Максим Кич

Индивидуальный подход

Если вам будут рассказывать про свет в конце туннеля, про какое-то существо, которое приходит в ослепительном сиянии, пошлите этого идиота куда подальше. Враки всё это. В лучшем случае – галлюцинации лишённого кислорода мозга. По крайней мере со мной всё было по-другому. Настолько по-другому, что даже обидно.

Когда мои руки сорвались с намокшей перекладины стрелы башенного крана я только подумал: "Сейчас будет больно". Я ошибся. Не было боли. То есть боль никуда не делась, но чувствовать её было уже некому. Я просто провалился в темноту, такую тёплую и добрую, что даже вылезать из неё не хотелось.

А пришлось. И ещё как пришлось…

— Вставай, труп. До Судного Дня, что ли валяться тут будешь?— нечто невыразительное в жёлтой жилетке, пластиковой каске и с раскрашенными в чёрно-жёлтые полоски крыльями за спиной трясло меня так, что я чуть не дал ему сдачи,— думаешь ты у меня один такой сегодня? Если бы!
Я приподнялся на локтях и осмотрелся. Вы когда-нибудь были в морге? Вот и я тоже, но я сразу догадался, куда попал. Могу, кстати, подсказать верный способ: если вы лежите на жёстком столе в чём мать родила, на ноге у вас номерок, во рту не хватает золотой коронки, а рядом валяется ваше собственное тело, то можете даже не сомневаться, вы, батенька, уже преставились. Жуткий гибрид ангела и стройбатовца, тем временем, продолжал:

— Да, кстати, слышь, пацан, не знаешь, где тут Ножовский лежит?

— В первый раз слышу.

— Да ладно, это я так… Ах да, через пять минут автобус, так что поторопись.

— Куда автобус?

— Увидишь,— с какой-то нехорошей ухмылкой ответил ангел,— о, а вот и Ножовский.

— А с ним-то уже что?

— Хрен его знает, хотя, если тебе интересно…— стройбатовец извлёк из кармана электронную записную книжку,— ага… вот, нашёл. Его после какого-то концерта затоптали до смерти панки.

— Какая прелесть!— ответил я и потопал к выходу.

 

Если вы скажете, что никогда не видели "Икарус", я тотчас же плюну вам прямо в вашу физиономию. Хотя, кому я сейчас плюну? Говорите на здоровье. Но "Икарус", покрашенный чёрной краской и разрисованный танцующими скелетами вы, могу поспорить, не видели. Ничего, не расстраивайтесь, у вас ещё всё впереди.

Итак, ваш покорный слуга зашёл в автобус. Картина, надо сказать, была та ещё: внутри сидело что-то около двух дюжин таких же счастливчиков как и я. Все как один босиком и в абсолютно безвкусных халатах, у которых на самых неожиданных местах виднелись штампы "Минздрав РБ". Особую деликатность в картину вносили кое-как прикрученные к ногам номерки. Я нагло уселся на первое сиденье под трафаретной надписью: "Места для мёртворожденных и священников". Разумеется я не относился ни к тем ни к другим, но такая формальность как смерть не могла исправить моего дурного характера.

Автобус тронулся и тут началось самое весёлое. Никогда не думал, что так интересно смотреть в окно. Вот по улице идёт человек с бутылкой "чернил" в руках. За ним плетутся маленький ангелочек и здоровенный рогатый детина в майке "BOSS". Ангелочек что-то говорит, виснет на руке у мужика, детина отвешивает ему оплеуху так что тот улетает на другую сторону улицы. Мужик тут же залпом выпивает полбутылки. Вот, у входа в храм два суровых архангела с болтающимися за спиной автоматами переписывают прихожан. А вот… Тут надо мной низкий грудной голос произнёс фразу, которая так приелась при жизни, что я даже не удивился:

— Ваш билетик, молодой человек.

Я удивлённо посмотрел на рослого чёрта с бляшкой контролёра в руках.

— Какой на хрен билетик?

— Ну вечно так…— "контролёр" сорвал с моей ноги бирку с номером. Остальные пассажиры тут же поняли, что от них требовалось и в салоне раздался звук рвущейся ткани. Я быстро потерял интерес к происходящему и продолжил смотреть в окна. Вот четыре ангела-хранителя сочувствующим взглядом провожают отъезжающий на разборку джип. Вот юркий бесёнок ведёт за собой толпу бритых бугаёв в дутых куртках. Вот… Нет, ну что за хрен?

— Ага, безбилетник…— голос чёрта-контролёра за моей спиной заставляет обернуться,— ну ты мне скажи, какого хрена тебе здесь надо. Эй, товарищ водитель, сделай петлю, тут недалеко.

Седой морщинистый ангел, послушно поворачивает автобус. Через минуту я увидел стоящую у многоэтажки машину скорой помощи и двух врачей, аккуратно грузящих на носилки тело девушки. Автобус затормозил как раз напротив.

— Ну, выходи, — "контролёр" выводит из "Икаруса" точь-в-точь похожую на тело девушку, — ну вот скажи мне на милость, кто ж тебя тянул с десятого этажа прыгать?

— Не с десятого, а с крыши.

— И что, есть существенная разница? — они уже вышли из автобуса и я перегнулся через поручень, чтобы было лучше слышно, — так, кто тут её ангел-хранитель?

Возле врачей и тела стояло несколько ангелов.

— Ну я, — заспанным голосом ответил один из них.

— "Ну он", — передразнил "контролёр", — а кто хранить будет, чудо ты пернатое? Мне, между прочим, за зайцев проценты не платят. Лицензию на воскрешение имеешь?

— Ну да…

— Не "ну", а "так точно"! Быстро воскрешай! И скажи спасибо, что я сегодня не в настроении писать докладную.

Тут контролёр махнул рукой водителю, автобус тронулся, и остаток сцены я пропустил.

 

Ехали мы долго, по крайней мере больше суток. До наступления темноты места были сплошь и рядом знакомые, так что ближе к вечеру я и сам не заметил, как прикорнул. А когда я проснулся, то понял, что автобус стоит на месте.

Я выглянул за окно и увидел, что мы остановились перед шлагбаумом. Слева и справа от шлагбаума до самого горизонта тянулся бетонный забор с колючей проволокой, за которым через равные промежутки стояли сторожевые вышки. Возле шлагбаума стояла приземистая будочка и обложенный мешками с песком дот, из амбразуры которого многозначительно смотрело дуло станкового пулемёта. На рай всё это ну никак не тянуло. Но больше всего мне не понравился кумачовый транспарант, растянутый над шлагбаумом: "Оставь надежду, всяк сюда входящий!". Чуть ниже, на заборе, правда, было приписано "Punk not dead" но это не вселяло особой надежды.

Наконец наш водитель разобрался с бумажной волокитой и мы продолжили наш путь. Пейзаж, который предстал моему взору, когда мы оказались по ту сторону шлагбаума, не очень впечатлял: не было ни огненных озёр, ни повсеместно страдающих грешников, ни чертей которые лупят этих грешников раскалёнными сковородками по самым интересным местам. До самого горизонта тянулись тоскливые бараки, изредка перемежавшиеся с не менее тоскливыми двухэтажными кирпичными строениями. Самым привлекательным элементом окружающей действительности было, пожалуй, небо. Красное, постоянно переливающееся невероятными оттенками, оно висело метрах в десяти над головой. Мне почему-то казалось, что если плюнуть вверх, то оно обязательно зашипит.

 

Мы остановились у высокого здания, странно сочетавшего в себе все прелести хрущёвских построек и готических храмов.

— Ну что, господа неприкаянные, конечная остановка, выходим… — со вздохом изрёк наш водитель, откинулся в сиденье и стал грызть бутерброд с луком.

Пёстрая толпа высыпала на улицу и принялась изумлённо оглядываться по сторонам. Впрочем, долго пялиться на окружавшие нас красоты нам не дали: как из-под земли возникли два рослых ангела с автоматами.

— В колонну по два. Быстро! — скомандовал один из них.

Дважды просить не пришлось: мы стали пионерским строем секунды за три. После этого один ангел стал впереди, второй замкнул колонну и мы пошли к входу в готико-хрущёвское здание. Вокруг нас шли по своим делам черти и ангелы, причём, что меня удивило, они ничего не имели друг против друга. Более того, порой черти мирно о чём-то беседовали со своими извечными соперниками, а когда мы уже почти вошли внутрь я заметил небольшую кучку состоящую пополам из рогатых и крылатых, которые, судя по всему, играли в карты тайком от начальства.

Впрочем, секунду спустя мы были уже внутри. Я ожидал уже увидеть варящихся в автоклавах грешников и, поэтому, был несколько разочарован, когда моим глазам предстала обычная для любого серьёзного заведения картина: длинный коридор со множеством обитых чёрной кожей дверей, каждая из которых была снабжена латунной табличкой. Я прочитал одну из этих табличек: "Зам. зав. по регистрации и классификации см-х грехов". Я долго напрягал всё своё воображение, прежде чем понял, что "см-х" обозначает, по всей видимости, "смертных". На других табличках сокращения были ещё более непонятные, так что я решил более не терзать свой и без того расшатанный последними событиями рассудок.

Наши ангелы-конвоиры указали нам на кабинет с единственным вполне понятным названием: "Регистратура" и сказали, что сейчас нам всем дадут распределение. Мы сели на заботливо расставленные вдоль стен театральные кресла и стали ждать своей очереди. С вашего позволения, я пропущу те два часа, которые я провёл в ожидании и сразу начну с того момента, когда я, набрав побольше воздуха в грудь, открыл тяжёлую дверь.

 

Итак, набрав побольше воздуха, я нажал на бронзовую ручку и вошёл внутрь. Предчувствия у меня были далеко не самые лучшие: те, кто входил сюда до меня, выходили с какими-то озабоченно-озадаченными лицами, словно пытались переварить что-то малосъедобное. Впрочем, я чуть снова не разочаровался в происходящем. В небольшом кабинете за офисным столом сидел невысокий чёрт в невнятном свитере и что-то набирал на клавиатуре небольшого обшарпанного ноутбука с наклейкой "Microsatan Windows 666".

— Здравствуйте, — учтиво сказал я.

— Проходим, садимся, — меланхолично бросил чёрт.

Я сел на предназначенный для клиентуры табурет.

— Имя.

— Что? — переспросил я.

— Зовут как?

— А, Максим.

— Фамилия?

— Кич.

Чёрт пробежался по клавишам компьютера.

— Есть такой… У, батенька, что ж вас на башенный кран так потянуло?

— Поспорил с корешем на бутылку "медового", что пройду на руках до конца стрелы и обратно.

— Проспорил… — с самым невинным выражением лица отметил чёрт.

— Проспорил, — подтвердил я.

— Ладно, национальность?

— Русский.

— Вероисповедание?

— Сатанист, — ответил я, немного поколебавшись.

— Жизненная позиция?

— ???

— Вот вечно так. Ну не знаю, карьерист, пофигист, любер?

— Неформал.

— Ну что ж. Вот ваше направление до самого Судного Дня: райские кущи, арфы, хор ангелов, много света и благолепия.

Я ожидал чего угодно, но целую вечность слушать пение ангелов среди тенистого сада было выше моих сил.

— За что? Какого хрена? Я не хочу в рай!!!

— А кто сказал что это рай? Я даже если постараюсь не придумаю для вас худшего ада.

Май 2001. Витебск

Запасные пути Господни

— Вставай! Хватит дрыхнуть,— обладатель мерзкого высокого голоса был свято уверен в том, что я буду его слушать.

— Мама, дай поспать, — отзываюсь я, не открывая глаз, — я никогда больше не буду смешивать водку с формалином, честное пионерское, только дай поспать.

— Грешник Кич! — голос над моей головой сползает в район утробного баса и при этом невероятно взлетает по децибелам.

— Грешен, каюсь, как проснусь, обязательно схожу в церковь, — я демонстративно перевернулся на другой бок и в тот же момент свалился на пол.

Что поделаешь, придётся вставать. Интересно, у кого из моей родни такие вокальные данные? Я открыл глаза, посмотрел вверх и только одно слово сорвалось с моих иссохших уст:

— Белочка…

В нескольких сантиметрах от меня был пол. Он уходил куда-то очень далеко, и всё его обозримое пространство было завалено пустыми бутылками разнообразнейшего калибра. В полуметре от меня на полу стояла пара чёрных лаковых ботинок. Из ботинок торчали две ноги, которые соединялись где-то вверху, дальше шёл пиджак и на самом верху всей этой громады была голова. Венчала вышеуказанное сооружение великолепная пара рожек.

— Не мама… — проконстатировал я.

— Совсем не мама,— покачав головой подтвердил рогатый. И тут же сорвался на крик, — Ты уже вторую неделю здесь пол подтираешь! Ты что, решил до Страшного Суда из запоя не выходить?

— А что?

— А то что без тебя уже десять поездов ушло! А ну встать!

От такого вопля мне захотелось тут же вскочить, вытянуться по струнке, крикнуть "Есть, сэр! Так точно, сэр" и помчаться защищать интересы страны куда-нибудь на Балканы. Но то ли национальность меня подвела, то ли похмельный синдром, но вместо бодрого прыжка в стойку "смирно" у меня получилась более менее равномерная попытка приподняться. С "так точно, сэр!" тоже не очень получилось. Честное слово, я именно так и хотел сказать, но у меня вышло только:

— Какой базар, начальник? — Последние две недели я общался явно не почётными членами Академии Наук, — вот только сам я даже до параши дойти не смогу.

Рогатый усмехнулся. За его спиной возникла пара бодрячков в пластиковых касках и с выкрашенными в чёрно-жёлтые полоски крыльями.

— Выноси, — стройбатовцы подхватили меня за руки и ноги и вынесли на свет Божий. Впрочем, при ближайшем рассмотрении, оказалось, что Божьим светом тут отродясь не пахло: я лежал на колком, только что постриженном газоне и смотрел в красное небо.

— Вот чёрт! — рявкнул я в эту кровавую твердь. И тут же, — да я это не тебе!

Рогатый субъект со всеми следами алкогольной изношенности на лице, обернувшийся было на моё чисто спонтанное высказывание, сплюнул и зашагал дальше по своим делам…

 

Итак, я лежу на газоне и наблюдаю уходящее в небо цвета плодового вина сложенное из железобетонных блоков строение. Оно бы сильно напоминало Собор Парижской Богоматери, если бы этот собор строили при Хрущёве: особенно пикантно смотрятся типовые блоки с узкими готическими бойницами-окнами и увесистая табличка цвета спелого кумача: "Пункт приёма и распределения грешных душ №324".

Обрывки памяти крутились в моей голове как бельё в барабане стиральной машины. Я помнил, как пил пиво с двумя панками, которые отравились, сварив химку из собственных носков (после того как на сейшене они затоптали до смерти какого-то гопника, по описанию донельзя похожего на моего соседа по моргу, Ножовского). Я помнил, как пил портвейн с какой-то Витебской рок-группой, решившей отметить день рождения Янки Дягилевой сомнительным деревенским самогоном. Самогон оказался ещё более сомнительным, чем они ожидали и теперь у них появилась беспрецедентная возможность сделать подарок Янке лично. Я пил водку с двумя матёрыми сибирскими мужиками, устроившими ралли Задрючино – Передавль – Закопайск – Задрючино на тракторах "Беларусь". Я пил виски с шерифом какого-то вконец захудалого американского посёлка городского типа. В его посёлке школьники решили сыграть в пейнтбол с настоящим оружием. Особо добрыми словами шериф вспоминал родителей пристрелившей его детворы, которые припасли в своих домах столько стволов, что их хватило бы на всех мусульманских террористов взятых вместе с балканскими сепаратистами и прочими врагами Большой Американской Мечты.

Пил, короче говоря, я много. Куда больше, чем следовало и куда меньше чем хотелось. Так или иначе теперь я лежал, тупо уставившись в небо цвета мяса и мучительно пытался припомнить, что это за десять поездов ушло в неизвестном направлении во время моего запоя, и какое отношение к ним имел ваш покорный слуга.

Наконец, мне в голову пришла здравая идея: проверить свои карманы на предмет наличия в них хоть каких-то документальных свидетельств, связанных с последними двумя неделями. Обыск внутренностей потёртой замшевой куртки дал потрясающие результаты: аусвайс на имя Максима Кича, пять бумажек с портретом какого-то бородатого лица еврейской национальности и надписью "100 райхсмарок" на каждой и, наконец, билет в купейном вагоне поезда "Лимб – 4-е небо", что характерно, без даты. Я повертел перед глазами пёструю бумажку с витиеватым логотипом "Небесных Железных Дорог", сплюнул себе под ноги и отправился искать железнодорожный вокзал…

 

Голубоглазый блондин-ангел с автоматом осмотрел меня с головы до ног так, словно я был болен проказой.

— Вокзал? А, ну это по улице Святых Мучеников до перекрёстка до проспекта Блаженных и там налево и прямо километра так четыре до упора.

— Слушай, служивый, а общественный транспорт здесь предусмотрен?

— Это был бы рай, — развёл крыльями мой собеседник.

Поблагодарив блондина, я вышел за ворота пункта приёма и распределения. Полусонный чёрт в будке на какую-то секунду прервал просмотр своего очередного сна и спросил, куда это я собрался. Я ответил, что собираюсь на вокзал, и показал аусвайс.

— Вали… — протянул охранник и тут же, откинувшись в кресле, заснул.

Я уже вышел на улицу, когда у ворот остановился разукрашенный танцующими скелетами чёрный "Икарус" и разразился нервной серией гудков, сквозь которые доносилось: "Да просыпайся ты, рогоносец хренов!".

Улица Святых Мучеников была похожа на любую улицу построенную в типовом городе по типовому проекту: похожие друг на друга как близнецы-братья здания наводили на мысль о клонировании; испоганенные ширпотребовским дизайном автомобили методично гадили чёрными облаками выхлопных газов; толпа, одетая во все оттенки серого, не спеша брела по своим делам. Правда, рога и крылья, разбавлявшие общую массу, вносили некоторое разнообразие, но спустя полчаса я уже воспринимал эти придатки как нечто само собой разумеющееся. До сих пор не понимаю, почему я решил, что должен идти именно на вокзал, садиться там на поезд и ехать в столь ненавистный мне рай? Видимо это была одна из хитрых адских штучек, благодаря которой надобность в конвоирах напрочь отпадала.

На перекрёстке улицы Святых Мучеников и проспекта Блаженных (назвал же кто-то) я спустился в подземный переход и тут же замер: из противоположного его конца раздавались звуки гитары, сопровождаемые донельзя знакомыми голосами. Я кинулся на звук.

Действительно: у облицованной кафелем стены прямо под надписью "Где ЛаВей?" стояли два боевых товарища, при жизни именовавшие себя панками: Гвоздь и спутник его Дырокол. Гвоздь играл "Бога нет", а Дырокол пересчитывал райхсмарки щедро накиданные сострадательными согражданами в чехол от гитары.

— Какие люди! — усмехнулся я, подходя ближе, — и давно вы преставились?

Гвоздь от неожиданности аж гитару уронил. Гитара висела у него на шее и упасть на землю не смогла, но зато больно стукнула цельнометаллическими колками по бритой макушке Дырокола. Дырокол сматерился, спрятал райхсмарки в карман, поправил очки и только после этого узрел мою скромную персону.

— Кич! — дуэтом воскликнули оба панка.

— Кич, — подтвердил я, — так какими судьбами?

— Понимаешь, — сказал Гвоздь, извлекая из кармана потёртого пиджака пачку сигарет и закуривая, — стояли мы так в переходе, играли на гитаре. Тут к нам подошёл какой-то гопник и предложил ящик пива единовременно. Так прямо и сказал. Ну и, типа, нам только надо одну бумажку подписать и сразу он нам этого пива выдаст. Так прямо с ящиком пива он и пришёл. Ну Дырокол, тот подмахнулся, не думая. Ему сразу ящик пива! Я спросил: "а что, ящик – на двоих?". "Нет, — говорит: на каждого". Ну тут я тоже подписался, а он и мне ящик! Откуда он их доставал – ума не приложу, ну мы короче устроили кутеж, беленькой ещё прикупили, собрались компанией. На утро просыпаемся в этом сраном распределителе, а нам какой-то хрен рогатый и говорит, что души мы свои продали… вернее – пропили. И бумажку, значит, эту предъявляет с нашими росписями.

Я посочувствовал. Поинтересовался, где тут вокзал.

Дырокол сделал умную мину на своём и без того интеллигентном лице, покосился на чехол от гитары и тонко намекнул на то, что за сегодня им не так уж и много накидали. Я отписал ему звонкого щелбана, тонко намекая на то, что для друзей подобные услуги должны оказываться бесплатно.

Он понял.

 

Итак, я на вокзале:

Вокзал и вокзал: сумрачные физиономии в билетных кассах, справочная система с потухшим экраном и табличкой "Временно не работает", прохаживающиеся по трое ангелы в пятнистой униформе – что ещё надо для того, чтобы объездивший в своё время пол-Союза грешник почувствовал себя как дома?

Вообще, мне показалось странным только одно: почему у меня не появилось желания забить на этот поезд и сбежать куда-нибудь подальше. Хотя, наверное это было связано, в основном с тем, что я считал, что такая сволочь как я не пропадёт нигде…

До отправления следующего поезда на 4-е небо было что-то около двух часов, которые предстояло где-то провести. Чисто интуитивно я отыскал зал ожидания, где свалился на ближайшее пластиковое кресло. Взгляд мой упёрся в телевизор, подвешенный под потолком, и неизменную швабру у стены. Миловидная ведущая болтала что-то про отклонение третьей поправки к шестой заповеди, а я смотрел сквозь экран и прикидывал, можно ли в раю повеситься.

В этот момент в дальнем конце зала ожидания мелькнула знакомая фигура. Девушка в джинсовых брюках и кожаной куртке резко выделялась на фоне одетых в стандартные потёртые одёжи, в которые тут рядили и грешников и праведников. Девушка явно старалась не попадаться на глаза патрулирующим вокзал ангелам. Где же я её видел? Ах… да! В прошлый раз её отловили в автобусе! Пусть я и сволочь, но сейчас я собирался помочь человеку и на то у меня были две причины. Во-первых, я не люблю, когда за человека решают, умирать ему или ещё немного помучиться, а во-вторых, я не собирался устраивать бессрочное воздержание только потому, что умер.

Я тихо подошёл к ней и оттянул за ряды камер хранения.

— Пусти, тварь патлатая! — прошипела она, впиваясь ногтями мне в руку.

— Ты что, хочешь чтобы тебя опять назад вернули.

— Ещё чего! — она отпустила мою руку и поправила волосы, ставшими от постоянных перекрасок не то синими, не то – зелёными.

— Тогда слушай сюда, — я вовсе не был экспертом в делах райских, но безалаберность, похоже, была во всех мирах одна на всех, — тебе нужно: а) переодеться – шмотки у тебя, не спорю, крутые, но в условиях данной конкретной реалии они не котируются; б) так или иначе, но выбраться из Лимба.

— А Лимб, это что?

— Лимб, дорогая, это то место где мы сейчас находимся. Приёмник-распределитель для свежеумерших вроде тебя или меня. Так вот: я не думаю, что в райских кущах нас будут так сильно пасти, как здесь. Ну и, наконец, пункт в), самый главный и насущный. Как тебя зовут?

— Вика.

— Очень приятно, Макс. Максим Кич. Иногда – просто Макс, чаще – просто Кич. А теперь давай раздобудем тебе шмотки.

 

Шмотки мы раздобыли путём элементарного бартерного обмена. Причём, пока я искал тряпки подходящего размера, Вика сидела, запёршись в кабинке туалета, в одном нижнем белье и материла меня почём зря. Впрочем, наверное во мне всегда была коммерческая жилка, поскольку через пятнадцать минут Викиной матерщины у меня на руках был комплект защитного цвета и подходящего размера, а, также четыре бутылки водки.

Вика в последний раз сверкнула нижним бельём, заставляя меня мысленно торопить тот момент, когда мы доберёмся до какой-нибудь уединённой кущи, и влезла в костюм похожий на те, что носили студенты на коммунистических стройках.

— Ну ты и затарился… Это что нам на двоих?

— Нет… На двоих этого, пожалуй, будет мало. Но я тут разузнал две вещи: водка здесь очень даже ценится, поскольку бывает только контрабандной, а ещё, угадай кто работает проводниками в поездах этого милого места… Таки всё те же проводники, что на Земле, только преставившиеся. А я гадом буду, если не найду подходящую проводницу, которая пустит нас обоих.

— Карты в руки! Но, боюсь, раньше у нас президент сменится…

 

И почему я не поспорил с ней на желание? Под весёлый перестук колёс мы уже открывали сэкономленную бутылку водки, когда к нам в купе ворвалась полупьяная проводница – таких ещё называют полупроводниками.

— Контроль идёт! Уже в соседнем вагоне. Хоть под полку прячь свою деваху, хоть в карман, но чтоб её тут не было.

— Вика, пошли, прогуляемся!

— Куда ещё? — моя подруга потихоньку приближалась к состоянию проводницы.

— В туалет.

— А без меня отлить ты не можешь?

— Контролёры идут. Хочешь обратно в Витебск?

Она не хотела обратно в Витебск. Более того, слово "контролёр", по всей видимости, пробудило в ней недавние воспоминания, так что она, слегка протрезвевшая, побрела за мной, описывая некоторое подобие синусоиды.

Контроль не заставил себя долго ждать: в двери туалета постучали.

— Проверочка. Билетик, пожалуйста.

— Мужи-ик. Меня поносит тут. Я из четвёртого купе – спроси у проводницы! Я если сейчас пошевелюсь полвагона отмывать придётся!

— Слушай, не вы[Пропущено по соображениям этики и морали]ся. Приоткрой двери и высуни билет.

Я, задвинув Вику как можно дальше от входа, просунул руку с билетом в приоткрытую дверь. По ту сторону двери клацнули компостером, слегка прищемив мне палец.

— Вот черти! — ругнулся я, пытаясь остановить потёкшую из-под содранной кожи кровь.

— Сам ты – чёрт. Черти на этой линии работают по чётным, пора бы уже и привыкнуть! — за дверью раздались удаляющиеся шаги.

 

— Так прямо и говорит! "С точки зрения сама понимаешь чего мы не можем более находиться в столь близких отношениях". И тогда я…, — теперь уже окончательно пьяная Вика висит на моём плече и рассказывает про причину своей девятнадцатой попытки суицида. Эта милая девушка решила отравиться газом: взрывом снесло половину дома, от ударной волны весь микрорайон был вынужден заменить стёкла, менты три месяца искали по чердакам и подвалам чеченский след, виновница торжества не пострадала.

— И где ваша семья потом жила?

— Я что, дура, кончать жизнь самоубийством в собственной квартире?… А семья подруги жила потом у нас…

— Ясненько, — я долил в себя ещё немного водки, окончательно переходя в состояние расширенного сознания. Тут поезд притормозил у огромных ворот, проделанных в здоровенной стене. У ворот стоял гигантский верзила с шестью крыльями за спиной и ракетницей запредельного калибра в руках.

Радио прошипело что-то невнятное, потом в шум прорвался пьяненький голос нашей проводницы: "Райские врата, стоянка пять часов, туалеты закрыты, охрана снаружи стреляет без предупреждения, так что на перрон даже не пытайтесь высунуться. Добро пожаловать на небеса, праведнички!"

Вика вдруг похлопала меня по плечу.

— Кич.

— Чего тебе?

— Ты по-немецки хоть немного понимаешь?

— Да не то чтобы… А что?

— А вон там что за шильда? — моя спутница показала куда-то за плечо серафима. Я пригляделся: вязь над воротами вдруг сложилась в готическую надпись "Arbeit machts frei".

— Это по-ихнему что-то вроде "Добро пожаловать", — соврал я, и залил приступивший к горлу шипастый комок остатками сорокоградусной.

Октябрь-Декабрь 2001. Витебск

Неформатный рай

С прибытием остатков моей телесности в район пятого круга Рая здесь произошло несколько событий, к которым я не имею ровным счётом никакого отношения. Я, в частности, отрицаю тот факт, что я устроил шестикрылому херувиму-ракетчику ожог первичных половых признаков путём прямого попадания в оные осветительной ракеты. В конце концов, было темно, а иного способа уяснить таки, откуда взялся на свет этот верзила, не было. Зато теперь я с полной уверенностью могу доложить, что взялся он очень даже приличным и естественным образом. Другой вопрос, что для него самого теперь этот способ размножения заказан надолго.

Безусловно, не я воспользовался чаном в общественной столовой для того, чтобы вскипятить в нём сорок литров водки и банку серной кислоты. От чего отрубились обедавшие в этой самой столовой ангелы с чертями, я тоже не знаю. Я же не отрубился.

И противогаз я потом тоже вернул туда, где взял.

Да, к полному и безоговорочному затоплению опорного пункта милиции, что по улице Иерихонских Труб 14 дробь 7, разнообразными отходами из прорвавшей канализации я непричастен. Сами виноваты – нечего было Вику заметать.

Об этом несчастии в нашей с ней совместной судьбе – подробнее. Очнувшись на травке – самой банальной газонной травке – с многочисленными следами вчерашних возлияний, я обнаружил наличие отсутствия моей товарки по злоключениям. Ещё с полчаса я старался не шевелиться, предполагая, что Вика, в силу природного здоровья и врождённой смекалки, отправилась искать какой-нибудь опохмелятор. Однако же, по прошествии вышеописанного промежутка времени, я понял, что лекарство для души и тела, равно как и девушку, мне придётся искать самостоятельно. Долго искать не пришлось – как оказалось, Вика обнаружила в тенистом дворике обширный дербан и принялась заготавливать травы в промышленных количествах. За этим увлекательным занятием её и застали местные стражи порядка. Что, собственно говоря, неудивительно: в дворике, помимо густых зарослей марихуаны, имел место быть тот самый опорный пункт.

Так что, когда я добрался до места вышеописанных событий, они уже находились в эндшпиле. Два чёрта в ментовской форме заносили брыкающуюся, извивающуюся Вику в прохладный полумрак своей обители, а посреди уничтоженного дербана стоял на коленях ангел в чине лейтенанта внутренних войск и скупые мужские слёзы катились по его возвышенной физиономии подобно Ниагарскому водопаду. "Афганочка моя, голландочка…" — причитал пернатый, — "даже выцвести толком не успела... Да на кого ж ты меня!"

Не скажу, что рыдания белокрылого растамана – при дальнейшем рассмотрении даже дреды обнаружились – оставили меня совсем уж равнодушным, но моя беда была куда более суровой. Прикипел я к Вике за время наших совместных скитаний по Наднебесной. Тем более, что оказалась она совершенно не дурой, а даже наоборот – порой умудрялась выдать на-гора такое, что я потом очень долго самого себя считал кретином.

Короче говоря, после того, как Вику, судя по всему, отправили жить в девятнадцатый раз, меня обуяли разного рода сентиментальные настроения и раздумья философского толка. Так что, когда мои руки перекрывали вентиль в подвале опорки, я вспоминал избранные места из Бертрана Рассела, а когда сверху запахло отнюдь не нефтью, и начали раздаваться удивлённые крики, то, я пришёл к выводу, что Вечность далеко не всегда пахнет одинаково.

Воодушевлённый этим эпохальным открытием, я поспешно покинул подвал и некоторое время наблюдал за тем, как потерявшие свою белоснежность ангелы пытаются спасти хоть что-нибудь из утопающего в дерьме здании.

Впрочем, недолго длилось моё воодушевление: я вдруг понял, что кроме Вики у меня на новом месте жительства никого и не было. Такой вот облом в отдельно взятом Эдемском саду. В наступившем минорном настроении я и напоролся на Гвоздя.

Гвоздь за период пребывания в мире теней не брился из принципа и теперь вяще напоминал ключевого библейского персонажа.

— Здорово, Кич, — изрёк клон Сына Человеческого, — хреново ты выглядишь.

— Я что когда-то выглядел лучше?

— Угу. Вот помню, как ты с Викой…

— И ты туда же. Нет больше Вики.

— То есть её…

Я кивнул, а Гвоздь рассмеялся. Странным образом, кстати говоря рассмеялся, неестественным.

— Очень смешно, — буркнул я и собрался уже избавиться от общества моего бестактного товарища, когда вдруг его смешок оборвался, и задорные искорки в его глазах заметно потускнели.

— Знаешь, не очень. Но если постоянно ходить с тусклой рожей и винить себя во всех смертных грехах, то скоро сам жить не захочешь и другим не дашь. И знаешь ещё что?

— Нет. Что?

Вместо ответа Гвоздь продемонстрировал внутреннюю суть внутреннего же кармана своего пиджака. В оном покоилась ёмкость дешёвого, но хорошего вина.

— Антидот, — прокомментировал мой товарищ, — Лечит душевные отравления любой степени тяжести. Так что теперь слушай сюда план наших совместных действий. Ты берёшь свою задницу в руки и следуешь за мной до ближайшего укромного места, где этот самый антидот можно распить не опасаясь ментов.

 

Гвоздь умел находить укромные места предназначенные для распития плодово-ягодных эликсиров. Мы пристроились на крыше десятиэтажки через дорогу от того самого злосчастного опорного пункта милиции. С крыши открывался чудесный вид на самоотверженные действия бригады ассенизаторов. Впрочем, при всей своей самоотверженности, ассенизаторы, тем не менее, изрядно замешкались. И было от чего. При попытке открыть парадную дверь на улицу хлынула субстанция, которой помещения за этой дверью находящиеся были наполнены от пола до потолка.

Хорошо ещё, что свежий ветерок дул с противоположной стороны.

— Да…, — ухмыльнулся я, — не проще ли было пристроиться где-нибудь в сортире. Правду говорят, панк себе везде говно найдёт.

— А я не панк, — заявил Гвоздь, избавляясь от пластиковой пробки.

— А кто?

— А ты кто? — ответил вопросом на вопрос мой собеседник и неприметным жестом извлёк откуда-то из недр пиджака два пластиковых стаканчика.

Я многозначительно промолчал, а, отмолчавшись, решил сменить тему.

— Слушай, а как эта отрава называется?

Гвоздь повернул бутылку, презентуя мне очередной шедевр хорошей дешёвой поэтики.

"ОСЕННЕЕ ЗНАМЕНИЕ"

Кроме названия на этикетке имело место быть изображение Иисуса, склонившегося над кувшином и, судя по всему, обращавшего воду в это самое "знамение".

— А ты, Кич, не уклоняйся от вопроса, — Гвоздь вцепился в неудачно поднятую мной тему, что, впрочем, не мешало ему разливать сиреневую жидкость по стаканам, — Кто ты такой?

— Аз есмь Homo sapiens, от обезьяны произошедший и не имеющий в силу своей материалистической натуры никакой другой души за исключением электрохимических взаимодействий промеж нейронами при вмешательстве разного рода гормонов, феромонов и импринтингов. А то, что я сейчас пью бырло в Раю, так это от галлюциногенов на основе лизергиновой кислоты, которых я, судя по всему, сожрал накануне немеряно. Вот нажрусь с тобой до потери пульса и проснусь где-нибудь на фазенде Лёхи Крупника или в другом каком месте, где я и скушал этой гадости.

— Брешешь, Кич. А брешешь потому, что сам не знаешь. Так что бери стакан и… за то, чтобы знать и не издохнуть от этого.

Выпили. Тепло разлилось по организму и мир посветлел. Чего они в это "знамение" добавляют, что оно так быстро вставляет?

— А ты знаешь, кто ты?

— И я не знаю. И знать не хочу. Потому что нельзя себя знать и, тем более, пытаться узнать.

— С какой такой стати?

— А с такой, что представь, что ты вдруг решил в себе разобраться.

— Ну и разберусь со временем.

— А ни хуя. Вот посмотришь на себя со стороны и увидишь себя, смотрящего на себя, смотрящего на себя и тебя на хрен зациклит. В итоге получишь свою законную депрессуху и всё.

— Слушай, Гвоздь, мне и так муторно, а тут ещё ты разводишь свою философию.

— А я её развожу потому, что ты сам хочешь, чтобы я её разводил. Потому, что тебе сейчас себя жалко.

— С чего ты взял?

— У тебя это на морде написано. Хочешь уткнуться мордочкой во что-нибудь тёплое и мягкое…

— Это в говно, что ли?

— …ну тут тебе виднее, куда морду совать. Короче хочешь уткнуться и залиться горючими слезами. И ты по жизни будешь считать себя виноватым во всём, что вокруг тебя случается только потому, что считаешь себя пупом Земли.

— Сволочь ты, Гвоздь!

— Знаю. А ещё подонок бесчувственный и многое другое. Как меня только не называют. Потому что я говорю то, что думаю, а думать я от рождения привык так, как мне хочется. Давай ещё по одной.

Выпили. И появилось явственное желание в самом деле приткнуть куда-нибудь свою мордочку – хоть бы и в говно – и прикорнуть, всхлипывая от собственного вселенского бессилия.

— Ну вот, — хмыкнул Гвоздь, — теперь тебя на сон потянуло. Ну да это ничего. Со всякими бывает и знаешь что, проходит. Так что глаза открой и далеко не уходи.

— Да, кстати, а куда далеко ушёл Дырокол?

— Хрен его знает. Нашёл где-то дербан и неделю его не видно и не слышно. Так что Дыроколу сейчас лучше чем нам.

— А чего ж ты с ним не пошёл?

— Так не вставляет ни хрена его трава. А ему об этом говорить как-то неудобно – пущай кайфует.

Мы опрокинули ещё стакан и стало мне хорошо донельзя. Просто нельзя, чтобы так хорошо человеку было. Небо – голубое и катятся по нему облачка, лёгкие такие, прозрачные…

— Ну, чего загрустил? — поинтересовался Гвоздь, вперившись в меня своим ясным взором.

— Хрен его знает, — я пожал плечами, — просто такое чувство, что мы все: я, ты, Вика, все… пытаемся закосить под таких крутых чуваков, которым море по колено, а на самом деле мы готовы… ну не то, чтобы готовы, просто… я даже про себя говорить не буду… но внутри мы… чище что ли. Со всеми этими пьянками, загулами… Всё равно чище, чем пытаемся быть.

— И правильно. Ты сам посуди, вот пришёл ты домой, грязный, как панк, руки сполоснул – они всё равно грязные остались, потому что в лом тебе отмываться дочиста. И висят два полотенца: грязное и чистое – каким вытрешься? Чистым ведь. Вот и с людьми так. Они свою грязь – ту которая внутри – о чистое вытирать любят…

— А ещё говорят, что Бог всё видит.

— А ты сам у нег…

 

При проверке диска обнаружено 716800 байт данных в 10 потерянных фрагментах файлов. В этих фрагментах могут содержаться полезные данные, однако чаще всего их следует просто удалить. Чего ты сказал? Преобразовать потерянные фрагменты в файлы? Хрен тебе, там такая галиматья записана, что ты рехнёшься, когда протрезвеешь. Удаляю на хрен!

 

Очнулся я на вокзале. Девятый круг, судя по вывеске. Надпись на скамейке: "Круто, ты попал!". Приятный женский голос пробивается сквозь заунывное гудение в черепе:

— Есть мужчина и есть женщина. И мужчина прекрасен тем, что он мужчина, а женщина тем, что она – женщина. Нет смысла говорить о равенстве, потому, что два нетождественных понятия вообще нельзя сравнивать. Но нельзя и говорить о превосходстве, потому что неравенство утверждает лишь разнообразие форм, а никак не превосходство одной из этих форм.

Я прикрыл глаза и увидел короткий видеоролик о том, как удав воспринимает извержение газов через заднепроходное отверстие. Женский голос слегка мутировал и закончил своё высказывание совершенно будничной фразой: "…прибывает к 15-му пути северной стороны, выход через переходной мост на восьмую платформу"

Наученный горьким опытом, я сразу же обшарил карманы. Помимо изрядно помятого аусвайса там имел место быть скомканный листок где огромные прыгающие буквы сообщали следующее:

"Дорогой Кич. Напоминаю тебе, что после того, как мы выпили вторую бутылку водки, ты вознамерился нанести визит вежливости Господу Богу. Надеюсь, что к этому времени ты будешь всё ещё достаточно пьян, чтобы натворить там побольше глупостей.

Когда будешь на девятом круге, езжай до центра любым автобусом, кроме десятки. Там, за площадью Пророка Магомета, есть небольшая улочка и здание с табличкой "БОГ". Гадом буду, если это не то, что ты ищешь.

Гвоздь."

Вот так вот! Однако же спасибо Гвоздю, а то я бы, пожалуй, до вечера вспоминал, за каким хреном судьба занесла меня на девятый круг. Приятное, осмелюсь доложить, место и очереди здесь короткие. Временную регистрацию я оформил за полчаса. Клерк долго смеялся, когда в графе "причина приезда" я написал: "Заехал по пьяни, жду обратный поезд".

 

В небольшое здание с табличкой "БОГ" я влетел, ощущая себя будёновской конармией и танковой дивизией в одном флаконе. Ангел с раздутой флюсом физиономией хотел было осведомиться о цели моего визита, но я с порога ошеломил его вопросом:

— Где главный?

Ангел совершенно не ошеломился, и поинтересовался, как меня зовут.

— Кич. Максим Кич.

— Двадцать третий кабинет. Как поднимешься по лестнице – направо и до конца коридора,— пернатый махнул рукой в сторону лестницы и что-то зачеркнул в регистрационном журнале.

Когда я взлетал вверх по лестнице, в моей голове вертелась навязчивая картина. Я открываю двери мощным пинком, и ору на все райские кущи: "Ты что такое творишь, сволочь?!"

У двери я затормозил. Постучался.

— Разрешите.

— Да, да… открыто!

Я аккуратно просочился внутрь, наскоро придумывая извинения за беспокойство.

Внутри обнаружился средних размеров офис. Полки, заваленные скоросшивателями, напольный вентилятор, пара картин и стол, на котором стоял плазменный монитор.

За столом сидел пожилой мужчина и что-то очень старательно на мониторе разглядывал. Потом, не отвлекаясь от экрана произнёс.

— Максим, здравствуйте. Присаживайтесь.

— Здрасьте, — я присел.

— Ковёр грязный. Присядьте на стул.

Я присел на стул.

— К Богу пришли?

— К Богу, — я кивнул головой. Все тезисы предстоящей беседы испарились из моей памяти и теперь в парообразном состоянии витали под сводами черепной коробки.

— А Бога нет.

Следующие пять минут я переваривал услышанное. Окажись в кабинете, скажем, Аллах или Курт Кобейн, я бы, пожалуй, удивился меньше.

— А когда он будет? — промямлил я, наконец. И тут же понял, что сморозил глупость.

— Его вообще нет, — усмехнулся мой собеседник, — вы табличку у входа видели?

— Да.

— И что там написано?

— БОГ!

— Нет. Там написано Б.О.Г. Бюро Отпущения Грехов. А Бога нет. У нас, вообще-то демократия.

— Хорошо. А вы кем тогда будете.

— Ну… на русский это можно приблизительно перевести, как "начальник"… Скорее даже, "председатель". Но вы не расстраивайтесь. Ко мне часто заходят молодые люди. Много интересных товарищей. Порой приходится выслушивать занятнейшие теории и гипотезы. Но сам факт наличия или отсутствия Бога вам и при жизни-то не особо мешал. Вопрос ко мне у вас несколько иной природы.

— Да как бы сказать… Вы ведь всё равно всё наперёд знаете.

— Честно? Ничего я не знаю. Я – всего лишь человек, и никаким особым даром предвидения не обладаю, хотя, конечно, некоторые полномочия есть и у меня.

— Но вы тут главный.

— Я – председатель. Всё решают законодательные и исполнительные органы. Вы поймите меня правильно: когда-то вдруг выяснилось, что некоторые люди после смерти попадают сюда. И, к счастью, не только люди, иначе до сих пор бы в шалашах жили. Так вот, надо было что-то решать, чтобы и жить было не скучно, и чтобы порядок был хоть какой-то. Всё, что вы здесь видели, выстроено людьми и никем более.

— А херувим тот с ракетницей?

— Ну… здесь мысль обретает особую силу и даёт свободу трансформировать свою видимую и осязаемую оболочку. После некоторых тренировок, конечно. Зря вы так того товарища, кстати. Да… а черти и ангелы – это что-то вроде униформы. В определённых вопросах мы весьма консервативны.

— Ну… передайте ему мои глубочайшие извинения.

— Но пришёл ты не с извинениями.

— Нет. Я хотел спросить, зачем вы так упорно возвращаете Вику в наш дерьмовый мир обратно?

— О… Вика… Понимаете, у нас есть некоторые планы… Скажем так, некоторая политика по отношению к миру смертных. В конце концов, мы напрямую от него зависим. На данный момент, мы заинтересованы в мессии. Который объединил бы основные мировые религии, а то у нас последнее время есть с этим некоторые проблемы.

— А при чём тут Вика.

— Ну как при чём? Если кто-то должен появиться на свет, то у него обязана быть мать.

— Вика? Да она на Деву Марию похожа, как я – на Рабиндраната Тагора.

— Много вы знаете о Марии. Да на ней негде было клейма ставить. И, кстати, стала отличной матерью. Сразу отвечаю на возможный вопрос по поводу Библии. Вот английский вы знаете.

— Знаю.

— Никогда не хотелось какого-нибудь переводчика по стенке размазать за те перлы, которые он выдаёт?

— Частенько.

— И я о том же. А что до Вики, то у нас есть действительно опытные аналитики, которые не видят более достойной кандидатуры. Поэтому она должна жить.

— Что-то я за ней особого желания жизни не наблюдаю.

— Это подростковое. Пройдёт со временем. Да, кстати, вы Василия когда в последний раз видели?

— Какого Василия?

— Ну, для вас он – Гвоздь.

— Вчера. В четвёртом круге. А что?

— В розыске он.

— Чего уже он такого натворил?

— Он – ничего. Просто какой-то умник умудрился занести в нашу сеть вирус и в канцелярии наделали массу ошибок. Агентство Д.И.А.В.О.(л) получило ордер на извлечение Гвоздя из списков живых. Там своя система, я не буду вдаваться в подробности. А на самом деле, оказалось, что ему ещё полагается прожить лет так сорок, если не все пятьдесят. Вот и ищем теперь. Там вообще много чего наворотили, пока не восстановили архивы, но теперь уже большая часть исправлена. А тут, надо сказать, скандал случился. Персона, между нами говоря, ключевая.

— В смысле?

— В том, что непорочное зачатие пока что остаётся привилегией богословов. А в жизни, если есть мать, то должен быть и отец.

— Гвоздь и Вика?

— Угу.

Мобильник в кармане председателя заиграл "Семь Сорок". Трубка, будучи извлечённой, что-то произнесла и заткнулась.

— Ну вот. Гвоздя нашли,— старик усмехнулся,— Укуренного до потери пульса. Теперь осталось исправить ещё одну нашу оплошность.

— Что ещё за оплошность?

Тут дверь распахнулась и за моей спиной возникли два плечистых чёрта.

— Вы.

— Я вроде бы честно преставился.

— Слушайте, вы за свою короткую жизнь умудрились сменить троих ангелов-хранителей. Первый уволился по собственному желанию без объяснения причины. Второй сказал, что больше такого разврата наблюдать не может и попросил перевести его в стройбат. А третий… запил третий. Как раз в тот день, когда вас нелёгкая понесла на тот башенный кран.

— Так что, вы меня воскресить решили?

— В некотором роде.

— Да меня ж, поди, закопали уже.

— На этот счёт у нас есть некоторые полномочия. Вот настанет ваш срок, придёте ко мне, я вас познакомлю с Эйнштейном, он массу интересных вещей вам расскажет. А сейчас, я попрошу вас проследовать за провожатыми.

— Один вопрос напоследок.

— Да.

— Как вас зовут?

— Иуда. Тот самый, если вам интересно. Когда вернётесь, я расскажу вам поподробнее. Тем более, что… Ладно. Нечего вам знать вашего будущего. Идите…

 

Голова гудела. И сквозь гудение пробивались голоса.

— Серый, это ты, сука, его надоумил на кран забираться.

— Да иди ты на… — господи, голова-то как болит, — Нет, лучше иди и "скорую" вызови.

— Да толку от этой скорой. Тут и так всё ясно.

Мне надоела эта ясность. Я открыл глаза и поздоровался. Знаете, очень занятное зрелище – смотреть снизу вверх на то, как три тела синхронно падают в обморок.

А пиво я им потом купил. Потому что самое главное в этой жизни – уметь отвечать за содеянное.

Витебск. 19.07.03 – 30.07.03