукции для широковещательного телевидения, видеопроката и кабельного ТВ. Ее руководящий совет состоит из председателей правлений и президентов семи крупнейших производителей и прокатчиков кино и телепрограмм в Соединенных Штатах: Walt Disney, Sony Pictures Entertainment, MGM, Paramount Pictures, Twentieth Century Fox, Universal Studious и Warner Brothers.

Валенти - всего лишь третий президент MPAA. Ни один из его предшественников не обладал таким влиянием ни на саму организацию, ни на Вашингтон. Будучи уроженцем Техаса, Валенти выработал единственный важнейший политический навык южанина - умение казаться простаком и увальнем, за которым скрывается недюжинный интеллект. По сей день Валенти разыгрывает наивного скромника. Но этот выпускник Гарварда, автор четырех книг, окончивший школу в 15 лет и сделавший свыше пятидесяти боевых вылетов во время Второй Мировой войны - далеко не простак. Приехав в столицу, Валенти овладел городом в самой, что ни на есть, вашингтонской манере.

В защите свободы слова и самовыражения, на которых зиждется наша культура, МРАА принадлежат неоценимые заслуги. Создав рейтинговую систему, МРАА, вероятно, предотвратила немало вреда, угрожавшего свободе слова. Но один аспект в деятельности этой организации является основополагающим и важнейшим - это выраженное в каждом поступке Валенти стремление переосмыслить понятие интеллектуальной собственности.

В 1982 году в своем обращении к Конгрессу Валенти четко определил стратегию:

"Несмотря на долгие споры, взаимные обвинения, суматоху и крики, здравомыслящие люди будут постоянно возвращаться к сути вопроса, главному аспекту, который и возбуждает все эти дискуссии. Владельцы интеллектуальной собственности должны получить те же права и защиту, что и владельцы любых иных форм собственности в государстве. Вот в чем загвоздка. Вот в чем вопрос. И именно на этой проблеме данное слушание и дебаты должны основываться".

Риторика этого выступления, как и большинства других речей Валенти - блестящая и простая. Блестящая именно потому, что простая. "Главный аспект", к которому постоянно будут возвращаться "благоразумные люди", таков: "Владельцы интеллектуальной собственности должны получить те же права и защиту, что и владельцы любых иных форм собственности в государстве". Нет граждан второго сорта, мог бы продолжить Валенти. И не должно быть собственников второго сорта.

Это заявление провоцирует очевидный и мощный интуитивный импульс. Сказано с предельной ясностью, чтобы представить идею столь же доступной, как всенародные президентские выборы. На самом же деле, кроме Валенти, до такой крайности еще не доходил ни один серьезный участник данных дебатов. Джек Валенти, каким бы милым и умным он ни был, превращается, пожалуй, в самого отъявленного экстремиста нации, когда дело касается природы и границ "интеллектуальной собственности". Его взгляды явно не имеют никакого отношения к нашей правовой традиции, хотя его тонкое техасское обаяние постепенно переиначивает эту традицию, по крайней мере, в Вашингтоне.

В то время как "интеллектуальная собственность", конечно, является "собственностью" в дотошном смысле, как ее приучены понимать юристы, никогда еще не было случая (и не должно быть), чтобы "владельцы интеллектуальной собственности получили такие же права и защиту, что и владельцы других видов собственности". Действительно, если бы владельцам интеллектуальной собственности дали те же права, что и другим собственникам, это бы произвело радикальную и крайне нежелательную перемену в нашей традиции.

Валенти это знает. Но он представляет интересы отрасли, которой наплевать на нашу традицию и ценности, которые она воплощает. Он говорит от лица индустрии, которая борется за возрождение традиции, низвергнутой британцами в 1710 году. В мире, который создадут реформы Валенти, немногие власть имущие обретут абсолютный контроль над развитием нашей культуры.

В этой главе у меня две цели. Во-первых, убедить вас в том, что с исторической точки зрения стремление Валенти крайне пагубно. Во-вторых, убедить вас в том, что было бы ужасной ошибкой отвергнуть свою историю. Мы всегда относились к правам на интеллектуальную собственность иначе, нежели к правам других собственников. Они никогда не были идентичны. И они никогда не должны стать одинаковыми, потому что, каким бы нелогичным это не казалось, сделать их такими же - значило бы фундаментально ослабить у будущих художников способность творить. Творчество произрастает из отсутствия абсолютного контроля у творческих людей.

Организации наподобие МРАА, в состав правления которых входят наиболее влиятельные представители старой гвардии, практически не заинтересованы (их риторика не в счет) в том, чтобы кто-то новый пришел им на смену. Повсюду так. Каждый человек конформист (возьмите, к примеру, землевладение). Но то, что хорошо для МРАА, не обязательно полезно Америке. Общество, отстаивающее идеалы свободной культуры, должно зорко следить за тем, чтобы новое угрожало старому.

Для того чтобы, по крайней мере, заподозрить, что в аргументах Валенти кроется что-то в корне неверное, достаточно заглянуть в Конституцию Соединенных Штатов.

Авторы нашей Конституции любили "собственность". В самом деле, они так сильно ее любили, что вписали в Конституцию важное условие. Если правительство забирает у вас собственность (выселяет из дома, приобретает участок земли на вашей ферме), то, согласно "Пункту о сборах" Пятой поправки, оно обязано выплатить вам "справедливую компенсацию" за конфискованное имущество. Таким образом, Конституция гарантирует, что собственность, в определенном смысле, священна. Ее нельзя отбирать у собственника, не заплатив за право владения.

Однако в той же самой Конституции совершенно иначе описывается то, что Валенти называет "интеллектуальной собственностью". В статье, дающей Конгрессу право наделять интеллектуальной собственностью, Конституция требует, чтобы по окончании "ограниченного периода времени" Конгресс забирал обратно дарованные полномочия, и "интеллектуальная собственность" становилась всеобщим достоянием. Хотя, когда Конгресс делает это, когда по истечении срока "отбирает" у вас авторские права и делает вашу собственность общественным достоянием, Конгресс не несет никаких обязательств по выплате "справедливой компенсации" за такое "изъятие". Вместо этого, та же Конституция, которая требует возмещения за отнятую землю, предполагает, что вы теряете право на интеллектуальную собственности вообще безо всякой компенсации.

Таким образом, Конституция, по сути, утверждает, что данные две формы собственности не должны наделяться равными правами. К ним просто нужно относиться по-разному. Поэтому Валенти не просто требует изменений нашей традиции, доказывая, что владельцам интеллектуальной собственности надо предоставить те же права, что и всем прочим собственникам, он еще и активно ратует за внесение изменений в саму Конституцию.

Добиваться изменений в Конституции - совсем не преступление. В оригинале Конституции было немало очевидно дурного. Конституция 1789 года утверждала рабство, по ней сенаторы назначались, а не избирались, она позволила коллегии выборщиков связать президента и вице-президента (в 1800 году). Отцы-основатели были, безусловно, людьми выдающимися, но я первым готов признать, что они совершали серьезные ошибки. С тех пор мы уже исправили некоторые из этих ошибок; несомненно, вскроются и еще промахи, которые нам также придется исправлять.Поэтому я не аргументирую тем, что мы должны поступать в точности так, как Джефферсон.

Я же говорю о том, что раз Джефферсон делал так, то мы хотя бы должны попытаться разобраться, почему он поступал таким образом. Почему отцы-основатели, фанатичные защитники собственности, не дали интеллектуальной собственности тех же прав, что и любой другой форме собственности? Почему они потребовали перехода интеллектуальной собственности во всеобщее достояние?

Чтобы ответить на этот вопрос, придется обратиться к истории этих самых прав на интеллектуальную собственность и контроля, который они обеспечивали. Как только мы четко поймем разницу в определении этих прав, мы точнее сможем поставить вопрос о том, в чем коренная причина данной войны: не в том, стоит ли вообще отстаивать интеллектуальную собственность, а в том, как это следует делать. Не в том, чтобы напирать на услиение прав, предоставленных законом владельцам интеллектуальной собственности, а в том, какой именно набор прав должен существовать. Не в том, что художнику надо платить за его труд, а в том, должны ли институты, существующие в роли гарантов оплаты творческого труда, еще и контролировать развитие культуры.

Чтобы ответить на эти вопросы, следует разобрать вопрос охраны собственности вообще. Точнее, необходимо взглянуть на проблему немного шире, чем это позволяет тесный язык юриспруденции. В "Своде законов киберпространства" я использовал простую модель, для того чтобы охватить более широкую перспективу. Для любого отдельного правила или нормы эта модель показывает, как взаимодействуют четыре различные модальности регулирования, поддерживая или ослабляя закон или норматив. Я представил эту связь вот такой диаграммой:

В центре этой картинки - регулируемая точка: человек, или группа, являющиеся объектом регулирования, или же правообладатель. (В каждом случае мы можем описать это или как средство регулирования или как право. Для простоты я буду говорить только о средствах регулирования). Овалы представляют четыре направления, по которым действия человека или группы регулируются - либо сдерживаются, либо, напротив, поощряются. Закон - наиболее очевидный инструмент оказания давления (по крайней мере, для юристов). Он сдерживает грозит наказанием, если заранее установленные правила нарушаются. Так, например, если вы своевольно нарушаете авторские права Мадонны, копируя песню с ее последнего CD и выкладывая ее в Сети, вам грозит штраф в размере $150000. Штраф - это вытекающее наказание за нарушение заранее установленного правила. Он налагается государством.

Нормы - другой вид сдерживания. Они также наказывают человека за нарушение правил. Но нормативное наказание налагается обществом, а не (или не только) государством. Может и не быть закона, запрещающего плеваться, но это не значит, что вас не покарают, если будете плевать на землю, стоя в очереди в кассу кинотеатра. Наказание может не быть суровым, хотя это зависит от общества, которое запросто может оказаться гораздо нетерпимее многих законов государства. Принципиальное различие не в строгости самого правила, а в источнике принуждения.

Рынок - третий вид оказания давления. Его давление выражается посредством условий: Вы можете сделать Х, если заплатите Y; вам выплатят M, если вы сделаете N. Эти ограничения, естественно, существуют не вне закона или норм - именно закон о собственности определяет, что покупать, оставаясь в рамках закона. Именно нормы определяют пригодность объектов продажи. Но учитывая ряд норм, понятие собственности и договорное право, рынок одновременно накладывает ограничение на образ действий индивидуума или группы лиц.

Наконец (здесь это может показаться удивительным), "архитектура", вещественный мир, такой, каким мы его воспринимаем - тоже ограничитель свободы действий. Рухнувший мост может не позволить вам переправиться через реку. Железнодорожная ветка способна не дать сообществу наладить цельную общественную жизнь. Как и в ситуации с рынком, архитектура не влияет посредством вытекающих наказаний. Вместо этого, наряду с рынком архитектура оказывает давление, создавая непосредственные условия. Эти условия налагаются не судами, предписывающими линии поведения, и не полицией, наказующей за кражу, а природой, "архитектурой". Если пятисотфунтовый валун преграждает путь, то это вам препятствует закон гравитации. Если авиабилет ценой в пятьсот долларов мешает вам посетить Нью-Йорк, то здесь ограничение накладывает уже рынок.

Так что первый аспект этих модальностей регулирования очевиден: они взаимодействуют. Ограничения, налагаемые одним, могут усиляться другим. Или наоборот, ограничения, налагаемые одним, могут ослабляться другим.

Отсюда прямо следует второй вывод. Если мы хотим понимать действительную свободу как возможность каждого в любой момент поступать по собственному усмотрению, нужно учитывать, как взаимодействуют эти четыре модальности. Есть другие ограничения, или нет (они вполне могут быть, речь здесь идет не об осознанности), эти четыре относятся к наиболее значимым, и любой регулятор (сдерживающий или высвобождающий) должен, в особенности, учитывать взаимодействие этой четверки.

Например, рассмотрим такую "свободу", как возможность водить машину на большой скорости. Эта свобода частично ограничивается законом: ограничениями, устанавливающими предельную скорость в определенных местах и в определенное время. Частично свободу ограничивает архитектура: "лежачие полицейские", например, вынуждают большинство осторожных водителей сбавлять скорость. В качестве еще одного примера, специальные ограничители устанавливают лимит скорости, с которой водитель может вести автобус. В определенной степени свободу ограничивает рынок. С повышением скорости увеличивается расход топлива, таким образом, цена на бензин косвенно сдерживает любителей погонять. И наконец, общественные нормы могут ограничивать или не ограничивать свободу превышать скорость. Поездите на скорости в 50 миль в час мимо школы в своем районе, и вам наверняка попадет от соседей. Та же норма не сработает столь эффективно в другом городе или ночью.

И последний аспект, касающийся данной простой модели, тоже достаточно ясен. В то время как четыре модальности аналитически независимы, закон по-особому воздействует на остальные три. Иными словами, закон иногда подключается, с тем чтобы усилить или ослабить давление одной из модальностей. Соответственно, закон может использоваться для повышения налога на бензин и, тем самым, стимулировать более осторожное вождение. Закон может требовать укладки большего количества "лежачих полицейских", что максимально усложняет вождение на высокой скорости. Закон может использоваться для того, чтобы финансировать рекламу, клеймящую безрассудных водителей. Или же закон может требовать от других правовых норм большей строгости (например, федеральное постановление о снижении предельно допустимой скорости в отдельных штатах), чтобы сделать скоростное вождение не столь привлекательным. То есть эти ограничения могут что-то менять и могут меняться сами. Для понимания эффективности защиты свобод или собственности в любом конкретном случае необходимо отслеживать данные изменения с течением времени. Ограничение, накладываемое одной модальностью, может размывать другая. Свобода, обеспеченная одной модальностью, может замещаться другой.

Почему Голливуд прав

Совершенно очевидно, данная модель прямо указывает, почему Голливуд прав. Борцы за авторские права мобилизовали Конгресс и суды для защиты копирайта. Модель помогает нам постичь смысл такого сплочения сил.

Предположим, следующая схема иллюстрирует регулирование авторских прав до появления интернета:

Существует баланс между законом, нормами, рынком и архитектурой. Закон лимитирует возможность копирования и распространения контента, предусматривая наказания для тех, кто копирует и распространяет. Эти наказания подкрепляются технологиями, которые осложняют копирование и распространение контента (архитектура) и делают дорогостоящими вышеуказанные действия (рынок). Наконец, эти наказания смягчаются общепринятыми в обществе нормами, например, те же дети переписывают понравившиеся диски друг у друга. Эти виды использования материала, являющегося авторской собственностью, вполне могут считаться нарушением, но общепринятые нормы не видят никакого криминала в такой форме нарушения.

Войдите в интернет, точнее, воспользуйтесь такими технологиями, как MP3 или пиринг. Тут преграды архитектурного происхождения кардинально меняются, равно как и ограничения, накладываемые рынком. Так как и рынок, и архитектура ослабляют контроль за соблюдением авторских прав, тут же все сильнее начинают напирать нормы. Блаженный баланс в жизни до появления интернета (по крайней мере, для копирайтных борцов) превращается в действующую анархию после появления Сети.

Отсюда смысл и оправдание реакции поборников копирайта. Технологии эволюционировали, твердят правообладатели. Данная перемена и воздействие хитросплетений рыночных условий и общественных норм подорвали равновесие в защите авторских прав.

Это как в Ираке после свержения режима Саддама, но на сей раз ни одно правительство не оправдывает последовавшего разграбления.

Ни этот анализ, ни выводы которые из него следуют, не новы для борцов копирайта. Действительно, в "Белом листе", подготовленном Министерством торговли (на которое сильное влияние оказывали поборники авторских прав) в 1995 году, имеющийся набор регулирующих модальностей уже был определен, и составлен план реагирования. В ответ на перемены, связанные с появлением интернета, "Белый лист", во-первых, призывал Конгресс усовершенствовать закон об интеллектуальной собственности, во-вторых требовал от компаний взять на вооружение инновационные маркетинговые технологии, в-третьих, принуждал разработчиков создавать системы программной защиты материала, охраняемого копирайтом, и, в-четвертых, убеждал педагогов с младых ногтей прививать детям благоговейное отношение к авторскому праву.

В такой многоплановой стратегии как раз нуждалось авторское право, если оно вообще стремилось сберечь тот особенный баланс, существовавший до переворота, к которому привело появление интернета. И именно таких действий к чему нам следует ожидать от индустрии развлечений. Абсолютно по-американски рассматривать свою счастливую жизнь как данность и надеяться на закон, который защитит ее, если вдруг возникнет нечто, способное перевернуть жизнь. Владельцы домов на заливной равнине, не колеблясь, апеллируют к правительству с требованием восстановить (снова и снова) их жилье, после того как наводнение (архитектура) смоет их собственность (закон). Фермеры, не раздумывая, обращаются к правительству за компенсацией, когда вирус (архитектура) уничтожает их посевы. Профсоюзы смело требуют помощи от правительства, когда импорт (рынок) подрывает сталелитейную промышленность США.

Таким образом, нет ничего дурного или удивительного в кампании, организованной индустрией развлечений, в защиту самой себя от пагубных последствий новых технологий. И я в последнюю очередь возьмусь утверждать, что развивающиеся интернет-технологии мало подействовали на бизнес-методы индустрии развлечений, или, в терминах Джона Сили Брауна, на "архитектуру ее прибыли".

Но только из того, что некая заинтересованная сторона просит поддержки у правительства, не следует, что просьбу надо уважить. И только потому, что технологии подорвали чей-то способ ведения бизнеса, еще не обязательно правительству вмешиваться, для того чтобы поддержать старый бизнес-метод. Kodak, например, потеряла не меньше 20 процентов своего традиционного пленочного фоторынка с появлением цифровых фотоаппаратов. Разве кто-то считает, что правительство должно запретить цифровые фотоаппараты, только для того чтобы поддержать Kodak? Автострады ослабили позиции железнодорожных грузоперевозчиков. Разве кто-то считает, что надо запретить грузовики ради поддержки железных дорог? Если подойти ближе к предмету нашего разговора, то разве пульты дистанционного управления не снизили эффективность телерекламы (когда начинается нудная реклама, с помощью пульта можно легко переключаться с канала на канал)? Вполне возможно, эта перемена подорвала рынок телевизионной рекламы. Но разве кто-то полагает, что надо регулировать использование пультов ДУ, чтобы поддержать коммерческое телевидение (например, разрешив переключение не более десяти каналов в час)?

Очевидный ответ на эти очевидно риторические вопросы - "нет". В свободном обществе со свободным рынком, базирующимся на свободном предпринимательстве и свободной торговле, роль правительства заключается не в том, чтобы поддерживать тот или иной вид бизнеса в ущерб другим. Его задача - не в том, чтобы выбирать победителей и ограждать их от потерь. Если бы правительство занималось этим повсеместно, никакого прогресса бы мы не добились. Как писал в 1991 году председатель совета директоров Microsoft Билл Гейтс в служебной записке, критикуя патенты на программное обеспечение, "зрелые компании заинтересованы в устранении будущих конкурентов". И в отличие от начинающих фирм, состоявшиеся компании обладают для этого необходимыми средствами (возьмите RCA и FM-радио). В мире, где конкуренты-инноваторы вынуждены сопротивляться не только рынку, но и правительству, носителям нового ни за что не добиться успеха. Это мир застоя и нарастающей стагнации. Это Советский Союз при Брежневе.

В то время как стремление искать у правительства защиты вполне объяснимо возникает у тех, чьи бизнес-методы новые технологии угрожают перевернуть, то особый долг тех, кто принимает решения, заключается в обеспечении гарантий того, что такая защита не станет помехой прогрессу. Другими словами, они обязаны следить за качеством вносимых ими изменений в ответ на просьбу обиженных меняющимися технологиями. Эти изменения должны оберегать стимулы и возможности инноваций.

В контексте законов, регулирующих свободу слова (в число которых, разумеется, входит закон об авторских правах), эта обязанность еще важнее. Когда индустрия, жалуясь на меняющиеся технологии, просит Конгресс, сделать что-либо, что обременит свободу слова и творческую деятельность, те, кто принимает решения, должны особенно осторожно относиться к таким просьбам. Всегда дурно пахнет, когда правительство вмешивается в регулирование свободы слова. Именно учитывая риски и опасности этой игры, отцы-основатели создали первую поправку к Конституции: "Конгресс не должен издавать законов, ограничивающих свободу слова". Поэтому когда Конгресс просят принять закон, который бы "ограничил" свободу слова, следует – очень осторожно - задаться вопросом, оправдано ли такое регулирование.

Моя аргументация сейчас, однако, не имеет ничего общего в вопросом об "оправданности" поправок, которые навязывают борцы за соблюдение авторских прав. Речь идет об их эффекте. Потому что, до того как мы подойдем к вопросу об оправданности, сложному вопросу, который во многом зависит от вашей шкалы ценностей, надо сперва выяснить, осознаем ли мы степень воздействия тех перемен, которых добивается индустрия развлечений.

Вот вам иллюстрация к последующему аргументу. В 1783 г. впервые синтезировали ДДТ (дихлордифенилтрихлорэтан). В 1948 швейцарский химик Пауль Герман Мюллер получил Нобелевскую премию за свою работу, демонстрирующую инсектицидные свойства ДДТ. К 50-ым годам данный инсектицид широко использовался во всем мире для уничтожения вредоносных паразитов. Его также применяли для интенсификации сельского хозяйства.

Никто не сомневается в том, что уничтожение паразитов или повышение урожайности – цели достойные. Никто не сомневается в том, что работа Мюллера была важной и ценной и, вероятно, даже спасла миллионы жизней. Но в 1962 г. Рэчел Карсон опубликовала свою "Весну безмолвия", которая доказывала, что применение ДДТ, какой бы пользы оно ни несло, также незаметно повлияло на окружающую среду. Птицы утрачивали репродуктивные способности. Целые экологические цепочки были разрушены.

Никто не собирался разрушать окружающую среду. Конечно, Пауль Мюллер не стремился навредить птицам. Но попытка разрешить одни проблемы тут же породила ряд других, которые, по мнению некоторых, оказались гораздо серьезней, тех, что пытались разрешить в начале. Точнее говоря, проблемы, порожденные ДДТ, оказались тяжелее проблем, им решенных, во всяком случае, принимая во внимание иные, экологически менее вредные методы, с помощью которых предлагали развязать узел, впоследствии разрубленный посредством ДДТ.

Именно на такую ситуацию обращает внимание профессор права из Дьюкского университета Джеймс Бойл, когда настаивает на том, что человечество нуждается в "движении в защиту окружающей среды". Его мысль и мысль, которую я хочу развить в пределах этой главы, заключается не в том, что у поборников авторского права дурные цели. Или не в том, что творцам не следует платить за их труд. И не в том, что музыку надо распространять "бесплатно". Суть кроется в том, что некоторые методы, с помощью которых можно защитить авторов, повлекут за собой непредсказуемые последствия для культурной среды, совсем как ДДТ - для природной. И как критика ДДТ не имеет ничего общего с выступлениями в поддержку малярии или наездом на фермеров, так же и критика определенной совокупности правил, защищающих авторское право, не одобряет анархию и не является нападками на творческих людей. Нам необходима креативная среда, и мы должны осознавать последствия наших поступков.

В следующей главе я попытаюсь подробно описать эффект от подобных поступков. Несомненно, интернет-технологии радикально подорвали способности правообладателей защищать свой контент. Но не стоит сомневаться и в том, что если сложить вместе все изменения, внесенные за прошедшее время в закон об авторских правах, с технологическим переворотом, осуществленным интернетом, конечный результат этих изменений скажется не только на повышении эффективности защиты копирайта. Обычно упускают из виду, что совокупное действие такого масштабного наращивания защиты окажется разрушительным для творческой среды.

Одним словом, для того чтобы убить комара, мы, не задумываясь, распыляем ДДТ. А последствия такого подхода для свободной культуры будут гораздо опустошительнее того вреда, который был способен причинить один комар.

Начала

Америка скопировала английский закон об авторском праве. На самом деле, мы скопировали и улучшили английский закон. Конституция США проясняет назначение прав на "интеллектуальную собственность". Ее четкие ограничения подкрепляют заимствованную у англичан цель избежать влияния чересчур могущественных издателей.

Власть наделять правом на интеллектуальную собственность предоставлена Конгрессу каким-то странным, по крайней мере для нашей Конституции, способом. Статья первая, раздел восьмой, пункт восьмой Конституции США гласит:

Конгресс имеет власть содействовать Прогрессу Науки и полезных Искусств, сохраняя на ограниченное Время Авторам и Изобретателям исключительные Права на соответствующие Произведения и Открытия.

Условно назовем это "Пунктом о Прогрессе", подметив то, чего в этой статье нет. В ней не сказано, что у Конгресса есть власть наделять правами на "интеллектуальную собственность". В ней говорится, что Конгресс может способствовать прогрессу. Цель данного пункта - в наделении полномочиями, и цель эта публична, никакого намерения ни обогатить издателей, ни даже вознаградить авторов.

"Пункт о Прогрессе" четко лимитирует срок действия копирайта. Англичане ограничили срок действия копирайта, с тем чтобы меньшинство не могло получить непропорциональный контроль над культурой, осуществляя полный контроль издательского дела. Можно предположить, что отцы-основатели следовали примеру англичан с похожей целью. В самом деле, в отличие от англичан составители Конституции США еще сильнее конкретизировали формулировку, требуя, чтобы авторские права распространялись только на "Авторов".

Структура "Пункта о Прогрессе" отражает в чем-то структуру Конституции в целом. Во избежание проблем отцы-основатели стремились предотвратить сосредоточение власти у издателей, отделить авторские права от издателей и сделать коротким срок действия копирайта. Чтобы избежать усиления власти церкви, они запретили федеральному правительству создавать церковную иерархию. Чтобы предотвратить концентрацию власти в федерального правительства, они выстроили схему таким образом, чтобы усилить силу штатов - включая Сенат, члены которого в то время избирались штатами, и коллегию выборщиков, также избиравшуюся штатами для участия в выборах президента. Во всех случаях структура встроила систему сдержек и противовесов в основу Конституции, разработанную в целях противостояния неизбежной концентрации власти в одних руках.

Сомневаюсь, что отцы-основатели признали бы право, которое мы сегодня называем копирайтным. Масштабы этого права выходят далеко за грань того, что они могли иметь в виду. Чтобы прийти к пониманию того, что делали "отцы" Конституции США, необходимо рассмотреть наш "копирайт" в контексте. Потребуется осознать, какие изменения произошли в авторском праве за 210 лет со времени его появления на свет.

Некоторые из этих поправок рождены законом: кое-какие - в свете новых технологий, другие - в свете технологических перемен, повлекших концентрацию рыночной власти. В терминах нашей модели мы начали отсюда:

И закончим здесь:

А теперь я поясню, как.

Закон: Срок действия

Когда конгрессмены впервые задействовал закон о защите интеллектуальной собственности, они столкнулись с той же неопределенностью статуса интеллектуальной собственности, на которую наткнулись и англичане в 1774 году. Много штаты принимали законы о защите интеллектуальной собственности, и некоторые считали, что эти законы просто дополняют нормы общего права, которые уже охраняли объекты авторства. Это означало, что гарантированного общественного достояния в Соединенных Штатах в 1790 году просто не было. Когда авторские права охранялись общим законодательством, было совсем не легко определить, были ли работы, публиковавшиеся в США, общедоступны или подконтрольны. В точности как в Англии эта затяжная неопределенность осложнила бы издателям жизнь, не позволяя перепечатывать и распространять произведения искусства, полагаясь на принцип общественного достояния.

Конец этой неопределенности настал, когда Конгресс принял закон о предоставлении авторских прав. Так как федеральный закон отменяет действие любого противоречащего закона штата, федеральный закон об охране копирайта вытеснял любые копирайтные законы штатов. Как в Англии Статут королевы Анны, в конечном итоге, устанавливал срок истечения авторских прав для всех английских произведений, федеральный закон в США ограничивал действие авторских прав в любом штате.

В 1790 г. Конгресс применил первый закон, который создал федеральное авторское право и обеспечивал его действие на протяжении четырнадцати лет. Если автор оставался жив на момент истечения срока, он имел возможность продлить свои права еще на четырнадцать лет. Если автор не продлевал срок действия копирайта, его труд становился общественным достоянием.

В то время как в Соединенных Штатах в первые десять лет существования республики было создано немало авторских работ, только 5% из них были фактически зарегистрированы в соответствии с федеральным законом. Из всего, что создавалось в США и до 1790 года, и в период с 1790 по 1800 гг., 95% сразу же становилось общественным достоянием. С принятием закона акцент должен был сместиться: авторским работам суждено было стать общественным достоянием, самое большее, через 28 лет, а чаще всего - через 14 лет.

Система возобновления была краеугольным камнем американской системы копирайта. По ней максимальный срок действия авторского права устанавливался только для тех объектов, которым это требовалось. По истечении первых 14 лет, если автору не надо было продлевать свое авторское право, то и обществу также не было нужды настаивать на сохранении его копирайта.

14 лет могут показаться не таким уж и долгим сроком, но для подавляющего большинства владельцев авторских прав в то время это было довольно много. Мало кто из них возобновлял срок действия своих авторских прав спустя 14 лет, и закон позволял их работам перейти в общественное достояние.

Даже сегодня эта структура имела бы смысл. Коммерческая жизнь большинства творений составляет, в среднем, пару лет. Многие книги перестают печатать спустя год после выхода в свет. Когда это происходит, подержанные книги продаются свободно, не подпадая под действие закона об авторском праве. Таким образом, эффективно эти книги более не контролируются законом об авторском праве. Единственным практическим применением остается букинистическая торговля, и поскольку данный оборот не подразумевает издания, такая продажа остается свободным бизнесом.

За первые сто лет существования республики, срок действия копирайта изменялся лишь однажды. В 1831 г. максимальный период был увеличен с 28 до 42 лет посредством продления начального срока с 14 до 28 лет. В течение последующих пятидесяти лет этот срок увеличили еще раз. В 1909 г. Конгресс продлил период продления действия копирайта с 14 до 28 лет, установив максимальный срок в 56 лет.

Затем уже с 1962 г. Конгресс стал следовать той практике, которая и определяет наш современный закон об авторском праве. Одиннадцать раз за последние 40 лет продлевались сроки действия существующих авторских прав. Дважды за сорок лет Конгресс увеличивал срок действия будущих авторских прав. Поначалу сроки продления были короткими - всего на год или два. Но в 1976 году все существующие авторские права растянулись еще на 19 лет. А в 1998 году благодаря Закону Сонни Боно о продлении сроков действия копирайта Конгресс увеличил срок действующих и будущих авторских прав еще на 20 лет.

В результате этих упражнений момент перехода произведений в общественное достояние перенесся в далекое будущее. Последнее продление означает, что до статуса общественного достояния любому произведению искусства ждать от 39 до 55 лет, то есть налицо семидесятипроцентное увеличение сроков с 1962 г. Таким образом, через 20 лет после принятия Закона Сонни Боно, когда миллион патентов станут общественным достоянием, этот статус приобретут ноль копирайтов.

Эффект от этих продлений был усилен другим, малозаметным изменением в копирайтном праве. Помните, я говорил, что отцы-основатели построили двухкомпонентную систему авторского права, наделявшую правообладателя возможностью продлить срок действия копирайта по истечении первого срока? Правило продления означало, что объекты, более не нуждавшиеся в защите, быстрее перейдут в общественное достояние. А произведения, остававшиеся под охраной закона, сохраняли на какое-то время коммерческую ценность.

Соединенные Штаты отказались от этой разумной системы в 1976 г. Для всех произведений, созданных после 1978 года, существовал только один срок действия копирайта - максимальный. Для авторов этот срок стал пожизненным плюс еще пятьдесят лет. Для корпораций он составил семьдесят пять лет. Затем в 1992 г. Конгресс отменил обязательное продление срока для всех произведений, созданных до 1978 г. Все объекты, еще находившиеся под защитой авторского права, получили максимально возможный срок действия копирайта. После Закона Сонни Боно этот срок составил девяносто пять лет.

Эта перемена лишила американский закон механизма, гарантировавшего переход в общественное достояние произведений, переставших коммерчески эксплуатироваться. И действительно, после этих изменений неясно, возможна ли вообще передача произведений в общественное достояние, осиротевшее из-за этих изменений в копирайтном законе. Несмотря на необходимость "ограничивать" сроки, мы теперь не имеем уверенности в том, что их что-нибудь ограничит.

Последствия изменений, касающихся средней продолжительности действия авторского права, поразительны. В 1973 г. более чем 85 процентам правообладателей не удалось возобновить действие своего копирайта. Это значило, что средний срок действия копирайта в 1973 г. равнялся 32,2 года. Из-за отмены положения о продлении средний срок действия авторских прав сейчас равняется максимальному. Через 30 лет, получается, средний срок вырос с 32,2 до 95 лет.

Закон: Масштаб

"Масштаб" копирайта - это диапазон прав, предоставляемых законом. Масштаб американского копирайта кардинально изменился. Перемены эти необязательно к худшему. Но мы должны осознавать размах этих перемен, если собираемся придерживаться контекста обсуждений.

В 1790 году масштаб был очень узок. Авторское право распространялось только на "карты, чертежи и книги". То есть оно не распространялось, например, на музыку или архитектуру. Что еще важнее, право, гарантированное копирайтом, давало автору исключительное право "публиковать" произведения, охраняемые копирайтом. Это значит, что кто-либо нарушал авторские права, только если переиздавал работы без разрешения правообладателя. Наконец, право гарантируемое копирайтом, являлось эксклюзивным правом на эту конкретную книгу. Право не распространялось на так называемые юристами "производные произведения". Поэтому перевод книги, охраняемой авторским правом, или передача ее содержания в иной форме (в виде спектакля по мотивам) не являлась бы нарушением ничьих прав, кроме авторских.

Эта ситуация тоже радикально изменилась. Контуры сегодняшнего копирайта чрезвычайно сложно очертить. Собственно говоря, копирайт распространяется практически на любое творческое произведение, облеченное в реальную форму. Оно распространяется на музыку так же, как на архитектуру, драму и компьютерные программы. Это предоставляет владельцу не только исключительное право "издавать" работу, но и исключительное право контролировать любые копии произведения. Что для нас здесь важнее всего, право обеспечивает контроль не только над конкретным произведением, но и над любым "производным произведением", которое может произрасти из оригинала. Таким образом, право распространяется на большие объемы креатива, охраняет его шире, защищая также работы, в определенном смысле основанные на исходном произведении.

В то время как масштаб копирайта вырос, процессуальные ограничения этого права были ослаблены. Я уже упоминал полную отмену необходимости продления в 1992 году. В дополнение к нему, большую часть истории американского закона об авторском праве действовало требование обязательной регистрации произведения до момент введения его под охрану авторского права. Кроме того, существовало требование, чтобы произведение помечалось либо известным значком, либо словом "copyright". И большую часть истории закона об авторском праве в Америке действовало правило, по которому произведения передавались на хранение государству до получения гарантий законных прав.

Причиной для обязательной регистрации служило четкое понимание того, что большинству работ защита авторского права не требовалась. Опять-таки, в первые десять лет республики 95% работ, подлежащих охране авторским правом, никогда им обеспечивались. Таким образом, правило отражало норму: многим работам авторское право, очевидно, не требовалось, поэтому регистрация сужала положения закона до тех немногих, кому оно было нужно. Те же причины оправдывали требование помечать произведения значком копирайта - так было легче узнать претендует, заявлены ли права на данный объект. Требование передачи работы на хранение было необходимо в качестве гарантии того, что к окончанию срока действия копирайта где-то останется копия произведения, которая перейдет в общественное достояние, с тем чтобы ее могли копировать другие, не разыскивая автора.

Все эти "формальности" были упразднены в американской системе, когда мы решили следовать европейскому закону об авторском праве. Сейчас не требуется регистрировать работу, чтобы получить авторское право, авторское право теперь дается автоматически, оно существует независимо от того, пометили ли вы свою работу значком копирайта или нет; и оно не зависит от того, предоставили ли вы копию в общее пользование.

Рассмотрим практический пример, чтобы понять степень этих различий.

Если в 1790 году вы написали книгу и были в числе тех пяти процентов, которые защитили произведение авторским правом, в этом случае закон защищал вашу работу от перепубликации другим издателем без вашего разрешения. Закон имел целью контроль за издателями, с тем чтобы предотвратить данный вид нечестной конкуренции. В 1790 г. в Соединенных Штатах были 174 издателя. Закон об авторском праве был, таким образом, крошечным регулирующим механизмом для крошечной доли крошечной части рынка творческих идей в США - издательств.

Закон никак не регулировал деятельность других творческих людей. Если бы я переписывал вашу поэму от руки, раз за разом, как делают, чтобы выучить наизусть, мое действие совершенно не контролировалось актом 1790 года. Если бы я поставил пьесу, в основе которой лежит ваш роман, или перевел бы или сократил его, ни одно из этих действий никак не контролировалось первым законом об авторском праве. Эта творческая деятельность оставалась свободной, в то время как действия издателей ограничивались.

Теперь ситуация другая: если вы напишете книгу, она автоматически защищена. И на самом деле, не только книга. Каждый e-mail, каждая записка вашей супруге, каждая закорючка, всякое творческое действие, облеченное в реальную форму автоматически подпадает под защиту авторского права.

Нет необходимости регистрировать или помечать свою работу. Защита следует непосредственно за созданием, вам ничего не нужно предпринимать, чтобы защитить свое произведение.

Эта защита дает вам право (за исключением узкого круга разрешенных видов использования) контролировать то, как другие копируют вашу работу, вне зависимости от того, делают ли они это, для того чтобы переиздать или процитировать.

Тут все ясно. Всякая система копирайта контролировала конкурентные публикации. Но есть и оборотная сторона сегодняшнего копирайта, которая далеко не так очевидна. Это защита "производных прав". Если вы напишете книгу, никто не сможет снять по ней кино без вашего разрешения. Никто не может перевести ее без разрешения. CliffsNotes не может сократить ее, если на то нет соответствующего соизволения. Все эти производные применения работы контролируются правообладателем. Иными словами, сейчас копирайт - не просто эксклюзивное право на произведение, но и исключительное право на большую часть работ, созданных по мотивам.

Это производное право показалось бы весьма странным составителям нашей Конституции, хотя для нас оно стало второй натурой. Изначально такое расширение полномочий создавалось для борьбы с очевидными нарушениями копирайта в узком его понимании. Вдруг я напишу книгу, а вы поменяете в ней одно слово и потом заявите о своем авторском праве на новую, другую книгу? Ясно, что такая ситуация превратила бы авторское право в фарс, поэтому закон следовало должным образом расширить, чтобы включить в него эти незначительные модификации точно так же, как и дословное посягательство на оригинальное произведение.

Для устранения данного недоразумения закон породил на свет безграничную власть в сфере свободной культуры. По крайней мере, это удивляет, когда сознаешь, что закон применим не только к коммерческому издателю, но и к любому человеку с компьютером. Я понимаю, что копировать и продавать чью-то работу плохо. Но как бы неправильно это ни было, переделка чужого произведения - иное зло. Некоторые не видят в переделке совсем ничего плохого. Они полагают, что наш закон, каким его прописали наши отцы-основатели, вообще не должен обеспечивать производные права. Зайдете ли вы настолько далеко или нет, совершенно ясно, что какой бы ущерб в этом ни скрывался, он принципиально отличается от вреда, наносимого прямым пиратством.

Однако закон об авторском праве относится к этим двум видам посягательств совершенно одинаково. Я могу пойти в суд с просьбой наложить судебный запрет на пиратское переиздание моей книги. Но я могу пойти в суд и потребовать наложить судебный арест на использование моей книги в трансформированном виде. К этим двум разным видам использования моего творчества подход одинаковый.

Это, опять-таки, может показаться правильным. Если я написал книгу, то почему у вас должна быть возможность снять фильм по моей истории, зарабатывая на этом деньги и при этом не платя мне? Или если Дисней придумал существо по имени Микки-Маус, откуда у вас право делать игрушечных Микки-Маусов и одному извлекать выгоду из ценности, изначально созданной Диснеем?

Это хорошие аргументы, и, вообще, моя мысль заключается не в том, что производное право ничем не оправдано. Моя цель гораздо уже: просто объяснить, что это расширение закона представляет собой существенное изменение в правах, предоставлявшихся изначально.

Закон и архитектура: Охват

Несмотря на то, что изначально закон контролировал только издателей, изменение масштаба копирайта означает, что сегодня закон регулирует издателей, пользователей и авторов, потому что все три категории могут копировать, а суть регулирования копирайтного права именно в копиях. "Копии". Очевидно, их и должен регулировать закон об авторском праве. Но как и в случае с аргументами Джека Валенти о том, что "интеллектуальная собственность" заслуживает "тех же прав", что и прочие виды собственности, как раз с очевидным-то следует держать ухо востро. Потому как, может, оно и очевидно, что в доинтернетном мире копии были явным спусковым крючком закона об авторском праве, по некотором размышлении становится очевидно и то, что в мире с интернетом копии не должны служить инициацией копирайтного закона. Точнее, они не всегда должны пускать в действие закон об авторском праве.

Наверное, в этом и есть основная идея всей книги, поэтому позвольте пояснить подробно, чтобы не упустить сути каждой отдельного аспекта. Моя мысль заключается в том, что интернет должен хотя бы заставить нас переосмыслить условия, в которых закон об авторском праве применяется автоматически, потому что уже ясно, что нынешний охват копирайтного права никогда не рассматривался и еще меньше подбирался законодателями, принявшими данный закон.

Можно представить этот аспект абстрактно, начав с почти пустого круга.

Возьмите книгу в реальном пространстве и представьте, что этот круг выражает все возможные виды ее использования. Большинство этих вариантов не регулируются законом об авторском праве, потому что использование не создает копий. Если вы прочитаете книгу, это не регулируется копирайтом. Если вы дадите книгу кому-нибудь, это действие не регулируется копирайтом. Если вы перепродадите книгу, это действие не регулируется копирайтом (в законе четко говорится, что после первичной продажи книги правообладатель не может налагать дальнейших условий пользования книгой). Если вы спите на книге или используете ее в качестве подставки для лампы или дадите своему щенку погрызть ее, эти действия также не регулируются копирайтом, потому что в их результате не производятся копии.

Очевидно, однако, что некоторые виды использования книги регулируются законом об авторском праве. Например, переиздание книги создает копию, поэтому оно регулируется копирайтом. Действительно, этот конкретный вид использования является центром всего круга возможных вариантов использования произведения, охраняемого авторским правом. Данное парадигматическое использование четко регулируется в соответствии с копирайтным правом.

Наконец, существует крошечная прослойка иначе регулирующихся вариантов использования с копированием, которые остаются неподконтрольными, потому что закон считает их "честным использованием".

Это те виды использования, которые сами по себе включают копирование, но закон не контролирует их, так как общественная норма требует, чтобы они не регулировались. Вы можете свободно цитировать мою книгу даже в самом разгромном негативном обзоре без моего разрешения, хотя цитирование и производит копию. Такое копирование, как правило, дает владельцу копирайта эксклюзивное право решать, разрешено оно или нет, но закон отказывает владельцу в исключительном праве контролировать такие "законные виды использования", как того требует общественная норма (и, вероятно, Первая поправка).

В реальном пространстве возможные варианты использования книги делятся на три типа:

неконтролируемые
регулируемые
регулируемые, которые, тем не менее, считаются "добросовестными" независимо от мнения правообладателя

Войдите в интернет - распределенную цифровую сеть, в которой любой вид использования создает копию. И из-за этой единственной, случайной особенности структуры цифровой сети первая категория меняется кардинально. Виды использования, которые ранее представлялись регулируемыми, теперь считаются неподконтрольными. Больше нет ряда предположительно нерегулируемых видов использования, которые определяют свободу действий с защищенным авторским правом произведением. Наоборот, каждый вид использования является теперь в ведении копирайтного права, потому что каждый вид использования производит копию - первая категория вливается во вторую. И те, кто отстаивал нерегулируемые виды использования произведения под охраной копирайта, вынуждены обращаться исключительно к третьей категории, честным видам использования, чтобы справиться с бременем этого сдвига.

Так давайте подойдем к этому вопросу со всей серьезностью. До появления интернета, если бы вы купили книгу и прочли ее десять раз, не возникло бы никаких резонных нареканий в том, что правообладатель обязан контролировать использование своей книги. Закону нечего бы было предъявить вам за то, что вы читали книгу один раз, десять раз или каждый вечер перед сном. Ни один из этих примеров использования - чтения - не мог регулироваться законом об авторском праве, так как ни один из этих видов использования не производил копию.

Но та же самая книга в электронном виде четко управляется другим набором правил. Теперь, если правообладатель разрешит вам читать книгу только однажды или не чаще раза в месяц, то копирайтный закон будет помогать владельцу авторского права в осуществлении такого контроля из-за случайной особенности закона об авторском праве, трактующей такое использование как копирование. В настоящее время, если вы прочтете книгу десять раз, а лицензией разрешены только пять прочтений, то всякий раз, когда вы будете читать книгу (или отрывок из нее) после пятого прочтения, вы будете делать копию книги вопреки желанию правообладателя.

Некоторые полагают, что это разумно. Моя же цель заключается не в том, чтобы оспорить их мнение. Я собираюсь лишь раскрыть суть происшедших изменений. Стоит только понять эту мысль, и некоторые другие вещи тоже прояснятся.

Во-первых, удаления первой категории никто никогда специально не добивался. Конгресс не задумывал уничтожения предположительно нерегулируемых использований защищенных копирайтом произведений. Совершенно нет никаких доказательств того, что законодателям думали допустить подобный сдвиг в общественной норме. Нерегулируемое использование составляло неотъемлемую часть свободной культуры до интернета.

Во-вторых, этот сдвиг особенно беспокоит в контексте трансформативных использований творческого контента. Опять-таки, всем нам понятен вред, наносимый коммерческим пиратством. Но закон теперь имеет тенденцию регулировать любую переделку объекта творчества с использованием машины. "Копировать и вставить" и "вырезать и вставить" - эти действия теперь стали преступлением. Баловство с чьей-то авторской работой и последующее представление результата общественности отныне требует, как минимум, наличия оправдания таких действий. Какое бы беспокойство не вызывала такая трактовка закона о копировании конкретного произведения, особенно не по себе от изменения отношения к трансформативным видам использования объектов творчества.

В-третьих, этот сплав первой категории со второй чрезвычайно обременяет третью категорию ("добросовестных видов использования"), чего с ней никогда не случалось. Если бы сейчас правообладатель попытался контролировать, сколько раз я прочту в онлайне, естественно было бы возразить, что это уже является нарушением моих прав на честное использование. Однако ни разу еще не было судебного процесса по вопросу того, имею ли я законное право читать, потому что до интернета чтение не провоцировало применения закона об авторском праве, и следовательно, не было необходимости в защите добросовестного использования. Право читать раньше надежно охранялось, потому что чтение не регулировалось.

Данный вопрос о честном использовании полностью игнорируется даже поборниками свободной культуры. Нас загнали в угол, доказывая, что наши права зависят от честного использования, даже не поднимая более ранний вопрос о расширении эффективного регулирования. Слабая защита, зиждущаяся на законном использовании, имеет смысл, когда подавляющее большинство видов использования неподконтрольны. Но когда все становится гипотетически регулируемым, опоры на добросовестное использование становится недостаточно.

Дело Video Pipeline в этом смысле - хороший пример. Video Pipeline рекламировала фильмы при помощи трейлеров. Видеосалоны демонстрировали отрывки из фильмов, тем самым, способствуя увеличению продаж. Video Pipeline получала трейлеры от кинопрокатчиков, записывали их на пленку и продавала эти кассеты розничным магазинам.

Компания занималась этим около пятнадцати лет. Потом, в 1997 году в Video Pipeline подумали об интернете, как еще одном средстве распространения своих анонсов.

Идея заключалась в том, чтобы расширить технологию продаж демо-роликов, предоставив в интернет-магазинах такую же возможность просмотра. Как в книжном магазине можно прочитать несколько страниц из книги, перед тем как ее приобрести, так же можно было в онлайне посмотреть трейлер перед покупкой фильма.

В 1998 году Video Pipeline сообщили компании Disney и прочим кинопрокатчикам, что они предпочитают распространять трейлеры через интернет (а не рассылать кассеты дистрибьюторам). Два года спустя Disney велела Video Pipeline прекратить такую практику. Владелец Video Pipeline обратился к Disney за разъяснениями - он делал бизнес, распространяя подобный контент и помогая Disney продавать фильмы. У него были свои заказчики, зависевшие от его поставок. Disney согласилась на переговоры, только если Video Pipeline немедленно прекратит распространение трейлеров.

В Video Pipeline полагали, что их деятельность держится в пределах прав на "добросовестное использование", поэтому они затеяли судебный процесс, с тем чтобы суд подтвердил их права. Disney подала встречный иск с требованием о возмещении 100 миллионов долларов ущерба. Эта сумма должна была компенсировать "сознательные посягательства" Video Pipeline на авторские права Disney. Когда суд выносит заключение об умышленном нарушении, он может взыскивать ущерб не на основании реального вреда, нанесенного правообладателю, а на основании предписанных законом правил. Так как Video Pipeline распространила семь тысяч трейлеров, для того чтобы способствовать продажам копий этих фильмов в видеомагазинах, Disney в судебном порядке стала добиваться компенсации в $100 миллионов.

Disney, разумеется, имеет право контролировать свою собственность. Но у видеомагазинов, продававших диснеевские фильмы тоже есть кое-какие права распространять фильмы, приобретенные ими у Disney. Представители Disney заявили в суде, что магазинам было разрешено продавать фильмы, а также составлять списки фильмов, имеющихся в продаже, но никто не позволял им показывать трейлеры ради рекламы.

Вы, наверное, сочтете это дело узким, и я думаю, суды тоже будут рассматривать его как узкое. Моя цель здесь проиллюстрировать те изменения, которые дают Disney такую власть. До интернета Disney не могла на деле контролировать то, как люди получали доступ к их контенту. Как только видео оказывалось на рынке, "доктрина первой продажи" давала продавцу полную свободу использовать видео по собственному разумению, включая показ отрывков в рекламных целях. Но с появлением интернета у Disney появляется возможность централизации контроля за доступом к контенту. Так как всякое использование интернета создает копию, то оно подпадает под контроль правообладателя. Технологии расширяют область эффективного контроля, потому что встраивают копирование в каждую операцию с контентом. Несомненно, возможность еще не является злоупотреблением, как и потенциальный контроль - еще не злоупотребление контролем. Barnes&Noble может запретить прикасаться к книгам в ее магазине. Закон об охране собственности дает такое право. Если бы Barnes&Noble запретила пролистывать книги, покупатели бы пошли в другие книжные магазины. Конкуренция спасает от крайностей. И вполне может быть (я пока даже не подвергаю это сомнению), что конкуренция предотвратила бы любую сходную угрозу, когда бы дело дошло до копирайта. Конечно, издатели, используя права, переданные им авторами, могли бы попытаться контролировать, сколько раз вы читаете книгу, или запретить вам одалживать ее кому-либо. Но на таком конкурентном рынке, как книжный, риск такого поворота событий невелик.

Опять-таки, я пока просто стремлюсь наглядно проиллюстрировать перемены, порожденные изменившейся архитектурой. Наделение технологий возможностью контролировать соблюдение копирайта означает, что контроль авторского права больше не определяется сбалансированной системой противовесов. Контроль копирайта - это понятный выбор правообладателей. В некоторых смыслах хотя бы этот факт безвреден. Но кое-где этот путь ведет к катастрофе.

Архитектура и закон: Сила

Исчезновение нерегулируемых видов использования было бы уже достаточной переменой, но второе важное изменение, привнесенное интернетом, усиливает ее значимость. Эта вторая перемена влияет не на область контроля копирайта, а на степень регулирования.

В мире доцифровых технологий обычно закон контролировал, в каких случаях и как следует регулировать чьи-либо действия с позиции копирайтного права. Под законом подразумевался суд и судья. В конце концов, это был человек, воспитанный в атмосфере легальной традиции, который устанавливал, как и в каком случае закон должен ограничивать чью-то свободу.

Большую известность получила история о схватке между Marx Brothers и Warner Brothers. Марксы намеревались снять пародию на "Касабланку". Warner Brothers возражали. Они написали грозное письмо Марксам, в котором предупреждали, что у тех возникнут серьезные проблемы с законом, если они не откажутся от своих планов.

Это побудило Marx Brothers отплатить той же монетой. Они предупредили Warner Brothers, что Марксы "были братьями задолго до Уорнеров". Таким образом, у Marx Brothers исключительное право на слово "братья", и если Warner Brothers настаивают на контроле за "Касабланкой", тогда Marx Brothers настаивают на контроле за "братьями".

Абсурдное и пустое заявление, разумеется, потому что и Warner Brothers, и Marx Brothers, понимали, что ни один суд не удовлетворил бы такое дурацкое требование. Этот экстремизм никак не относился к реальным свободам, которыми пользовались все, включая Warner Brothers.

В интернете, однако, нет управы на глупые правила, потому что в интернете все больше и больше правила навязываются не человеком, а компьютером. Все больше и больше копирайтные порядки в интерпретации правообладателя встраиваются в технологию, поставляющую контент, охраняемый авторским правом. Управляет теперь код, а не закон. И проблема программных регуляторов кроется в том, что, в отличие от закона, у них нет ни стыда, ни совести. Юмора Marx Brothers программе не понять. И последствия этого уже совсем не забавны.

Возьмите мою Adobe eBook Reader.

Электронная книга поставляет произведение в электронной форме. Электронная книга компании Adobe - это не изданная ей книга. Adobe просто разрабатывает программное обеспечение, которое издатели применяют для распространения книг в электронном формате. Разработчик обеспечивает технологию, а издатели поставляют контент.

Как видите, в моей компьютерной библиотеке небольшая коллекция электронных книг. Некоторые из этих книг представляют контент, являющийся общественным достоянием. "Миддлмарч" Джорджа Элиота, например. Некоторые из книг не являются общественным достоянием: моя собственная книга "Будущее идей" пока не обрела статус публичной собственности.

Сначала рассмотрим "Миддлмарч". Если вы кликнуть мышкой по моей электронной копии "Миддлмарча", появится яркая обложка, а затем кнопка, подписанная "Разрешения".

Если вы нажать кнопку "Разрешения", появится список разрешений, которые издатель предоставляет вместе с этой книгой.

В соответствии с моей eBook Reader, я могу копировать в буфер компьютера десять отрывков текста каждые десять дней (пока я еще ни строчки не копировал). У меня также есть право распечатывать десять страниц книги каждые десять дней. И наконец, у меня есть разрешение использовать кнопку "Чтение вслух", чтобы слушать "Миддлмарч" в аудиоформате.

Вот еще одна электронная книга, являющаяся общественным достоянием (включая и ее перевод) - "Политика" Аристотеля.

В соответствии с разрешениями на эту книгу, копирование и печать не разрешаются вовсе. Но, к счастью, вы можете пользоваться опцией "Чтение вслух", чтобы послушать аудио. Наконец (и это смущает больше всего), вот вам "разрешения" на оригинальную электронную версию моей последней книги "Будущее идей":

"Не копировать, не печатать и не смейте пытаться слушать эту книгу!"

Сейчас в Adobe eBook Reader этот контроль называется "разрешениями", как будто издатель может контролировать то, как вы используете эти произведения. В отношении работ, охраняемых авторским правом, у правообладателя, конечно, имеются рычаги давления - в пределах закона о копирайте. Но для работы, не охраняемой копирайтом, не существует таких рычагов. Когда моя электронная книга "Миддлмарч" утверждает, что я могу копировать только десять отрывков текста каждые десять дней, на самом деле это означает, что eBook Reader дал издателю возможность контролировать то, как я использую книгу на своем компьютере, что выходит далеко за рамки предоставленного законом права.

Контроль здесь осуществляет программа - технология, внутри которой "живет" электронная книга. Хотя электронная книга и утверждает, что это разрешения, это не те "разрешения", к которым большинство из нас привыкли. Когда девушка получает "разрешение" гулять до полуночи, она знает (если только она не Золушка), что может погулять часов до двух, но ее за это накажут, если поймают. А вот когда Adobe eBook Reader говорит, что мне позволено сделать десять копий текста, это означает, что после десяти копирований компьютер просто не позволит сделать больше. То же и с ограничением на печать: после десяти страниц eBook Reader перестанет печатать. То же и с глупым запретом на использование кнопки "Чтение вслух" для прослушивания книги. Дело не в том, что вас за это засудят, а в том, что если нажать кнопку, компьютер просто не выполнит данную операцию.

Это контроль, а не разрешения. Представьте себе мир, в котором Marx Brothers продавали бы текстовый процессор, который при попытке напечатать "Warner Brothers" стирал бы слово "Brothers" из предложения.

Это будущее закона об авторском праве - не столько даже закона об авторском праве, сколько программных средств защиты копирайта. Средства контроля доступа к контенту не получат одобрения судов. Средства контроля доступа будут создавать программисты. И в то время как средства контроля, встроенные в закон, всегда регулируются судьей, средства контроля, встроенные в технологию, не имеют сходной встроенной самопроверки.

Насколько это важно? Разве не всегда возможно обойти технические средства контроля? Программное обеспечение обычно продавалось с технологиями защиты от копирования, но это была банальная защита, которую легко было одолеть. Не будет ли так же просто обойти и эти защитные средства?

Мы только-только ступили на эту землю. Вернемся к Adobe eBook Reader.

Едва появившись, Adobe eBook Reader пережила пиарный кошмар. Среди книг, которые можно было бесплатно загрузить с сайта Adobe, была копия "Алисы в Стране чудес". Эта замечательная книга является общественным достоянием. Однако, стоило кликнуть на "Разрешения" для этой книги, и всплывало следующее сообщение:

Оказывалось, что эту детскую книжку, являющуюся публичной собственностью, нельзя копировать, давать почитать или дарить кому-либо, и, как указывали "разрешения", нельзя "читать вслух"!

Кошмарный пиар был связан с этим последним разрешением. Потому что в тексте не было сказано, что нельзя использовать кнопку "Чтение вслух", там говорилось, что не разрешено читать книгу вслух. Это привело к тому, что некоторые люди сочли, будто Adobe посягнула на права родителей, например, читать книгу своим детям, что было, мягко говоря, абсурдно.

Adobe проворно отреагировала, заметив, что нелепо предполагать, будто компания пытается запретить читать книгу вслух. Очевидно, что это просто ограничение на использование кнопки "Чтение вслух" для воспроизведения текста в аудиоформате. Но вопрос, на который Adobe так и не ответила, был следующим: "Признала ли таким образом Adobe, что потребитель может вольно использовать программное обеспечение, ломая ограничения, встроенные в eBook Reader? Если бы какая-нибудь компания (назовем ее "Элкомсофтом") разработала программу для снятия специальной защиты, встроенной в Adobe eBook, с тем чтобы слепой человек, допустим, мог использовать компьютер для воспроизведения книги в аудиоформате, согласилась бы Adobe с тем, что такое использование eBook Reader законно? Adobe не ответила, потому что ответ, как это нелепо ни звучит, отрицательный.

Цель не в том, чтобы винить во всем Adobe. На самом деле, Adobe входит в число самых новаторских компаний, разрабатывающих стратегии балансировки открытого доступа к контенту и тяги к инновациям. Но технология Adobe обеспечивает контроль, и у Adobe есть стимул отстаивать этот контроль. Желание понятно, хотя его порождения зачастую безумны.

Для того чтобы представить проблему в совершенно абсурдном виде, рассмотрим мой любимый случай из данной области.

Возьмем робособаку Aibo от компании Sony. Aibo способен учиться всяким штучкам, ластиться и ходить по пятам за хозяином. "Ест" он только электричество, и "уход" за ним не доставляет никаких особых проблем (по крайней мере, в доме). Aibo дорогой и популярный. Фанаты со всего мира организовали клубы для общения. Какой-то один поклонник Aibo создает веб-сайт, на котором выкладывает информацию о робособаке для всех желающих. Этот фанат устраивается по адресу aibopet.com (а также aibohack.com, с перенаправлением на тот же сайт), и на этом сайте он размещает информацию о том, как научить Aibo трюкам в дополнение к тем, которым его уже наделили в Sony.

"Обучение" в данном случае имеет особое значение. Aibo - это просто миловидный компьютер. А компьютер учат что-то делать, по-всякому его программируя. Поэтому сказать, что aibopet.com предоставлял информацию о том, как учить робособаку новым трюкам - то же самое, что говорить будто aibopet.com предоставлял пользователям Aibo информацию о том, как взламывать компьютерную "собаку", с тем чтобы заставить ее исполнять новые трюки (значит, все-таки, aibohack.com).

Если вы не программист или не знакомы с программистами, слово "взлом" несет для вас достаточно негативную коннотацию. Непрограммисты взламывают двери и сейфы. В фильмах и не то еще делают. Но для программистов, или кодеров, как я их называю, "взлом" гораздо более позитивное понятие, означающее написание и применение кода, который заставляет программу сделать нечто такое, на что она изначально не рассчитывалась. Если купите новый принтер к старому компьютеру, вы можете обнаружить, что старый ПК не "контачит" с принтером. Выяснив это, позже к своей радости вы обнаружите в Сети хакерский код, кем-то написанный драйвер для запуска только что купленного вами принтера.

Некоторые хакерские программы просты, другие невероятно сложны. Сообщество хакеров любит бросать вызов себе и другим, ставя перед собой все более трудные задачи. Умение хорошо взламывать вызывает определенное уважение. Умение же взламывать вежливо пользуется вполне заслуженным уважением.

Поклонник Aibo продемонстрировал оба таланта, взломав программу и предложив миру код, обучающий Aibo танцевать джаз. Это было тонкое мастерство, превращавшее Aibo в более одаренное существо, чем то, которое создала Sony.

Я пересказывал эту историю в различных контекстах, и в Соединенных Штатах, и за их пределами. Как-то один озадаченный слушатель спросил меня, разрешено ли в США собаке танцевать джаз. Мы забываем, что по всему свету до сих пор ходят истории о захолустных Штатах. Так что давайте все проясним, перед тем как продолжить: нигде не считается преступлением танцевать джаз. И обучать собаку танцевать джаз - тоже не преступление. И не должно быть преступлением (хотя нам еще есть, куда двигаться в этом направлении) обучение робособаки танцам. Танцевать джаз - вполне законное действие. Кто-то воображает, как владелец aibopet.com думал: "Какие проблемы могут быть с обучением робособаки танцам?

Давайте на минуту оставим собаку в покое, и перейдем к цирковому представлению. Не буквально к цирку, а к докладу, который подготовил к конференции принстонский академик Эд Фелтен. Этот ученый - известный и уважаемый человек. Правительство пользовалось его услугами в судебном процессе против Microsoft, чтобы проверить истинность заявлений специалистов Microsoft о том, что можно, и чего нельзя делать с их кодом. В том судебном процессе Фелтен проявил блестящий ум и хладнокровие. Несмотря на бешеный напор со стороны адвокатов Microsoft, Эд стоял на своем. Он не поддался запугиванию и молчать о том, что знал очень хорошо, не собирался.

Но настоящее испытание смелости Фелтена прошло 22 апреля 2001 года, когда он с группой коллег работал над докладом для конференции. В докладе требовалось описать слабые места криптосистемы, разрабатывавшейся альянсом Secure Digital Music Initiative в качестве инструмента контроля за распространением музыки.

Коалиция SDMI хотела получить технологию, которая бы позволила владельцам контента осуществлять гораздо более эффективный контроль над своим материалом, нежели тот, что им обеспечивал интернет. Используя шифрование, в SDMI надеялись разработать стандарт, который позволит владельцу контента говорить: "Эту музыку нельзя копировать", и заставлять компьютер уважать эту команду. Данная технология должна была стать частью "надежной системы" контроля, которая убедила бы владельцев охраняемого копирайтом материала больше доверять интернету.

Когда в SDMI думали, что уже близки к цели, они устроили соревнование. В обмен на передачу конкурсантам части зашифрованного SDMI контента те должны были попытаться взломать систему, и если это получится, следовало известить консорциум о найденной уязвимости.

Фелтен и его команда быстро разобрались в криптосистеме. Они обнаружили в ней типичное слабое место: многие криптосистемы страдают теми же недостатками, и Фелтен и его команда решили, что следует указать на это тем, кто изучает криптографию.

Давайте еще раз взглянем на то, что делал Фелтен. Опять-таки, дело было в США. У нас господствует принцип свободы слова. У нас он существует не просто потому, что это закон, но и потому что это великая идея. Надежно оберегаемая традиция свободы слова подвержена самой разной критике. Подобная критика, в свою очередь, служит улучшению системы, людей или идеи, подвергнутой критике.

Фелтен и его коллеги опубликовали доклад, описывающий уязвимость технологии. Они не распространяли бесплатную музыку, не разрабатывали и не задействовали подобной технологии. Доклад был научной работой, большинству людей непонятной. Но она четко раскрывала недостатки в системе SDMI, и поясняла (и впоследствии это подтвердилось), почему у SDMI ничего не выйдет.

Связывают владельца aibopet.com и Фелтена письма, которые они получили. Владельцу aibopet.com написали из Sony по поводу взлома их продукции. Хотя собака, танцующая джаз, совершенно законна, письмо Sony гласило:

"Ваш сайт содержит информацию о средствах, позволяющих взломать протокол защиты программных средств Aibo, что является нарушением положений Закона об авторских правах в цифровую эпоху (DMCA) о запрещении средств обхода ограничений".

И хотя научная работа, описывающая недостатки криптосистемы, тоже, по идее, должна быть абсолютно законной, Фелтен получил письмо от адвоката Американской ассоциации звукозаписывающей индустрии (RIAA), в котором значилось:

"Любое разглашение информации, полученной благодаря участию в открытом конкурсе, выходит за рамки действий, разрешенных договором, и против вас и вашей исследовательской команды может быть возбуждено дело по факту нарушения Закона об авторских правах в цифровую эпоху (DMCA)".

В обоих случаях, этот жуткой оруэлловский закон применялся для контроля за распространением информации. Закон об авторских правах в цифровую эпоху сделал передачу подобной информации преступлением.

DMCA принимался для защиты правообладателей, сразу испугавшихся киберпространства. Их страх вызвало то, что надежный контроль за соблюдением авторских прав успешно почил в бозе. В ответ на это изыскивались технологии, способные компенсировать потери. Эти новые технологии были технологиями защиты копирайта - технологии контроля за тиражированием и распространением материала, охраняемого авторским правом. Они разрабатывались в виде программных средств, призванных подменить собой первоначальные программные технологии интернета, для того чтобы как-то опять обеспечить защиту интересов правообладателей.

DMCA был законом, направленным на защиту криптосистемы, разработанной для охраны авторского материала. Он был, можно так сказать, законодательным кодом, предназначенным оберегать программный код, который, в свою очередь, разрабатывался для защиты легального кода копирайта.

Но DMCA разрабатывался не просто для того, чтобы охранять творческий контент в той степени, в которой его защищал закон об авторском праве. Его действие, то есть, не ограничивалось сферой влияния копирайтного права. DMCA контролировал устройства, позволяющие обойти меры защиты копирайта. Его задумывали с целью запретить подобные устройства, вне зависимости от того, являлось ли нарушением копирайта использование авторского материала, ставшее возможным благодаря такому обходу ограничений.

Aibopet.com и Фелтен угодили в самую точку. Хакер Aibo обходил систему защиты с целью научить собаку танцевать джаз. Такое разблокирование, несомненно, вовлекало использование авторского материала. Но так как сайт aibopet.com был некоммерческим, и использование не повлекло за собой последующих нарушений копирайта, нет сомнений в том, что взлом Aibo был честным использованием авторского материала Sony. Хотя добросовестное использование не является оправданием для DMCA. Вопрос заключается не в том, являлось ли использование авторского материала нарушением. Суть в том, имел ли место обход системы защиты копирайта.

Угроза Фелтену была выражена в более мягкой форме, однако была следствием той же цепи рассуждений. Адвокат RIAA счел, что, опубликовав работу, описывающую способ обхода системы защиты копирайта, Фелтен обнародовал технологию взлома. Таким образом, хотя сам он и не нарушал ничьих авторских прав, его научная работа давала возможность другим нарушать чьи-либо авторские права.

Неестественность подобных аргументов хорошо отображена в карикатуре, нарисованной в 1981 году Полом Конрадом. В то время суд в Калифорнии вынес решение о возможности запрещения видеомагнитофонов в связи с тем, что данная технология нарушает авторское право: позволяет потребителям копировать фильмы без разрешения правообладателя. Несомненно, были и законные способы использования этой технологии. Например, Фред Роджерс, известный также как "мистер Роджерс", свидетельствуя в суде по данному делу, заявил, что хотел, чтобы люди свободно записывали "Соседей мистера Роджерса".

Некоторые общественные и коммерческие каналы показывали сериал в такое время, когда некоторые дети не могли его смотреть. Я полагаю, для семьи значительная польза в возможности записывать такие программы и просматривать в удобное для себя время. У меня всегда было такое чувство, будто с наступлением эпохи всех этих новых технологий, которые позволяют людям записывать "Соседей" с эфира (я говорю о "Соседях", потому что продюсирую их), семьи стали активнее планировать свое телевизионное время. Честно говоря, я против того, чтобы людей программировали другие люди. В целом, мой подход к телевещанию всегда был таким: "Ты личность самодостаточная и можешь сам принимать здравые решения". Может быть, я слишком долго на эту тему распространяюсь, но мне просто кажется важным все, что позволяет человеку, в разумной степени, принимать более активное участие в управлении собственной жизнью.

И хоть были и законные виды использования, но из-за существования незаконных суд взвалил ответственность на производителей видеомагнитофонов.

Это побудило Конрада нарисовать карикатуру применительно к ситуации с DMCA.

Ни один из аргументов, которые я могу привести, эту картинку не перещеголяет, но я все-таки попытаюсь. Противообманные меры, на которые нацелен DMCA, направлены против технологий, позволяющих обойти защиту копирайта. Такие технологии могут использоваться в различных целях. Их можно применять, например, для массового производства контрафактной продукции - худший вариант. Или их можно применять, для того чтобы обеспечить использование определенных авторских материалов теми способами, которые считались бы добросовестными - лучший вариант.

Из пистолета можно застрелить полицейского или ребенка. Большинство согласятся с тем, что это дурное применение. Но с пистолетом можно еще практиковаться в стрельбе или оборонять собственный дом от незваных гостей. В таком случае, по крайней мере, некоторые поддержат подобное применение оружия. Это тоже технология, которую можно использовать и во благо, и во вред.

Явная суть карикатуры Конрада - в ненормальности мира, где оружие легально, несмотря на вред, который оно способно причинить, а видеомагнитофоны (и технологии, позволяющие обойти защиту копирайта) незаконны. Лейтмотив: "Никто еще не умер от нарушений авторских прав". Однако закон полностью запрещает использование технологий обхода защиты копирайта, несмотря на то, что они могут приносить какую-то пользу. При этом закон разрешает применение оружия, несмотря на очевидный и трагический вред, который оно наносит.

Примеры Aibo и RIAA демонстрируют то, как правообладатели нарушают баланс гарантий законодательства об авторских правах. При помощи программных технологий правообладатели ограничивают добросовестное использование. Применяя DMCA, они наказывают тех, кто попытался обойти ограничения на законное использование, которые они налагают программными средствами. Технология превращается в орудие уничтожения добросовестного использования, а Закон об авторских правах в цифровую эпоху поддерживает это истребление.

Вот так код становится законом. Средства управления, встроенные в технологию авторизации доступа и предотвращения копирования, становятся правилами, нарушение которых превращает вас в преступника. Таким образом, программный код расширяет закон - усиливает его регулирующие функции, даже если предмет регулирования (действия, которые иначе очевидно являлись бы честным использованием) находится вне действия закона. Код становится законом, код расширяет закон, кодекс, таким образом, наращивает контроль, осуществляемый правообладателями, по крайней мере, теми, у которых есть свои юристы, способные написать гневные письма, подобные полученным Фелтеном и владельцем aibopet.com

Существует еще один, заключительный аспект взаимодействия архитектуры и закона, который вносит свой вклад в мощь копирайтного регулирования. Это легкость, с которой обнаруживаются нарушения закона. Вопреки сложившемуся при зарождении киберпространства общему мнению о том, что, дескать, в интернете никто и знать не знает, что вы за зверь, с постоянным развитием технологий, внедряемых в интернете, все легче и легче становится выявлять преступивших закон.

Онлайновые технологии столь же открыты ищейкам, сколь и любителям файлообмена, а ищейки все лучше овладевают методами обнаружения нарушителей.

Вообразите, к примеру, что вы состояли в фан-клубе "Стар-Трека". Вы собирались раз в месяц, чтобы поболтать о том, о сем, и, возможно, поставить своеобразный спектакль по мотивам фильма. Один играл бы Спока, другой - капитана Керка. Персонажи пьесы начали бы с сюжета реальной истории, а потом просто продолжили бы его.

До интернета это, фактически, абсолютно не регулировалось. Вне зависимости от того, что творилось в вашем клубе, в это никогда бы не вмешалась копирайтная полиция. В том пространстве у вас была полная свобода, вы могли делать все, что хотели, с данной частью общей культуры. Вы могли дополнять ее как угодно, не боясь легального контроля.

Но если бы вы переместили свой клуб в интернет и открыли бы в него доступ другим участникам, ситуация бы совершенно поменялась. Боты, рыскающие по Сети в поисках нарушений копирайта и посягательств на торговую марку, быстро обнаружили бы ваш сайт. Вывешенное на сайте фанклубовское творение, в зависимости от того, кому принадлежат права не материал, вами использованный, вполне может служить основанием для наезда юристов. А игнорировать угрозу иска обходится недешево. Закон об охране авторского права чрезвычайно эффективен, наказания суровы, а расправа скорая.

Такая перемена в эффективности вызвана возросшей простотой применения закона. Данное изменение также радикально смещает баланс закона. Это как будто ваш автомобиль стал по радио докладывать о скорости, с которой вы двигались в каждый конкретный момент. После этого останется сделать небольшое усилие, и государство начнет присылать вам штрафные квитанции, основываясь на данных радиоперехвата. Вот что происходит на самом деле.

Рынок: Концентрация

Итак, срок действия авторского права сильно увеличился - втрое за последние тридцать лет. Масштаб копирайта тоже разросся - от регулирования только издателей до контроля чуть ли над всеми. И пределы область действия авторского права изменились, поскольку всякое действие превращается в копирование и, следовательно, должно регулироваться.

Поскольку технари отыскивают все более совершенные способы управления контентом, а правообладатели постоянно вооружаются новыми технологиями, мощь копирайтного права тоже растет. Злоупотребления становится проще выявлять и легче контролировать. Эта власть над творческим процессом, начинавшаяся с регулирования крошечной доли рынка произведений искусства, стала единственным и важнейшим функциональным механизмом. Это масштабное расширение правительственного контроля за инновациями и творчеством. Всего этого ни за что не желают признавать те, кто ответствен за введение контроля за соблюдением копирайта.

Однако мне кажется, что все эти перемены не имели бы особого значения, если бы не еще один аспект, который следует также принять во внимание. Этот сдвиг в каком-то смысле наиболее знаком, хотя его значение и масштаб еще не до конца ясны. Это то, что порождает истинную причину прочих, описанных выше перемен.

Это изменение в концентрации и интеграции СМИ. За последние двадцать лет природа собственности СМИ подверглась радикальным изменениям, вызванной эволюцией правовых норм, управляющих СМИ. Прежде чем эти изменения произошли, различные формы СМИ принадлежали отдельным медиакомпаниям. Теперь СМИ, по большей части, принадлежат горстке корпораций. Действительно, после реформ, о которых в июне 2003 года объявила Федеральная комиссия США по связи, следует ждать, что через несколько лет мы будем жить в мире, в котором всего три компании будут контролировать свыше 85 процентов средств массовой информации.

Это изменения двух видов - масштаба концентрации и ее природы.

Масштабные изменения обрисовать проще. Сенатор Джон Маккейн так подытожил данные, приведенные в докладе Федеральной комиссии США по связи: "Пять компаний управляют 85% наших медиаресурсов. Пять звукозаписывающих лейблов - Universal Music Group, BMG, Sony Music Entertainment, Warner Music Group и EMI - контролируют 84,8% музыкального рынка США.

Ситуация с радио еще печальнее. До разрегулирования у крупнейшего в США радиовещательного конгломерата было менее семьдесяти пяти станций. Сегодня одна компания имеет более 1200 станций. За весь период консолидации общее количество радиомагнатов сократилось на 34%. Сегодня две крупнейших радиовещательных компании контролируют 74% доходов с этого рынка. В целом, всего четыре компании получают 90% рекламных доходов всего национального радио.

Газетные собственники тоже укрупняются. Сейчас в США на шестьсот ежедневных газет меньше, чем восемьдесят лет назад, и десять компаний контролируют половину национальных тиражей. В Соединенных Штатах двадцать ведущих газетных издателей. Десять главных киностудий получают 99% доходов от проката картин. Десять крупнейших кабельных компаний получают 85% дохода от кабельного вещания. Такой рынок весьма далек идеалов свободной прессы, которые исповедовали отцы-основатели. Фактически, этот рынок довольно хорошо защищен самим рынком.

Укрупненение размеров - одно дело. Более возмутительное изменение кроется в природе этой концентрации. Джеймс Фоллоуз так высказался в недавней статье о Руперте Мердоке:

"Компании Мердока ныне составляют производственную систему, непревзойденную по своей интеграции. Они поставляют контент - кинофильмы и телешоу студии Fox, контролируемые Fox спортивные радиотрансляции, газеты и книги. Они продают контент публике и рекламодателям - в газетах, в эфире, на кабельных каналах. И они используют физическую систему распределения, посредством которой контент достигает потребителей. Спутниковые системы Мердока теперь поставляют материалы News Corp. в Европу и Азию. Если Мердок станет единственным владельцем Direct TV, то такая же система заработает и в Соединенных Штатах.

Пример империи Мердока - образчик современных СМИ. Дело не в том, что большие компании владеют многими радиостанциями, а в том, что минимум компаний имеют по возможности наибольшее число средств вещания. Иллюстрация описывает ситуацию лучше тысячи слов:

Насколько важна такая концентрация? Влияет ли она на то, что создается и распространяется? Или это просто более эффективный метод производства и дистрибуции контента?

Я полагал, что концентрация не будет иметь особого значения. Я думал, это не что иное, как более эффективная финансовая структура. Но теперь, прочитав и выслушав мнения целого ряда авторов, пытающихся убедить меня в обратном, я склонен поменять свою точку зрения.

Вот вам показательная история, из которой становится понятно, какое вся эта интеграция может иметь значение.

В 1969 г. Норман Лир придумал пилота для "Всего семейства". Он предложил своего пилота в ABC. Тем он не понравился. Слишком остро, сказали Лиру. Надо переделать. Лир "слепил" второго пилота, еще веселее первого. В ABC были в ярости. Вы не уловили суть, сказали Лиру. Мы хотели меньше острот, а не больше.

Вместо того чтобы подчиниться, Лир просто показал свое шоу в другом месте. В CBS были просто счастливы заполучить такой сериал. ABC ничем не могла удержать Лира. Авторские права, принадлежавшие самому Лиру, гарантировали ему независимость от телесети.

ABC не заведовала копирайтами, потому что закон запрещал телесетям контролировать собираемый ими материал. Закон требовал разделения вещателей и продюсеров контента, и данное деление гарантировало Лиру свободу. И уже в 1992 году из-за этих правил подавляющее большинство телепрограмм в прайм-тайм (75%) были "независимы" от сетей вещания.

В 1994 г. Федеральная комиссия США по связи отказалась от правил, требовавших такой независимости. После реформы вещатели быстро перетянули одеяло на себя. Если в 1985 году насчитывалось двадцать пять независимых телестудий, то в 2002 г. их осталось только пять. В 1992 г. лишь 15% новых сериалов снимались для телесети собственной компанией. В прошлом году доля шоу, созданных дочерними компаниями, выросла впятеро, достигнув 77%.

В 1992 г. шестнадцать новых сериалов были сняты независимо от корпораций, в прошлом году - только один. В 2002 году 75 процентов телепрограмм в прайм-тайм продюсировались уже самими телесетями. За десять лет с 1992 по 2002 годы, прирост телепрограмм в прайм-тайм, произведенных самими телестудиями, составил более 200%, тогда как количество таких телешоу от независимых студий сократилось на 63%.

Сегодня, другой Норман Лир с другим "Всем семейством" обнаружил бы, что у него нет выбора. Придется делать шоу погрустнее или увольняться. Содержание любой телепрограммы становится все более зависимым от телесети.

В то время как количество каналов разительно выросла, их принадлежность сузилась до очень узкого круга корпораций. Как заметил Барри Диллер в разговоре с Биллом Мойерсом:

"Ну, если у вас есть компании, которые производят, финансируют, вещают на своем канале, а затем распространяют по всему миру все, что проходит через подконтрольную им систему дистрибуции, тогда в процесс вовлекаются все меньше и меньше участников. У нас раньше были десятки процветающих независимых компаний, создаваших телешоу. Теперь их осталась жалкая горстка".

Подобное сокращение сказывается на контенте. Продукция таких больших и универсальных телесетей становится все однообразнее. Все безопаснее. Все стерильнее. Новостные программы таких телесетей все больше кроят по лекалу самой компании. Это еще не коммунистическая партия, хотя изнутри это должно уже немного походить на компартию. Никто не смеет проявлять свободомыслие под угрозой наказания, хоть и не ссылки в Сибирь, но, тем не менее, наказания. Независимые, критические, отличные взгляды аннулированы. Это недемократическая среда.

Сама экономика проводит параллель, объясняющую, почему эта интеграция затрагивает творческий процесс. Клэй Кристенсен так написал о "Диллеме новатора": "Факт, что большие традиционные фирмы приходят к выводу о необходимости игнорировать новые, передовые технологии, конкурирующие с их основным бизнесом. Тот же самый анализ может помочь объяснить, почему признанные медиагиганты предпочитают игнорировать новые культурные тенденции. Неуклюжие монстры не только не бегают на короткие дистанции, но и не обязаны. И все же, если дорожка открыта только гигантам, спринтерских забегов останется совсем мало.

Не думаю, что мы знаем достаточно об экономике медиарынка, чтобы с уверенностью прогнозировать, к чему приведут концентрация и интеграция. Здесь важна эффективность, а влияние на культуру трудно поддается измерению.

Но есть и существенно более очевидный пример, который вызывает сильную озабоченность.

Вдобавок к копирайтным войнам, сейчас самый разгар наркотических войн. Правительственная политика однозначно направлена против наркокартелей, уголовные и гражданские суды переполнены свидетельствами этого противостояния.

Позвольте мне здесь раз и навсегда лишить себя права занимать любую возможную должность в правительстве, но я считаю эту войну - роковой ошибкой. Я не выступаю за легализацию наркотиков. Я сам происхожу из семьи, разрушенной наркотиками, хотя наркотики, погубившие мою семью, были совершенно легальны. Я считаю, что эта война ошибочна, потому что сопутствующие разрушения столь велики, что делают само ведение войны безумием. Если сложить вместе все трудности системы уголовного судопроизводства, отчаяние поколений детей, чьи единственные реальные экономические возможности заключаются в борьбе с наркоманией, выворачивание наизнанку конституционных свобод из-за повсеместного надзора, которого требует эта война, и, что самое трагичное, коллапс юридических систем многих южноамериканских наций из-за безграничной власти местных наркокартелей, я нахожу невозможным полагать, что общая выгода от сокращения потребления наркотиков в США способна перевесить такие затраты.

Вас может это не убедить. Ну и прекрасно. Мы живем в условиях демократии и своим голосованием определяем политику. Но для того чтобы голосовать, приходится зависеть от прессы, которая рассказывает американцам о проблемах.

С 1998 года Национальное бюро по борьбе с оборотом наркотиков запустило рекламную кампанию в СМИ в качестве части "войны против наркотиков". Кампания состояла из ряда небольших клипов, поднимавших вопросы, связанные с нелегальными наркотиками.

В одной серии (про Ника и Норму) двое мужчин в баре обсуждают идею легализации наркотиков как способ избежать части сопутствующих разрушений от ведущейся войны. Один выдвигает аргумент в пользу легализации наркотиков. Другой предъявляет мощные контраргументы. В конце концов, первый меняет свою точку зрения (привет, это телевидение). Вставка в конце яростно бичует кампанию по легализации наркотиков.

Достаточно честно. Хорошая реклама. Не вводит в заблуждение, а четко доносит основную идею. Все справедливо и благоразумно.

Но, допустим, вы считаете эту идею ошибочной и хотели бы организовать контркампанию. Предположим, вы хотите запустить ряд рекламных роликов, которые попробуют отобразить огромные сопутствующие разрушения, которые несет война против наркотиков. Сможете ли вы это сделать?

Ну, разумеется, реклама на ТВ - штука дорогая. Допустим, вы сумеете собрать требуемую сумму. Предположим, группа заинтересованных граждан пожертвует вам все деньги, чтобы помочь донести вашу идею до общественности. Можете ли вы тогда быть уверены в том, что люди вас услышат?

Нет, не можете. Телевизионные станции проводят негласную политику ухода от "сомнительной" рекламы. Реклама, спонсированная правительством, считатся безупречной. Реклама, не согласующаяся с позицией правительства, объявляется сомнительной. Такую селективность можно было бы считать противоречащей Первой поправке, но Верховный суд вынес решение, по которому телесети имеют право выбирать, что показывать. Таким образом, ведущие каналы коммерческих медиа откажут одной из сторон ключевых дебатов в возможности представить свою точку зрения. И суды подтвердят право телесетей быть пристрастными.

Я тоже был бы счастлив отстаивать права телесетей, если бы рынок наших СМИ был по-настоящему неоднороден. Но укрупнение СМИ заставляет в этом усомниться. Если несколько компаний контролируют доступ к средствам массовой информации, и эта горстка решает, каким политическим взглядам давать телеэфир, то очевидно и существенно, что концентрация имеет значение. Вам могут и нравиться взгляды, отобранные этими компаниями, но вам не понравился бы мир, в котором немногие решают, о чем людям следует знать, а о чем - нет.

Из свежего:

FSF собирает подписи под петицией против принятия законов, запрещающих свободное ПО во Франции

Во Франции лоббистами медиакорпораций внесены такие законопроекты в парламент Франции, которые в случае их принятия сделают нелегальным бОльшую часть свободного ПО или вообще весь. В частности, судя по материалам, на которые ссылается FSF, в законопроектах предлагается:
- Запретить любое программное обеспечение, способное передавать защищённые авторскими правами материалы и не имеющее одновремённо и систем управления цифровыми запретами (DRM) и проверки на "водяные знаки".
- Обязательное использование DRM для цифрового радио.
- Внедрить универсальную систему перехвата любых частных сообщений, в том числе, приложенных к e-mail файлам на предмет их контроля на соблюдение авторских прав. Распространить её у всех провайдеров.
- Преследовать в судебном порядке авторов, публикующих исходный код своих программ, о чём уже ряд авторов свободного ПО во Франции получило предупреждение.

Из старого (литературное): Ричард Столмен (Richard Stallman) "Право читать".