Н. Холмогорова

Аллегория о драконе

... И Дракон опустился на городскую площадь перед магистратом – огромный, черный, трехголовый, маслянисто-блестящий, странно и страшно чуждый в этом маленьком, почти игрушечном городке – и сказал:

– Теперь в этом городе я – закон.

Молчали горожане, собравшиеся на площади, и ждали, что будет дальше. Вот одна из голов Дракона повернулась к толпе; люди дрожали и пятились под ее тяжелым взглядом, и каждый думал: "Не меня, господи, пожалуйста, только бы не меня!"

Наконец страшные глаза Дракона остановились на двоих из заднего ряда: эти двое, сапожник Кунц и портной Гейнц, неразлучные приятели, едва стояли на ногах, трясясь от страха и поддерживая друг друга, чтобы не упасть.

– Вы, кажется, хотите что-то сказать? – мягко поинтересовался Дракон.

– Г-господин Дракон, – непослушными губами пролепетал сапожник, – будьте столь милосердны... жена больная, семеро детей, все сироты... не корысти ради, а токмо...

– Так что тебе нужно? – прервал Дракон. – О чем просишь?

– Н-не в обиду вам будь сказано, я слыхал, что драконы иногда едят людей, – еле слышно прошептал сапожник. – Не то, чтобы я был против, но... милостивый господин Дракон, если вам в неизмеримой милости вашей захочется последовать этой благородной привычке – умоляю, не начинайте с меня!

Тут он грохнулся на колени и разрыдался.

Приятель его, портняжка, слывший в городе отчаянным храбрецом, решил, что настало время возвысить голос.

– Подлая чешуйчатая зверюга, – вскричал он, собравшись с духом, – как ты смеешь так унижать и мучить людей? Посмотри, до какого состояния ты довел моего бедного друга! Еще ничего с ним не сделал – а он уже ползает перед тобой на коленях! Но мы, – тут он оглянулся на горожан, ища поддержки, – мы не позволим какому-то мерзкому холоднокровному превратить граждан свободного города в жалких рабов! Мы будем бороться за свою свободу! Мы...

Тут Дракон слегка дыхнул пламенем у него над головой. Храбрый портняжка обмарал штаны и лишился чувств.

– Ползите по своим норам, жалкие твари, – с презрением проговорил Дракон. – Повинуйтесь мне – и я вас не трону.

Кунц и Гейнц исчезли, словно их ветром сдуло. Горожане переминались, со страхом, но и с любопытством ожидая, что будет дальше.

Вот повернулась вторая голова Дракона, и взгляд ее страшных черных глаз с багровыми зрачками остановился на оружейнике Мартине – статном, суровом на вид человеке; лицо его было изуродовано старым шрамом, на поясе висел тяжелый молот.

Смело встретил оружейник взгляд Дракона и сказал:

– Ты – воплощение того, что мне ненавистно. В иное время и в ином месте я бы вызвал тебя на бой, пусть и не надеясь на победу. Но сейчас, как это ни удивительно, я вижу, что мы с тобой – на одной стороне. Тебя я ненавижу; но, если выступлю против тебя – окажусь в одном строю с теми, кто не заслуживает даже ненависти. Пока не окончится наша общая война, я согласен повиноваться тебе; только не требуй того, что противно моей совести.

– Враг мой, – с легкой усмешкой отвечал Дракон, – пока ты служишь мне – ты под моей защитой, а когда окончится война – я к твоим услугам. Постараюсь без нужды не требовать от тебя того, что противно твоей совести; но когда все-таки потребую – ты знаешь, что делать.

В страхе и удивлении ждали горожане, что будет дальше. Вот поднялась третья, самая страшная и чудовищная из драконьих голов – и, обшарив взглядом молчаливую толпу, нашла в дальнем конце площади, поодаль от людей, пропащего парня по имени Гильдебранд.

В городе этот Гильдебранд был притчей во языцех: священник вспоминал о нем едва ли не в каждой воскресной проповеди, и родители указывали на него детям, когда хотели объяснить, чем кончают дурные, непослушные мальчишки. С детства он был паршивой овцой: ни в чем не сходился со сверстниками, и они сперва смеялись над ним, а потом – когда узнали, что он может за себя постоять – стали ненавидеть. Ни спокойная сытая жизнь, ни богатство, ни положение в обществе – словом, ничто из того, чем интересуются все порядочные люди – его не привлекало. Едва достигнув совершеннолетия, он ушел из дому и отправился скитаться по чужим странам. Сперва попробовал себя в качестве менестреля – но песни его были мало понятны и чересчур мрачны, да и сам он как будто не заботился о том, чтобы понравиться публике. Тогда он сменил лютню на меч и сделался ландскнехтом, сражающимся за разных государей и под разными знаменами. В город он теперь возвращался лишь изредка, и, когда входил в таверну, обычные посетители потихоньку разбредались кто куда, оставляя его пить в мрачном одиночестве. Говорили о нем, что он жесток, неукротим, безбожен, ничем не дорожит и ничего не прощает.

Гильдебранд поднял голову и встретился взглядом со страшными драконьими глазами – и не было в его взгляде ни страха, ни ненависти, ни восхищения, ни готовности к торгу... в нем было узнавание.

– Так это ты? – едва слышно, словно не веря себе, проговорил Гильдебранд. – Так вот чего я, сам того не зная, искал все эти годы?

– Здравствуй, брат мой, – тихо ответил Дракон.