Anton Szandor LaVey
Когда я умер
Смерть оказалась одним из самых незапоминающихся впечатлений моей жизни. 22 февраля 1965 года, в конце обеда, внезапно и без предупреждений я перестал дышать. Так получилось, что мне пришлось умереть. Фактически. Бланш немедленно начала делать искусственное дыхание, а друзья в это время звонили 911. Прибыл отдел пожарной охраны вместе с санитарной машиной и принялся возвращать меня к жизни, используя электрический шок и другие процедуры. Я был мертв очень короткий промежуток времени, тем не менее клиническая смерть действительно произошла. Когда вернулось некое подобие жизни, я не почувствовал никакого облегчения. Фактически я ощущал не больше, чем когда умирал — я не чувствовал ничего. Еще несколько дней я даже не знал о том, что был мертв, пока в госпитале мне не сообщили об этом инциденте. Кто-то обронил: «Ты умер, знаешь ли». «Будь я проклят!», — был мой ответ.
К тому времени, неведомо для меня самого, персонал госпиталя несколько дней оперировал меня по многим несвязанным причинам, и смерть не была среди их числа. Хотя моя речь была причудлива, но адекватна и членораздельна. Я разговаривал не как недавно вернувшийся из мертвых, но как человек, полагавший, что он был в Лас-Вегасе или на корабле.
Я не помню практически ничего о своей смерти, и ничего до тех пор, пока, уже в госпитале, не вернулся к своему нормальному мыслительному процессу. Никаких огней и концов туннелей. Никакой глубокой радости. Никакого оргазма. Никакого чувства освобождения или релаксации. Это похоже на то, как если бы вы заснули и попытались описать момент, когда вы погрузились в сон. Обычно говорят «я заснул», а вовсе не «я помню засыпание».
После того как притупилась острота случившегося, начались разговоры о том, что я пережил исключительное событие, обычно не встречающееся в повседневной жизни. Позднее кто-то рискнул предложить, что как религиозный лидер я должен канонизировать свой опыт. Я уже породил свою собственную религию и, в отличие от мессий прошлого, имею клинические доказательства собственной смерти и воскрешения. Моей первой реакцией было: «Какой еще опыт? Опыт, опыт — я не могу ничего достоверно вспомнить». Я знаю, мой советчик, должно быть, думал: «Что не так с тобой? Ты должен был изобрести нечто стоящее. Придумай что-нибудь мудрое. Я бы придумал».
Как ни пытаюсь, не могу припомнить даже подробностей событий, приведших к моему падению. Все, что я знаю, было рассказано мне другими. Это совсем не то, как если бы я вспомнил ощущения или события, произошедшие непосредственно перед моей смертью. Предшествовавшие событию действия туманны, также как и почти вся более ранняя деятельность в тот день. Провалы в памяти распространяются, кажется, на весь день целиком, так же как и на несколько последующих дней вплоть до моего засвидетельствованного возвращения к сознанию. Не помню ничего о какой-либо черноте посреди предложения или о спазмах во время глотания. Никаких неожиданностей или отклонений во время любых действий, что мне случилось делать. Не помню ни вычеркивания, ни видений пятен на вещах, недостатка дыхания, появления странных форм, необычного звона или звуков— ничего.
Если опыт смерти подобен этому для тех, кто считает его некоторым значительным событием, я боюсь, что, ожидая, они тратят впустую время и должны расценивать свою ежедневную рутину как нечто более богатое событиями, нежели все, что может предложить рай, ад или сознательная загробная жизнь.
Могут сказать, что мой опыт основан на моем собственном недостатке веры, и если бы я верил, все могло бы произойти иначе. На это я могу ответить, что я хотел верить: чтобы увидеть будущее, навестить своих старых друзей, пытать врагов и посещать любимые места. Мне надо только увидеть. Может быть, в следующий раз…
The Cloven Hoof. Issue 130.
Translated by Alef Verdi