Содержание:
1. Введение.
2. Особенности научного метода.
2.1 Выбор языковой игры
2.2 Изолированность научного метода.
2.3 Доступность метода.
2.4 Совершенствование научного метода.
2.5 Эмпирическая и теоретическая база.
3. Истинно или ложно?
5. Зависимость или свобода?
6. Апокалиптические тенденции
7. Выводы.
8. Использованная литература
|
Все люди почитают то, что познано знанием; а не ведают, что познание начинается лишь после того, как, опираясь на знания, познают непознанное. Чжуанцзы |
Проблемы легитимации науки и научного метода имеют определенный интерес в различных социальных группах, но спекуляции по поводу несостоятельности научного метода имеют определенную популярность среди лиц, не имеющих к науке никакого отношения (например, креационистов). Кроме того, некоторыми считается, что наука несет опасность, ведет к зависимости. Другие наоборот считают науку единственным средством достижения счастья и свободы. Чтобы разобраться в этой проблеме, необходимо рассмотреть науку и технологии с нею связанные с разных сторон.
Научный метод не есть мировоззрение, но он может способствовать становлению личного взгляда на мир не без помощи научных открытий и технологий связанных с ними. Однако не все дисциплины, представляемые нередко за научные, являются таковыми (например, уфология). В некоторых формулируется принцип свободомыслия с привлечением существования некоего абсолюта, свойства которого содержатся во всем, но в которых доказательства моделей строятся на основе выборочных явлений.
Наряду с различными теориями претендующими на научность, существуют и антинаучные системы воззрений, стремящиеся показать не только ограниченность научного метода, но его полную несостоятельность.
Вероятно, боязнь зависимости от науки и технологий способствует появлению различных технофобных концепций и теорий в пользу «возвращения к естественности». С другой стороны, декларация истинности научного метода также не является самодовлеющим путем легитимации, поэтому данная работа является попыткой рассмотрения различных аспектов применения научного метода.
Чтобы ответить на поставленный вопрос сначала необходимо пояснить, что однозначной констатации той или иной формы освобождения или зависимости невозможно избежать, если верить либо в первое, либо во второе. Во-первых, освобождение, как и зависимость от технологий индивидуальна, поэтому дать однозначного ответа не представляется возможным, так как рассмотрение данных вопросов в отрыве от конкретного индивида или социальной группы не имеет оснований. Во-вторых, степень освобождения может одновременно приводить к зависимости, что будет раскрыто ниже, и, в-третьих, сложно представить существование абсолютной свободы и независимости. Кроме того, следует отличать как негативную, так и позитивную свободу [1].
Об отличии негативной и позитивной свободы не имеет смысла долго рассуждать, так как понятия «свобода чего-то» и «свобода от чего-то» показательны. Например, «свобода выбора» и «свобода от выбора» разные по сути выражения. Но если в первом примере все же существует по тем или иным причинам необходимость выбирать, то во втором – этой необходимости нет. Но если в первом случае можно говорить о принятии неких правил игры, выбирая из десятков или сотен предметов определенный процент, то во втором случае нет никакой дополнительной информации. Спекуляции же на эту тему свидетельствуют лишь о низком интеллектуальном потенциале утверждающего что-либо, помимо имеющейся информации о непричастности к выбору. А «лишняя» информация лишь изменяет смысл всего сообщения о выборе. Кроме того, положительная свобода предполагает, что освободившись от каких-либо препятствий, то есть приобретя негативную свободу, индивидуум будет совершенствоваться, принимая сознательно некоторые правила и одновременно ответственность за свои поступки, а не перекладывая результаты своей деятельности на других.
Некорректно, тем не менее, путать понятия негативной (свобода от) и позитивной свободы (свободы для), и списывать негативную свободу к еще одному варианту позитивной. Выбирая для рассмотрения предыдущий пример, можно указать, что свобода выбора, например, кандидата в президенты имеет ограничение, а именно: выбрать одного из ряда предложенных лиц, либо «проголосовать против всех». Показательны не смысл и сущность выборов, при которых предполагается доверить ответственность другому лицу (при голосовании за кого-либо) или «отдать голос» за один предмет, но то, что свобода от выбора не есть голосование против всех предложенных кандидатов (или предметов), это просто отсутствие необходимости выражать вообще какой-либо выбор. Если же смешивать эти понятия, и называть все вариациями слова «свобода», то получится, что во время выборов президента России, в Боливии тоже есть необходимость выбирать президента России.
Позитивная свобода также не сводится к переносу акцентов с одного ограничивающего фактора на другой, ведь при этом суть зависимости не изменяется, изменения претерпевают лишь атрибуты. Негативная свобода может развиться в позитивную при условии дальнейшей самореализации, а не на основе пассивного поведения. Для этого необходимо наличие воли, как побуждающего к действию внутреннего фактора в противоположность смирению. Таким образом, описанное может выступать в качестве физической свободы, как отсутствие различных материальных препятствий, интеллектуальной свободы, как отсутствие шаблонов мышления, и liberum arbitrium, или свободы воли. [2]
Понятия негативной и позитивной свободы, кроме того, относительны, ведь не существует абсолютной свободы известной человеку, да и само понятие свободы невозможно в отсутствии какой-либо зависимости (не имеет значение, была ли эта зависимость в прошлом, или существует в настоящем), так как градуировать шкалу освобождения по каким-то эталонным критериям все же необходимо для рассмотрения личного роста. Как в буддизме считается, что перед вхождением в нирвану последователь учения Будды должен пройти все этапы страданий, их «...следует познать, источники их – устранить, пересечение страданий осуществить, пути [к освобождению] следует пройти» [3]. И уже быть готовым к пребыванию в нирване.
Таким образом, определив понятия негативной и позитивной свободы, а также применимость этих терминов к деятельности индивидуума, можно приступать к ответу на поставленный вопрос. Для начала следует раскрыть особенности научного метода, а позже рассмотреть – от чего именно может освободить наука и технологии связанные с тем или иными открытиями, и может ли она способствовать свободе вообще, а также что следует рассматривать как зависимость.
Жан-Франсуа Лиотар в седьмой главе «Прагматика научного знания» своей работы[4] сформулировал 5 основных отличий прагматики научного знания от прагматики нарративного (то есть так называемого «народного»):
«...1. Научное знание требует выбора одной из языковых игр –
денотативной, и исключения других...».
«...2. Это знание оказывается, таким образом, изолированным от других языковых
игр, чье сочетание формирует социальную связь...»
«...3. В рамках исследовательской игры требуемая компетенция обращена только на
пост высказывающего. Не существует особого вида компетенции получателя
высказывания...»
«...4. Научное высказывание не извлекает никакой законности из того, о чем оно
говорит. ...знание, накопленное в ранее принятых высказываниях, всегда может
быть отвергнуто...»
«...5. Научная игра содержит, следовательно, диахронную темпоральность, т. е.
память и проект...»
Коротко следует рассмотреть каждый из пунктов.
|
В открытии тайн и исследовании скрытых причин вещей от точных опытов и доказанных положений получаются более прочные выводы, нежели от непонятных догадок и мнений рутинных философов. Уильям Гильберт |
При проведении исследований в научных работах нет места необоснованно вводимым излишним сущностям, или, иными словами, frustra fit per plura quod potest fieri per pauciora: «то, что можно объяснить посредством меньшего, не следует выражать посредством большего», как писал в своих работах английский схоластик Уильям Оккам. Такое введение в описание может способствовать лишь самоуспокоению, но не разработке научной теории. Научный метод существует именно как язык общения, или как правила игры. Исследователь принимает эти правила игры, соглашаясь использовать уже обработанные данные для рассмотрения новых явлений. Если новое явление не вписывается в теорию, значит необходимо доработать модель или рассмотреть различные допущения, а не добавлять необоснованных новых функциональных конструкций. В этой игре есть определенная доля ограничения, как, прочем, и любой другой игре – игрок добровольно принимает правила игры, так как понимает, что именно эти «ограничения» и позволяют использовать интеллектуальные способности в полной мере. В противном случае, эмпирически необоснованное введение одной «функции описания всего» выводит формулирующего из одной игры, и создает иные правила уже другой игры. Таким образом, правила научной языковой игры одинаковы на определенном этапе для всех и не допускают множественных формулировок в отличие от языковых игр нарратива [4]. Каждый объект или явление должно иметь четкое определение, что и предполагает денотативный подход.
Научный метод автономен, так как, имея четкие определения при описании объектов или явлений, необходимо их классифицировать и формулировать методы наблюдения и измерения. Методики проведения эксперимента формируются на основе получаемых данных, без влияния каких-либо предпосылок в подтверждении или опровержении всевозможных идей или гипотез, лежащих вне области науки, кроме, вероятно, личных пристрастий исследователя. Накопленный материал (теоретический или эмпирический) составляет инструментарий исследователя, а не предел его мечтаний, хотя последнее нельзя исключить полностью. Нет в таком случае предпосылок в рассмотрении методологии как отдельной науки, такое воззрение К. Поппер называл «натуралистическим», и считал, что «...Такой подход совершенно некритичен. Его сторонники неспособны заметить, что, открывая, по их мнению, факт, они в действительности только выдвигают конвенцию. Поэтому такая конвенция может легко обернуться догмой. Проведенная критика натуралистического подхода относится не только к критерию значения, но также и к выработанному в рамках этого подхода понятию науки, а следовательно, и к связанной с ним идее эмпирического метода» [5]. В добавление к Попперу, хотелось бы отметить, что методология – это как необходимый инструмент в игре, ее часть, которую не имеет смысла рассматривать в отрыве от самого процесса.
|
Почти невозможно пронести факел истины через толпу, не опалив кому-нибудь бороды. Lichtenberg |
Научный метод открыт для использования любому индивиду, а не только «посвященным». Впрочем, это не означает, что потенциально каждый может воспринять любую теорию или методику. Но неспособность восприятия той или иной информации не создает необоснованности прагматики научного знания. Скорее, это свойство показывает необходимость обладания определенным уровнем интеллекта для умелого использования материала как теоретического, так и практического. Как законы физики не могут быть опровергнуты тем, что кто-то не способен действовать внутри них, например, из-за собственных физических возможностей или способности к восприятию, не говоря уже о многочисленных фантазиях, например, о вечных двигателях.
Наличие определенных правил языковой игры предполагает, что участники ее должны обладать компетенцией для наибольшей эффективности игры, а не для ее симуляции.
Научное знание постоянно совершенствуется. Любая гипотеза, может быть отвергнута, при возможной фальсификации, что фактически отрицает догматичность науки. Откуда вытекают два важных свойства:
«(1) Научная игра в принципе не имеет конца. Тот, кто когда-либо решит, что научные высказывания не нуждаются более в проверке и могут рассматриваться как окончательно верифицированные, выбывает из игры.
(2) Если некоторая гипотеза была выдвинута, проверена и доказала свою устойчивость, ее нельзя устранять без "достаточных оснований". "Достаточным основанием", к примеру, может быть замена данной гипотезы на другую, лучше проверяемую гипотезу или фальсификация одного из следствий рассматриваемой гипотезы.
Два этих примера показывают, что представляют собой методологические правила. Очевидно, что они весьма отличны от правил, обычно называемых "логическими". Хотя логика и может, пожалуй, устанавливать критерии для решения вопроса о проверяемости тех или иных высказываний, она, без сомнения, не затрагивает вопроса о том, пытается ли кто-либо действительно проверить такие высказывания». [5]
Данное свойство может являться фактором, препятствующим переходу из денотативной игры в престкриптивную или оценочную языковую игру. Это свойство, разумеется, выходит из понятия обычной игры, в которой целью является сам процесс и, в каком-то смысле, состязание при постоянных правилах; научная методология же может изменяться, и Й. Хейзинга отметил это как выводящее науку из понятия «игра». Это было бы справедливо, если бы методология изменялась вне опыта предыдущих правил, и, следовательно, не имела «памяти». Совершенствование методик является критерием иного качества игры, способствующим обновлению, что позволяет либо углубляться в изучение уже исследованных явлений, либо производить изучение совершенно новых феноменов.
Научный метод изучает принципиально новое с использованием старого, или, выражаясь словами Лиотара «...научная игра содержит... диахронную темпоральность, т. е. память и проект.».
Благодаря систематизации получаемых данных можно без искажений воспроизвести ту или иную теорию, ведь предназначение науки не в том, чтобы поставить одного индивида в зависимость от другого путем постоянных изменений правил языковой игры, а для свободной передачи информации и, возможно, провоцирования дискурса в области поставленной проблемы.
Фактически, указанные особенности научного метода формируют общий подход в проведении экспериментов и построении моделей, и именно такого исследователя можно назвать свободным в постановке эксперимента, применения метода и пр., в рамках, разумеется, правил игры. В то время, как считающий необходимым доказать какую-либо теорию, является зависимым от своих убеждений. Так, например, можно искать проявления какого-либо бога, либо наоборот придерживаться сциентизма, но это не может способствовать беспристрастному подходу в интерпретации получаемых данных. Это не создает взаимовыгодного обмена информацией с заинтересованными в дискурсе индивидуумами, а, скорее, является сознательным актом убеждения в своей правоте.
Каждый из рассмотренных пунктов отличий от нарративного знания не имеет полноты без связи с другим. Вероятно, без этих особенностей, нельзя представить возможности дискурсивного познания.
|
Мне мудрость не была чужда земная, Омар Хайям |
Рост научного знания самодостаточен, и не нуждается в количестве его приверженцев, ведь суть игры заключается не в числе игроков, а в качестве самой игры. Хотя, конечно, существуют индивиды, считающие количество поверженных соперников в том или ином состязании критерием качества, однако это скорее феномен ставший своего рода нормой в виду распространенности авторитарных идеологий, но не свидетельством того, какой должна быть игра.
Также научный метод не претендует на какую-либо «истину», хотя имеется тенденция в совершенствовании знания и моделей наблюдаемых явлений. Иными словами, приближение к истине не выражает истинности методологии. Более того, установить «истинность» конкретного метода нельзя из-за постоянного его совершенствования. Курт Гедель показал, что нельзя целиком узнать все о системе, пребывая внутри нее, и это свидетельствует лишь об ограниченном применении эмпирических данных к выдвигаемым теориям, и не дает повода считать конкретные утверждения той или иной науки единственными возможными, отображающими истину. Так как накопленные знания совершенствуют научные теории и модели, то теорема Геделя показывает именно невозможность достижения полноты знаний, т.е. при любом ходе исследований всегда останутся истинные наблюдаемые явления, которые нельзя ввести в научную языковую игру, но это не доказывает несостоятельность науки и научного метода.
Фактически, ни одна игра не является ни «истинной», ни «ложной», эта дихотомия не имеет смысла на том основании, что игры сами по себе автономны. Игроки сами устанавливают правила, приходя к временному консенсусу и, следовательно, могут разорвать эту связь в любое время. Ничто не говорит о врожденности понятия истинности в характере человека, ведь если бы дело обстояло именно таким образом, то в играх детей можно было бы наблюдать некоторое стремление к одной или ряду игр. Но этого не наблюдается.
Игры детей характерны свободным началом игр и таким же свободным выходом из них. Новые игры по описанию могут заинтересовать ребенка лишь в той мере, в какой нравящиеся ребенку качества предыдущих игр отражаются в неизвестной. Набор игр ограничивается лишь знаниями ребенок.
И если «устами младенца глаголет истина», то в области игр она явно молчит. Детские игры отличаются тем, что нельзя сказать, какая игра больше нравится ребенку (и тем самым назвать нравящуюся игру истинной). Если задавать вопросы ребенку о его личных предпочтениях в играх, какая из игр ему больше всего нравится, то ответ ребенка будет отражать лишь его предпочтения на данный момент, так как его не интересует игра «вообще», а любая конкретная игра, в конкретный момент времени.
Возвращаясь к рассмотрению особенностей научной методологии, можно отметить, что наряду с указанными качествами, наука имеет «память», препятствующую исчезновению связей. Можно, разумеется, самостоятельно доказать ту или иную теорему, или же исследовать уже изученное явление, однако время ограничивает возможности.
Особенности научного метода не позволяют называть наукой любую дисциплину и, таким образом, наука не может легитимировать иные языковые игры: «Предположим, дана закрытая дверь. Между "Дверь закрыта" и "Откройте дверь" нет следствия в смысле пропозициональной логики. Эти два высказывания относятся к двум совокупностям автономных правил, определяющим различную релевантность, а следовательно, и различную компетенцию. Результат этого деления разума на когнитивный или теоретический, с одной стороны, и практический – с другой, имеет здесь следствием атаку на легитимность научного дискурса, не прямо, а косвенно раскрывая нам, что он является языковой игрой, имеющей собственные правила (априорные условия познания которых являются у Канта первым суждением), но без всякого предназначения регламентировать практическую игру (как, впрочем, и эстетическую) ... "Делегитимация" ... открывает дорогу набирающему силу течению постмодернизма: наука играет собственную игру, она не может легитимировать другие языковые игры. Например, прескриптивная игра ускользает от нее. Но, прежде всего, она не может больше сама себя легитимировать, как то предполагает спекуляция». [4]
Вероятно, критическая оценка является одной из немногих, не подверженной спекуляции. Скептический взгляд позволяет рассмотреть примененный метод и полученные данные с разных позиций, грамотно взвесить все плюсы и минусы метода, может способствовать расширению кругозора исследователя и дать повод в применении конкретного метода не в единственном эксперименте, а в целом ряде. Также следует отметить, что при достаточно четкой формулировке отрицательных и положительных сторон метода нет необходимости «умалчивать» первые и «приукрашивать» последние. В таком случае менее вероятна передача информации в искаженном виде, так как логическое описание позволяет четко, непротиворечиво, однозначно и обоснованно сформулировать собственные мысли: «Целью науки является не только добывание знания, но и его передача. Именно поэтому недопустимы никакие логические огрехи в формальном представлении уже добытого знания. Таким образом – знание должно быть логически контролируемым. Именно это оптимально для его сохранения, передачи и развития. И именно поэтому научное знание, как совокупность уже доказанных логических предложений, может служить основанием для последующих доказательных рассуждений.» [6].
Таким образом, использование научного метода может освободить индивидуума от его прежних ошибочных взглядов, при наличии контактов с компетентными лицами. Однако эта негативная свобода не предполагает автоматическое возникновение положительной свободы, так как без присутствия воли, и, необходимо отметить, свободной воли, прежние взгляды могут проецироваться на научный метод исследования и вести к зависимости уже в рамках иной языковой игры. Иными словами, изменяется содержание зависимости от взглядов, что можно считать одним из способов бегства от свободы.
Индивид может формулировать собственное «новое» представление, но на основе прежней точки зрения, а это, по сути, не отличается между верой в какие-либо догмы, и верой в науку. Бертран Рассел по этому поводу писал: «...Уильям Джеймс когда-то проповедовал "волю к вере". Я, со своей стороны хотел бы проповедовать "волю к сомнению". Ни одно из наших убеждений не является абсолютной истиной, все они несут на себе, по крайней мере, отпечаток неопределенности и заблуждения. Методы увеличения степени истинности наших убеждений хорошо известны: они состоят в попытке выслушать все стороны, в попытке установить все относящиеся к делу факты, в сдерживании наших собственных пристрастий в спорах с людьми, имеющими противоположные пристрастия, и в готовности отказаться от любой гипотезы, в случае если доказано, что она неверна». [7].
В таком случае нет необходимости подтверждать или опровергать что-либо, так как, имея критический подход к полученным данным, можно лишь показать применимость той или иной теории, верифицируемость ее. Однако также не может возникнуть основания на выдвижение индуктивных заключений, иначе неверифицированное индуктивное заключение может отражать лишь вероятностную модель. Утверждение же в истинности вероятностной модели характеризует лишь веру в этот концепт, но не более того. Индуктивные высказывания могут привести как к положительному прогнозу, так и к заблуждению, поэтому к такой методике следует относиться с определенной долей осторожности, или же вообще от нее отказаться, как считал Поппер.
Таким образом, заинтересованный в самосовершенствовании, может обрести положительную свободу (то есть возможность полной самореализации) при помощи научного метода для получения знаний, тем не менее, не исключен и обратный вариант. Для полной самореализации необходима воля, без которой нет возможности полной реализации того выбора, который был сделан. Таким образом, выбор должен отражать стремление к динамике, а не к статике, или, если угодно к динамике меньшей интенсивности. Первое можно назвать стремлением к положительной свободе, второе – к зависимости, или бегству от свободы. Оба выбора могут быть осознанными, но принципиальное отличие первого от второго – это наличие воли к самостоятельной реализации собственных способностей (или прибегнув к какой-либо необходимой помощи), в противовес стремлению к «избавлению от необходимости» выбора, переложению ответственности за свои поступки на другие объекты, как, например, переложение ответственности на технику, концепцию или какой-либо метод.
|
Es sind nicht alle frei, die ihrer Ketten spotten. (Не все те свободны, которые иронизируют по поводу своих цепей). Lessing |
Рассмотрев особенности научного метода, следует рассмотреть технологии и технические достижения, которые являются результатом исследований и кропотливого труда ученых. Нередко получается так, что технические решения, появляясь у потребителя, освобождают от необходимости в какой-либо деятельности, но одновременно с этим ведут к зависимости.
Конечный продукт интеллектуального труда попадает в руки потребителя, который часто не задумывается об остроте мысли, заложенной в техническое решение, и это, в каком-то смысле, большой минус. Например, наследие, оставленное файловой системой CP/M, в которой сведения хранились лишь о количестве блоков, а не о размерах файлов, проявило себя в последующих системах – MS-DOS, Windows 9x, NT (кратко vfat системы) – каждая из которых была совместима с предыдущей. Для того чтобы не вдаваться в подробности, следует отметить, что это наследие не позволяет свободно переносить файлы из одной файловой системы, например, vfat, в другую, несовместимую с vfat – ext2 и пр.
Конечно, на изучение всех технических средств, находящихся под рукой и освобождающих от какой-либо деятельности можно потратить достаточно много времени и разобрать лишь их малую часть. Да и самореализации путем изучения особенностей используемой техники можно и не достичь. Существуют и другие препятствия в получении информации, например, деталей о продукте, в котором конкретные решения могут быть уникальной запатентованной разработкой, и «охраняться законом». Однако главное заключается в том, что с помощью техники необходимо развивать собственные возможности, реализуя себя, для достижения положительной свободы., остановка же на негативной свободе может лишь способствовать зависимости от того материального средства, с помощью которого и достигнута эта негативная свобода.
Иначе машина сделает человека своим рабом, готового ради нее на любые жертвы (финансовые или нет – не имеет значения). Достижения науки могут способствовать как зависимости одних социальных групп от других, так и непосредственно зависимости от конкретной техники. Первое наиболее показательно сформулировано в романе-антиутопии Джоржа Оруэлла [8], второе – в повести Эдварда Моргана Форстера[9]. В первом произведении технический прогресс стоит на службе у правящих классов для удержания в повиновении класс рабочих, и слежения за средним классом. Исследования ведутся только в необходимых для поддержания государственного строя направлениях и для наращивания военного потенциала, но не для познания как такового. Техника является лишь инструментом государственной идеологии, которая позволяет производить наблюдения за каждым гражданином, каждый должен думать так, как требует того Старший Брат, иначе – это мыслепреступление. Здесь технологии выступают как инструмент порабощения, но все же это не означает, что научные достижения опасны сами по себе. Те или иные технические решения могут быть доступны для использования кем угодно, в том числе и приверженцами авторитарных идеологий для достижения своих целей.
Во втором произведении описывается полная зависимость людей от техники и неизбежную гибель «рабов машины» после ее остановки.
Машина стала всем для человека: она доставляла ему все что угодно при нажатии соответствующей кнопки на одной из стен восьмиугольной комнаты. Но никто уже не знал всех возможностей Машины. Многие использовали ее ограниченно. Инструкция по эксплуатации машины, названная Форстером «Книга» содержала сотни миллионов страниц. Можно было бы предположить, что люди представленного будущего могли бы читать гораздо быстрее современных, но автор не приводит подобных преимуществ. Наоборот, фокусируется внимание читателя на том, что, создав Машину, люди перестали совершенствоваться, круг интересов ограничивался общением не без помощи Машины (а иное общение было на грани «нетехничного»). Мотивация была проста: зачем ехать в другой город, если в нем все выглядит также как, и в собственном? Автор показывает деградацию такого общества, для членов которого был обременительным даже не затрудняющий выход на поверхность, мотивируя это холодной погодой, и где природные пейзажи «не будят мыслей». В физических упражнениях не было необходимости, так как упавший на пол предмет поднимала Машина.
Машину незаметно для себя обожествили, а «Книга» стала заменой библии, хотя это и отрицали тем, что «…Машина развеяла все страхи и предрассудки», суть осталась той же, кроме того, произошел возврат к прошлому перед непосредственной остановкой машины, ее обитатели перестали находить что-либо «нетехничного» в религии. Стоит упомянуть, что «нетехничность» каралась изгнанием из машины на поверхность, или, как официально называлось советом,– лишением крова. Вероятно, автор усмотрел в современном ему обществе тенденцию к потере веры в догмы, потерю авторитета бездеятельного бога и перенесение акцентов с трансцендентальных объектов на действующие материальные. Машина стала олицетворением лишь одного из немногих способов побега от действительности, от мира реального в мир фантазий, где есть возможность почувствовать покой и иметь защиту от непредсказуемости объективной реальности. Тем не менее, какова бы ни была польза от конкретных машин, все же следует осознавать и то, что автоматизация может не являться освобождающим фактором.
Большинство современных технических решений «подсмотрено» из природных явлений, и только в настоящее время, когда технический прогресс сделал доступным методы манипулирования отдельными молекулами различных веществ с помощью атомного силового микроскопа, стало возможным создание принципиально новых структур материалов, не существующих на земле. Например, создание следующей комбинации: двух параллельно расположенных бензольных колец, повернутых друг относительно друга на угол, при котором компенсируются атомные взаимодействия, ориентирующие в реальных условиях молекулы перпендикулярно друг относительно друга.
Возвращаясь к произведениям, можно отметить – авторы вложили в них идею порабощения человека человеком с помощью технологий. Если в первом социальный строй невозможно изменить ввиду отбора детей при рождении в каждую группу на основе методов анализа потенциала личности. Один класс держит в повиновении остальные, то есть низший класс получает зависимость, которой ему часто не хватает, но которая идет на пользу государству, описанному в романе, с помощью пропаганды политики Старшего Брата. Второе произведение повествует о почти повсеместном побеге от свободы на планете, и добровольном принятии человеком зависимости от Машины, которую создали люди прошлого и которую люди настоящего не в силах изучить.
Примечателен добровольный переход к зависимости от техники, переход к жизни «налегке». Зачастую этот тип зависимости идет рядом с зависимостью идеологической, и порой сложно сказать, что именно является приоритетным, например, «зависимость от телевизора» или от транслируемой по нему передачи.
Тем не менее, создателей Машины нельзя винить в том, что ее рабами люди, эксплуатирующие ее, стали добровольно. Исследователь не отвечает и не должен отвечать за применение достижений в чьих-то корыстных целях, какие бы последствия это не производило. Исследователь не создает правил другой игры, следовательно, он не может нести ответственности за последствия чужих действий.
Технический прогресс может способствовать зависимости от предметов производства, но это не обозначает их «пагубности». Оба произведения схожи в этом, так как «привычный ритм» уже не воздействует гнетуще на большинство героев этих антиутопий. Эти замкнутые миры не позволяют оторваться от обыденных вещей и устремить взгляд в другую сторону. Разница лишь в том, что отступников карают по-разному. В романе Оруэлла это попытка создания условий для того, чтобы мятежник полюбил систему вновь и вернулся в игру для представления этого события в выгодном для государства свете или же в противном случае – казнить отступника, в повести Форстера – это изгнание на поверхность без права возвращения.
Можно посчитать большинство героев этих произведений счастливыми, но никак не свободными. В подобных случаях справедлив скорее выбор: «счастье или свобода», и многие выбирают именно последнее, понимая при этом наиболее предпочтительный для себя тип зависимости. Однако стоит задаться вопросом, может и счастье, и свобода существовать одновременно? Разумеется, речь не идет о тотальном счастье, проблему осуществления которого не без помощи технологий предложил в своей повести «Собысчас» Станислав Лем [10]. Ведь неудача в создании абсолютно счастливого существа, и осуществление на основе подобного эталона счастья для любого, раскрывает глубину проблемы. Кроме того, решение в частном случае неприменимо в системе элементов, для которых применим этот частный случай. Для решения подобных задач необходимо применять иные подходы, синергетические, если угодно, раскрытие которых выходит за рамки этой работы.
Несмотря на это, далеко не самый лучший из учеников профессора Кереброна, Трурль пытался найти или создать существа абсолютно счастливые, чтобы «им жизнь ничего, кроме счастья, не несла». Стоит ли упоминать, что кроме имбецильного Собысчаса, все остальные эксперименты доктора не привели ни к чему положительному. Собысчас же был счастлив даже тогда, когда его избивали. Впрочем, как уже отмечалось, при отсутствии критериев сравнения определение чего-либо абсолютного теряет смысл. И Собысчаса нельзя назвать счастливым, а скорее датчиком, выдающим один и тот же сигнал на любой стимул, в том числе и на страдания третьих лиц. Но если существо не имеет осознания того, что для него значит то или иное явление, то оно не может быть счастливым, если, разумеется, рассматривать счастье как чувство полного, высшего удовлетворения или же как удачу в чем-либо (определение из словаря Ожегова).
Поскольку в первом случае, удовлетворению должно предшествовать потребность (абсолютно счастливому она вряд ли нужна), а во втором – существо должно заранее испытать на себе, что именно означает неудача. Таким образом, подобное существо не будет стремиться к чему-либо, тем более ему нет необходимости совершенствоваться и познавать.
Задача Трурля так и не была решена в виду множества неудачных экспериментов и некорректно заложенной в компьютер математической модели из-за ожидания осуществления решения со стороны. Машина сыграла злую шутку с доктором Трурлем, так как техника не осуществляет желаний человека, если тот не может внятно их сформулировать. Машина может лишь помочь осуществить замысел творческой личности, но она бессильна сделать из бездарности шедевр (будь хоть 100 раз эта бездарность популярной). Даже поклонение машине, наподобие героев повести «Машина останавливается», не сможет сделать такого чуда, какую бы форму это поклонение не принимало. Человек может любить машину и надеяться на благополучие в таком «единении», но эту любовь вряд ли можно считать проявлением «некрофильского характера», в концепции Э. Фромма [11], заменой любви ко всему живому, так как работающая машина «живет», и, выйдя из строя, вызывает у своего оператора разочарование, реже выражение других эмоций.
Вероятно, эта любовь отражает самолюбование, нарциссизм индивида из-за чрезвычайно малого количества личных достоинств, одно из которых делается видимым со стороны с помощью того или иного технического решения. Такое любование техникой достаточно заметно и, зачастую, приобретение какого-либо объекта позволяет индивиду вступить в круг лиц, владеющий таким же объектом (может быть и с похожими свойствами). Иными словами, вещь становится причиной легитимации присутствия индивида в группе. Объект же, будь то машина, или же какой-либо инструмент или что-либо иное, сам по себе не может выступать критерием легитимности, лишь применение индивидом этого объекта, повышающего эффективность его, индивида, действий, может выступать в этом качестве, иначе – это всего лишь симуляция легитимности.
|
В чем тайный смысл достигнутой свободы? Фридрих Ницше |
Решение, предложенное профессором Кереброном своему ученику представляло собою счастье как постоянное наращивание удовлетворения от самого себя, создавая «...автоэкстаз с дополнительной обратной связью: чем больше он собой доволен, тем больше он собой доволен, и так до тех пор, пока потенциал не дойдет до предохранительных ограничителей.» Исход же при отсутствии ограничителей предсказуем: рано или поздно наступит истощение и смерть.
Кроме того, для создания системы из потенциально неравных элементов как единое счастливое целое необходимо затратить немало усилий. В такой системе разные социальные группы нуждаются в удовлетворении разных по числу и по качеству потребностей. В конечном итоге, система должна стремиться к наибольшей эффективности, в указанном же случае все происходит наоборот – система имеет нулевую эффективность.
«В рамках критерия производительности запрос (т. е. форма предписания) не извлекает никакой легитимности из того, что он происходит от страдания, причиняемого неудовлетворенной потребностью. Право приходит не от страдания, а от того, насколько его излечение делает систему более эффективной. Потребности наиболее обездоленных принципиально не должны служить регулятором системы, поскольку способ их удовлетворения уже давно известен и, следовательно, не может улучшить ее результативность, а только утяжелит затраты. Единственное противопоказание: неудовлетворенность может дестабилизировать ансамбль. Против своей воли, насильно, система вынуждена применяться к слабости. Но ей свойственно порождать новые запросы, которые как предполагается должны приводить к переопределению норм "жизни"[...]. В этом смысле система представляется некоей авангардистской машиной, которая тащит человечество за собой, обесчеловечивая его, чтобы потом вочеловечить на другом уровне нормативной производительности. Технократы заявляют, что не могут доверять тому, что общество обозначает как свои потребности. Они "знают", что само общество не может их знать, потому что потребности – это переменные, зависимые от новых технологий[...]. В этом гордость лиц, принимающих решения, и их слепота.
Эта "гордость" означает, что они идентифицируют себя с социальной системой, понимаемой как целостность, которая находится в поиске своей как можно более перформативной части. Если мы повернемся теперь к научной прагматике, то она нам в точности покажет, что такая идентификация невозможна: ни один ученый в принципе не может воплощать знание и игнорировать "потребности" исследования или ожидания исследователей под предлогом того, что они не являются перформативными для "науки" как целостности». [4]
Так или иначе, но всеобщего счастья и одновременной свободы добиться затруднительно. Однако на уровне индивидуального развития можно сказать, что удовлетворение интеллектуальных потребностей будет способствовать положительной свободе при наличии воли. В таком случае, и счастье и свобода реализовываются одновременно. Можно, разумеется, рассмотреть постоянное стремление к познанию в аспекте зависимости от этого процесса. В действительности это и есть своего рода зависимость, но ее существенное отличие и состоит в том, что эта зависимость одна из немногих, которая не отупляет, а способствует реализации и развитию личности. В эту зависимость входит как принятие неких правил игры, так и ответственности за собственные действия, и эти правила «...не содержат в самих себе свою легитимацию, но составляют предмет соглашения – явного или неявного – между игроками [...] если нет правил, то нет и игры[...]; даже небольшое изменение правила меняет природу игры, а "прием" или высказывание не удовлетворяющее правилам, не принадлежат определяемой ими игре».
|
Немало литературных произведений обязано своим успехом убожеству мыслей автора, ибо оно сродни убожеству мыслей публики. Никола Шамфор |
В настоящее время популярен вопрос о том, что произойдет, если достижения науки попадут в «недобрые» руки, в то время как не учитывается сам факт использования научных достижений всеми, кто может себе позволить их приобретение, не стесненными средствами, но зависимыми от техники.
Дело даже не в том, какие именно руки считаются «недобрыми». Хотя это часто «очевидно» только ограниченной группе, которая бы не хотела испытать на себе разрушительную сторону того или иного открытия, а в том, как именно поступила эта группа с техникой, если бы она оказалась в их «добрых» руках. В современной популярной литературе можно встретить противостояние двух сторон, которые можно для краткости обозначить «А» и «Б». По сути ни одна из сторон не отличается друг от друга, так как первая имея ограниченность интеллектуальную пытается с использованием технических средств получить мировое господство, в то время как вторая, так же интеллектуально ограниченная, но более «моральная» пытается уничтожить первую, защищая свои интересы. Если внимательно рассмотреть роль научных достижений в этом противостоянии, то окажется, что ни одна из сторон не будет против использования достижений другой в собственных целях.
Технофобные концепции предполагают запрещения или ограничения областей применения научных знаний, при этом не учитывая слепой воли к власти авторитарных индивидов. Разумеется, ведущие лаборатории работают под покровительством правительств, и передовые технологии стремятся внедрить, как правило, в военной отрасли, так как преимущество в высоких технологиях создает возможность диктовать условия другим странам и позволяет упрочить позиции авторитарной власти. Но научные достижения не являются причиной их деструктивного применения. Только в религиозных и квазирелигиозных течениях могут возникать силлогизмы наподобие «причины самого/ой себя». Научные достижения не могут являться стимулом к их использованию, а являются средством реализации потребностей.
Впрочем, «...знание находит свою обоснованность не в себе самом, не в субъекте, который развивается через актуализацию своих возможностей познания, а в практическом субъекте, каковым является человечество. Основой, приводящей народ в движение, является не знание с его самолегитимацией, а свобода с ее самообоснованностью или, если хотите, с ее самоуправлением.
Субъект есть конкретный субъект или предполагаемый таковым; его эпопея — это эпопея освобождения от всего, что ему мешает управлять собой. Можно предположить, что законы, которые он себе формулирует, справедливы, но не потому, что они соотносятся с какой-то внешней природой, а потому, что законодатели сами состоят из граждан, подчиняющихся законам, а отсюда, воля гражданина, чтобы закон творил правосудие, совпадает с волей законодателя, чтобы правосудие творило закон.» [4] Но также необходимо подчеркнуть, что последнее идет из неспособности принятия решений и ответственности на себя, а из желания переложить это на другую сторону, и это не является этапом освобождения, но бегством от свободы. А замыкание в порочный круг «закон-правосудие» ведет к ограниченности и при отсутствии слаженной работы такого механизма выявляется фактическое бесправие индивида перед указанной системой. Свобода симулируется системой, и эта симуляция позволяет индивиду абстрагироваться от положительной свободы, и порой обвинять последнюю во всех проблемах/грехах человечества.
В заключении, рассмотрев как научный метод, так и технические достижения, можно отметить, что наука и технологии могут как поработить, так и освободить отдельного индивида, однако в отрыве от каждого конкретного случая рассматривать их не имеет смысла. Отдельный индивид может бежать от действительности, от свободы различными способами, но выяснение причин этого бегства лежит в его психике. Кроме того, рассмотрение социальных групп также стоит рассматривать как отдельную проблему, что не позволяет сделать более детально ограниченность объема данной работы.
© 20.03.38, 09.04.38.
Warrax Black Fire Pandemonium http://warrax.net
e-mail [email protected]