Михаил Григорьевич Косой

Сказ об усмирительном походе

П.1. Командир всегда прав. Устав ОКО.

В дежурной части нашего никому не нужного оперативного космического Отряда космического обеспечения охраны обитаемого пространства было, как всегда, грязно и чрезвычайно накурено. Несколько мрачных, заваленных разной железной рухлядью комнатёнок, находящихся в самом низу башни древнего космопорта, построенного чёрт знает когда сумасшедшим строителем, постаравшимся по возможности сделать его максимально неуютным, предвидя, что через какие-то пару-тройку сотен лет его "шедевр" забьют никому не нужные яйцеголовые; эти самые комнатёнки были забиты массой жующей, плюющейся, матерящейся и курящей. Впрочем, эта масса состояла из двадцати человек — всего наличного состава нашего околотка. Основная группа отрядников столпилась вокруг стола, с азартом наблюдая за игрой, по интеллектуальности стоящей на втором месте после перетягивания каната.

— Увидел пьяного — отойди! — с торжеством рявкнул отставной коммандор Зяблик, списанный за выслугу лет с повышением в Межзвёздно-Галактический штаб. Однако высидеть там больше трёх дней подряд ему не удавалось, и он регулярно сбегал в свою прежнюю контору. Вот и сейчас, позаимствовав сигарету у спящего в углу Землеройки, он торжественно держал в руке костяшки домино, прижимая их к той части груди, которая не закрывалась бородой и где висел ООНовский орден "За доблесть и выслугу ".

— У нас и такие есть, — провозгласил начальник следственного управления Нелюб и ловко забил вражескую фишку.

— Спекулянт! — взревел зам. по опер., роняя очки, и выразительно грохнул кулаком по столу кулаком, да так, что видеотелекс свалился на пол и печально заныл. Зам. по опер. Елерык отправил несчастную машину пинком ноги в угол, где видик успокоился навеки. Это событие весьма опечалило первого зама нашего околоточного, которого все знали как Кровавого Гарри.

— Козёл ты, Елерык, — объявил Кровавый как нечто, само собой разумеющееся. — Когда теперь новый получим из Управления?

— Не вопи, — парировал Елерык и стал сосредоточенно подсчитывать фишки.

Четвёртый за столом, рослый мичман с лицом, не обезображенным интеллектом в последней стадии, задумчиво отхлебнул из фляжки конфискованного накануне пойла, прищурился, вздохнул и выставил фишку. В углу заворочался Землеройка и что-то прохрипел. На него набросили старый орудийный чехол, и он успокоился.

Управление кадрами в лице Коли Лешего меланхолично выстукивало на персоналке. Остальные уставились в стереовизор, наслаждаясь каким-то хичковским фильмом, конфискованным на прошлой неделе.

— Фишки на стол! — рявкнул отставной коммодор Зяблик. В этот момент дверь распахнулась, и сразу подуло холодом космического пространства. Шеф по прозвищу "Папочка" мрачно обвёл взглядом присутствующих и стал пробираться к своему креслу, обдумывая, как бы привести эту компанию в чувство.

По правде говоря, в этой ситуации у Папочки был один метод — облить всех дерьмом, что Папочка проделал и на этот раз:

— В который раз я вижу одно и то же, — начал распаляться шеф, — орда бездельников, неучей, кретинов, паразитов, саботажников... (Папочка неплохо знал словарь синонимов) ...вместо того, чтобы что-нибудь делать нужного...

С этими словами он выдрал из стереовизора кассету и забросил её в свой неоглядный сейф. Туда же последовала фляга. Мичман проводил её мрачным тоскующим взглядом.

— Если я когда-нибудь ещё у кого-нибудь увижу такую гадость...

Сейф Папочки обладал удивительным свойством: в нём хранилось явно намного больше, чем могло влезть по теоретическим расчётам. Леший однажды подсчитал на своем ящике, что за полтора года Папочка туда засунул около восемнадцати тонн всякой всячины, считавшейся запрещённой. Список запрещённых вещей пополнялся каждый месяц. Папочка преследовал такие безобидные вещички, как атомные бомбочки, героинчик, спиртик, презервативчики, девочек и пр., пр. На днях мы приварили к двери огромную табличку "Журналистам вход запрещён" прямо над старой — "Выдача родственникам трупов задержанных по средам с 18:30 до 20:00".

Особенно преследовалось всё, что было связано с именем некоего Тритончикона. Последний приказ по Штабу грозил десятью сутками ареста на гауптвахте за упоминание имени этого сыщика-любителя.

Периодически Папочка собирал всю бумажную продукцию нашего общества, и производил цензуру. Он всем грозил губой, но никого не сажал, потому что тогда некого было бы ставить на часы.

В углу зашевелился Землеройка. Он высунулся из-под чехла, разлепил глаза и прохрипел:

— Папочка, тебе звонили, просили передать: на Дальней астрономической станции бунт, прирезали управляющего и устроили вселенский хай. Туда рванули Кир и Серж, но боюсь, что их не хватит.

Папочка плюхнулся в кресло, полистал календарь и задумался. Его тревожные думы прервал зуммер видеотелекса. На экране возникла взлохмаченная голова Кира Ги Вми Финки. Ги Вми Финка поморщился и жалобно проскулил:

— Все патроны кончились, больше нет гранат.

— Вы кого-нибудь повязали? — с улыбкой доброго доктора Менгеля поинтересовался Папочка.

— Ты же знаешь, первый параграф устава гласит: "Главная заповедь — не нарваться на мордобой!" — заметил Ги.

— Плохо знаете устав, кадет, — ехидно осклабился Отец. — Первый параграф устава гласит "Командир всегда прав!"

 

***

п2. Если командир не прав — смотри п. 1 Устав ОКО.

Папочка всегда хорошо знал Устав. Это часто помогало ему сладить с Ги Вми Финкой. Дело было в том, что Кир обладал потрясающей способностью проявлять чудеса в самой безвыходной ситуации и не находить нужного выхода из самой простой. Поэтому звонок Ги можно было понять двояко: или он снова учинил массовый геноцид как на прошлой неделе на Марсе, когда он уморил голодом тысяч сорок человек, нарушив параграф 18 Устава, который запрещает держать в тюрьме подследственных свыше 600 часов, либо ситуация настолько интересная, что Ги не находит мер для восстановления порядка. За историю с Марсом Ги получил строгий выговор с занесением в личный календарь Папочки, поэтому вряд ли он стал уничтожать обитателей Дальней поголовно, а другая какая идея ему в голову не приходила. Поэтому Папочка приказал всем сидеть на месте и заткнуться и погрузился в раздумья.

Пока он думал, я с мичманом, Елерыком, польстившимся на мою кредитку, и Нелюбом сделал вылазку в кают-компанию.

Какой-то венерианец злобно оскалился на слова Елерыка: "Подвинься, венерик!" и попытался что-то вякнуть насчёт того, что сейчас его очередь. Агония венерианца длилась минут двадцать, пока его не утащили в медсанбат, что очень испортило аппетит Нелюбу. Нас это не проняло.

Нам предложили свиные котлеты с гречкой. Мичман воспринял это как личное оскорбление и пришёл в ярость. Гречка оказалась на поваре, а мы остались без гарнира. После этого Нелюб полтора часа орал как раненный в гениталии слон, требуя серебряную вилку и бутылку натурального боржоми. Я потихоньку стянул у него кусок ветчины, а в это время Елерык выпил по ошибке мой чай, обозвал его ослиной мочой и долго по этому поводу возмущался.

Короче, ужин нам не понравился, и мы с кислыми рожами поплелись в контору.

Кровавый Гарри рассовывал свои и чужие зажигалки по карманам комбинезона. Леший будил Землеройку. Папа кричал в телекс, требуя космолёт. Всё-таки наш Отец молодец, догадался, что ловить космобус — не самое весёлое занятие. Единственным, кто сохранял стоическое спокойствие, был коммандор Зяблик. Он сидел в углу, посматривая на картину "Папочка, выступающий на трибуне", которая висела между картинами "Папочка, выступающий перед лицом ООН" и "Развыступавшийся Папочка". Последнюю очень сильно критиковали в печати за то, что она совершенно не вызывала никаких положительных эмоций, а однажды довела доверчивого философа, случайно её увидевшего, до инфаркта.

Наконец, кто-то с дуру ляпнул Папочке, что космолёт будет нас ждать около шестого шлюза. После этого я два часа бегал от конторы до шлюза, радостно рапортуя, что машины нет. Наконец я сообразил, что надо посмотреть на шлюз "Б", которым уже лет сто никто не пользовался. Естественно, космолёт стоял там. Я влетел в контору и голосом Штирлица, стоящего на своём, заорал :

— Подъём!

От пресс-папье я успел уклониться.

Началась обычная для нас свистопляска. Пока я натягивал, чертыхаясь, скафандр, кто-то схватил по ошибке мой бластер, и мне пришлось потом его разыскивать. Папочка судорожно дёргал ручку сейфа, проверяя, надёжно ли он заперт.

Потом началась свалка у шлюза — все старались занять места около обзорных экранов. Первым неведомым образом, оказался Землеройка. Он занял место у переднего обзорного экрана и был жестоко обманут — через полчаса откуда-то наконец появился Папочка и согнал Землеройку. Больше всех, однако, пострадали мы с мичманом: нам пришлось потесниться, чтобы засунуть куда-нибудь Землеройку.

Наконец все угомонились, и старый рыдван, который пилот, забывшись с похмелья, назвал космолётом, отчалил. В наступившей тишине кто-то спросил:

— Отец, пленных брать или как?

***

п.З. В случае необходимости агенты ОКО ООП имеют право на любые действия для установления должного порядка. Устав ОКО.

 

Старую жестяную калошу трясло на каждом нуль-переходе. Наконец, самому опасному периоду похода пришёл конец, и мы подлетели к Дальней.

Станция состояла из двух корпусов, соединённых перемычкой, в которой располагались службы обеспечения и основные причальные шлюзы. Для начала Папочка отправил двоих "добровольцев" на внешний осмотр. Одним из них оказался я. В напарники мне дали Кузьминского.

Поскольку Кузьминскому захотелось облететь эту проклятую ДАС, то я ему не стал мешать, то есть препятствовать. Чего тут облетать, если и так видно, что Станция дрожит от звукового резонанса?

Кузьминский вернулся обескураженный. В космолёте он заявил, что не знает, кого не стоит вязать.

От Отца требовалось решение. Это решение зависело, естественно, от Центра имени М.Д. Чибирова, потому что только идиот в эпоху полной демократии не воспользуется правом переложить ответственность на чудаков, воспитанных на рескриптах последнего абсолютного монарха Земли Мухтара I Чибирова.

Контора имени Мухтара I долго не отзывалась, пока туда не заглянул Мухтар XIV. Я бы не сказал, что мы возлагали на него особые надежды в смысле решительности, династическая линия Чибировых хирела век от века, но всё же монарх есть монарх. Тем паче, что Мухтар XIV не обзавёлся фаворитом типа кардинала Рашпилье, как незабвенный Мухтар XIII, скончавшийся в 802 году коммунистической эры.

Отец нацепил на лицо улыбку № 6, которую древние художники иначе как оскалом не называли, выгнулся так, что прогнулась бронеспинка кресла, и елейным голосом вывел:

— Так что, вашество, не мешало бы народу подарить чисточку...

— А стоит ли? — довольно вяло отозвался венценосец.

— Народу нужны чисточки, — убеждённо заметил Папочка. — Тем более это ровным счётом ничего не стоит.

Это решило дело. Мухтар XIV выпрямился и выдохнул:

— Ну ладно, валяйте!

— Тут ещё одно: народ спрашивает, брать ли пленных?

Лучше бы Папочка этого не спрашивал, обошлось бы как-нибудь. А у Мухтара XIV был принцип: никогда не давать полностью всего, что просят. Поэтому Мухтар XIV ответил:

— И не смейте! Что люди скажут?!

Ибо последним абсолютным монархом был Мухтар I, а уже Мухтар II вынужден был дать хартию вольностей. Мы чуть было не разделались с этой хартией, мать её за ногу, при Мухтаре XI, но ООН пригрозила санкциями, а уже при Мухтаре предпоследнем до власти над станциями дорвались либералы во главе с поганым святошей Рашпилье. Либерализм в тонком деле администрирования породил пьянство и в конец запутал бумажное производство, которое под предлогом сокращения всё разбухало и разбухало.

Тем временем Отец вырубил визор, стёр с лица улыбку, покричал на всех минут пять и приказал приготовиться к шлюзованию.

Космолёт затрещал швами и начал стыковаться к центральному шлюзу. Шлюз был пустынен, только под потолком уныло моргала аварийная лампа.

Мы бросились к вахте, чтобы опередить Отца. Впереди был разговор с вахтёром, а в это Папочку посвящать не хотелось.

***

п. 4. Члены ОКО ООП имеют законное право проходить когда им будет угодно куда им будет угодно. Устав ОКО.

 

Мичман постучал прикладом бластера в люк. Никто не отозвался. Я присоединился к мичману и тоже начал колотить в люк. Ноль.

Всё ясно. Вахта игнорирует свои прямые обязанности . Придётся её проучить. Я аккуратно вырезал люк, и мы ввалились в холл Станции.

Вахтёр вскочил как ужаленный и ринулся к нам. Он сообразил, что теперь ему придётся отвечать за люк, и решил выместить злобу на нас. В добрый час!

Теперь надо было разобраться с ним до появления Папаши. Операция покатилась по гладко накатанному сценарию и заняла не более минуты:

— Документы!

Мичман сунул ему под нос жетон.

— А мы не вызывали.

— А мы в ваших вызовах не нуждаемся. Пропустите!

— Не пущу!

— А куда вы денетесь?

— Щенки!

— Все слышали? Именем Закона за оскорбление...

На вахтёре с мягким щелчком захлопнулись наручники, а мичман сорвал с него вахтёрский значок, а я дал ему пинка, а Кузьминский вытащил у него из кармана ключи, а мичман запихнул его в кладовку, а я написал на двери: "КПЗ", а тут появился Отец и ничего уже не заметил, только спросил, где вахта, а мы ответили, что кто его знает, а Отец нас обложил, но это всё ерунда, задним числом оформим, Отец и не заметит.

В этот момент невесть откуда появился Елерык и сделал ценное замечание, что пора бы направить наши стопы в дежурную часть.

В дежурной части было накурено. В "обезьяннике" дрыхло штук восемь в дупелину пьяных аборигенов Дальней. На диванчике спал Серж, а за столом, тупо уставившись в книгу, сидел уставший Ги Вми Финка с расстёгнутой ширинкой. Рядом с Ги Вми Финкой сидела полупьяная голая девица, в которой мы признали одну из наших комиссарш. Надо сказать, что у Кузьминского лицо вытянулось в куриную жопку и стало зелено-оранжевые. С подачи меня и Головастикова весь ОКО ООП знал о трагической любви Кузьминского к этой деве, в результате которой он был единственным воином, которому не удалось с ней переспать.

В этот момент послышались грузные шаги Папочки. Девица моментально оделась и состроила невинную мордочку. Папочка окинул дежурку вечно недовольным взглядом и ринулся читать журнал задержаний. Кузьминский, напрочь забыв про предмет своих вожделений, судорожно подсунул Папочке ручку, а Папочка начал пачкать страницы своим нечитаемым почерком. В это время появились Елерык, Нелюб, Леший и коммандор Зяблик. Компашка была в полном сборе. Мичман отхлебнул из своей очередной фляжки и протянул её олуху Танькову, который её прикончил, а мичман обозвал его козлом, а Елерык принял это на свой счёт и отвесил мичману подзатыльник, а мичман, размахнувшись, задел Кузьминского, а комиссарша бросилась его откачивать, а Папочка бросился на всех орать, а в это время наверху что-то рвануло, посыпалась штукатурка, а Серж проснулся и с спросонья обругал Лешего, а Леший объяснил ему, что он не прав, а тут вторым взрывом сорвало дверь и в дежурку ворвалось полдюжины пьяных полуголых девиц с криками: "Долой сухой закон!". Зяблик забился в угол, Елерык хлопал глазами на голые сиськи, я попятился. Нелюб поднял бластер, прицелился как в тире и аккуратно разрезал лучом девиц пополам. Запахло горелым мясом, брызнула черно-багровая кровь и по полу забились спутанные кишки. Меня чуть не вырвало. Нелюб стоял, поигрывая бластером. Мичман выдавил:

— Начало неплохое...

— Жаль тратить бумагу на рапорта, — пояснил Нелюб и брезгливо переступил через кучу ещё шевелящихся человеческих внутренностей.

— В обход! — подвёл итог дискуссии Елерык.

***

п. 5. Охрана порядка осуществляется путём патрулирования объектов и немедленного принятия мер. Устав ОКО

 

На Дальней стояла невыносимая вонь. То тут, то там валялись пьяные туши, которые мы с Нелюбом потихоньку добивали одиночными выстрелами из бластеров, несмотря на протестующие высказывания Кузьминского и бурчание Танькова. На двенадцатом этаже у Нелюба совсем съехала крыша, и он расстрелял троих аборигенов ещё до того, как спросил у них документы.

Тем временем аборигены успели связаться с нижними этажами, и на одиннадцатом путь нам преградила баррикада. Пока мы думали, что бы это значило, по нам шарахнули из огнемёта. Мы отпрыгнули в смотровой холл, Землеройка швырнул фанату, раздались крики, и на нас обрушился шквал огня. По самым скромным подсчётам выходило, что у них там стоит не меньше двух тяжёлых огнемётов. Это уже походило на сопротивление.

Землеройка переполз на другую сторону коридора и открыл беглый огонь из бластера. Серж истошно ругался, налаживая носимый ракетомёт. По нам шарахнули напалмом. Таньков закричал. Кузьминский что-то орал в матюгальник. По коридору хлестнуло шрапнелью, и Кузьминский упал. Серж передёрнул затвор ракетомёта, и первая ракета ударилась в баррикаду. У меня чуть не лопнули барабанные перепонки. Я вскрыл санпакет и пополз к Кузьминскому. Краем глаза я увидел, что Таньков мечется от рюкзака к Сержу, передавая ракеты, а Нелюб истошно требует связь с дежуркой. Я разорвал комбинезон на груди Кузьминского и оборжался — возле сердца этот чувак носил голограмму комиссарши. Твёрдый пластик спас ему жизнь, но сам сильно пострадал. Кузьминский отделался контузией. Положительно, ему сегодня не везло.

Нелюб, видимо, достучался до связи, потому что в этот момент появилась туша Папочки в сопровождении Елерыка и Лешего, а за ними четверо линейщиков тащили станковый плазмомёт, а Головастиков давал им ценные указания до тех пор, пока ему не врезали прикладом промеж ушей.

Защитники баррикады рванули мину. Осколком чуть было не задело Папочку, Леший закрыл его своим телом и навсегда распрощался со своим любимым свитером. Должен сказать, что я опять заржал и незамедлительно получил очередной выговор.

Наконец плазмомёт установили, и первым же залпом баррикаду снесло. В освободившееся пространство ринулись Головастиков, Нелюб и Ги Вми Финка.

Из защитников баррикады уцелели немногие. Линейщики надевали на них наручники и пинками гнали к лифту. Папочка разгуливал по ярусу. Вдруг, покачнувшись, Папочка осел и издал неопределённый звук. Мы подбежали. Папочка лежал держась за сердце, а в нише валялся связанный по рукам и ногам с кляпом во рту Тритончиков.

***

Членом ОКО ООП может быть любой подлец и фанатик, но не до такого размера. Устав ОКО

 

Леший вырвал кляп изо рта Тритончикова и поинтересовался, чем обязан такой встрече. Тритончиков отплевался и пробубнил:

— Исследую проблемы возникновения бунта. С точки зрения неокантианства и релятивистской теории имбецильности...

Леший аккуратно засунул кляп обратно.

К этому времени двести литров воды, спущенной из пожарного гидранта, привели Папочку в чувство. Папочка встал, поорал на нас минут сто и велел развязать Тритончикова. Тритончиков сверкнул глазами и изобразил партизана на допросе.

— Молодой человек, — зловеще начал Папочка. — Что вы делаете на Дальней?

— Кофе пью, — ответил Тритончиков.

— Вон!!! —потеряв всякое терпение, взревел Папочка.

Тритончиков с видом оскорблённой невинности направился к выходу с четвёртого яруса на высотный. Я бросился за ним. Что-то мне подсказывало, что Тритончиков и на этот раз имеет какие-нибудь сногсшибательные новости.

Я догнал Тритончикова в пятом штреке. Тритончиков не обратил на меня никакого внимания. Наконец я не выдержал и квакнул ему в спину. Тритончиков обернулся, прищурился, узнал меня и слегка обматерил.

— Слушай, скоро этот психоз тут кончится?

— Не знаю, — ответил Тритончиков. — Надеюсь, это продлится достаточно долго для того, чтобы кто-нибудь оторвал Папочке голову.

Рядом раздался дикий гогот, способный разбудить мёртвого (интересно, почему его не используют для воскрешения покойников?). Осклабившись как два круглых идиота, как из-под земли выросли Головастиков и Шер-Таш, оба налакавшиеся пива и довольные жизнью. Позади них громко рыгал и ехидно похихикивал Уткин. Тритончиков минут двадцать изливал свою злобу на Папочку. В это время Головастиков вырезал один жилой блок, и мы уютно там расположились, вытащив трупы в коридор.

Между прочим Тритончиков проболтался, что ещё одна баррикада стоит на восьмом ярусе. Я сначала не придал значения словам Тритончикова, но минут через двадцать до меня дошло, чем это грозит второму взводу. Я схватил Шер-Таш, Головастикова и Тритончикова, и мы обходными путями помчались на восьмой ярус.

Нам удалось бы подкрасться к ним незамеченными, если бы невесть откуда взявшийся Уткин не начал в полный голос обкладывать бунтовщиков. В тот же момент на нас обрушились град пуль и дождь напалма. Пока мы с Шер-Ташем судорожно отстреливались, Тритончиков исчез. В этот момент нас накрыл ракетный залп второго взвода, который, как нам потом объяснил Кузьминский, "пристреливался". Естественно, если смотреть на карточку комиссарши вместо перекрестья прицела, можно крушить не только тылы врага, но и свои собственные. Последнее, кстати, вполне в духе Кузьминского.

Головастиков, верный своему принципу делать всё через задницу, методично прожигал баррикаду в одном месте, пользуясь тем, что мы вели на редкость беспорядочный огонь. Своего он в конце концов добился: мы увидели, как на поле брани появился Папочка в сопровождении Елерыка и Кира Ги Вми Финки. В ту же секунду я заметил, как на правом фланге баррикады прямо на Папочку наводят тяжёлый ракетомёт. Я зажмурился. Раздался взрыв.

Тритончиков долго, с самого начала стычки, лез к тому месту, где, по его данным, должен был стоять ракетомёт. Собственно, в другом месте его нельзя было бы поставить. Поэтому-то Тритончиков и подбирался так долго по заранее намеченному маршруту и в самый ответственный момент шарахнул об бок ракетомёта пластиковую бомбу. Теперь он красиво парил над размётанной баррикадой в своих неизменных клетчатых штанах и рубашке с развевающимся галстуком в направлении контуженного Папочки.

Папочка очнулся первым и потребовал от Елерыка отчёта по поводу того, почему он тут лежит. Елерык попробовал возразить, что Папочке самому сподручнее знать, почему он лежит, а не сидит уже где-нибудь. Папочка сказал, что юмор — вещь хорошая, но в меру, а Ги Вми Финка сказал, что по Папочке хотели пальнуть из тяжёлого ракетомёта, но ракетомёт не выстрелил, а выстрел был на самом деле не выстрелом, а взрывом, вследствие чего Папочка не пострадал, о чём лично он, Ги Вми Финка, горько сожалеет, а бомбу взорвал некий молодой человек, который спланировал на Папочку, и тут взгляд Папочки упал на Тритончикова, лицо Папочки обезобразила гримаса, вследствие чего все убедились, что Папочка без кислородной маски. Он закричал не своим голосом:

— Тритончиков, вон отсюда!!!

***

п. 7. Трибунал ОКО создаётся в составе его командира и обладает высшей юрисдикцией. Приговор обжалованию не подлежит. Устав ОКО

 

Через два часа после нашего прибытия на ДАСе всё было окончено. В холле непрерывно заседал Трибунал имени К.Ф. Затулина в лице самого Папочки и Ги Вми Финки, который исполнял роль секретаря. Для начала осудили всех тех, кто не был на баррикадах и отправили их под конвоем убирать трупы и металлолом. Руководить конвоем вызвался мичман, который час назад притащил связку из восьмидесяти арестованных, сплошь женского полу. Я отправился с ним за компанию.

Как обычно, наибольший урон ДАС нанесли мы, а не мятежники. Практически все переборки были выворочены, двери выбиты и, повиснув на одной петле или засове замка, жалобно позванивали от каждого шага в коридоре. Оплавленные куски обшивки перемешались на полу с пылью и кусками человеческих тел. Я пошарил по шкафам в паре комнат, ничего не нашёл и снова отправился в холл.

Трибунал работал на полную катушку. Папочка установил жёсткий лимит времени на рассмотрение каждого дела — 30 секунд. Девица за машинкой выбилась из сил и то и дело по инерции печатала "смертная казнь" вместо "бессрочная ссылка". Елерык, завидев меня, тут же велел вызвать Федеральный конвой, а сам углубился в бессодержательную беседу с коммандором Зябликом, который с полным равнодушием взирал на происходящее.

Конвойная дивизия долго не желала выходить на связь. Я все пальцы оббил об пульт, пока не достучался до них и не выслушал запас нецензурной брани. После этого я пришёл в ярость и немедленно отреагировал дежурному по корпусу и со злорадством послушал, что корпусный высказал дежурному по дивизии. После этого я ринулся к шлюзу встречать конвойный корабль.

Не прошло и трёх минут, как конвойный крейсер причалил, и в тамбур ворвалась орда разнузданных головорезов полууголовного вида, которыми заслуженно гордится служба охраны. Я показал, куда идти, и рванул вперёд сказать, чтобы там подготовили накладные на арестантов.

Оказалось, что Елерык поторопился — разбор ещё не закончился. Папочка печально вздохнул, увидев ввалившихся головорезов конвоя, простёр руку и сказал: "Ну ладно, всем остальным — смертная казнь!", вылез из-за стола и пошёл навстречу головорезам. После небольшой беседы (девушки и женщины были удалены из помещения) было достигнуто соглашение о порядке погрузки заключённых. Естественно, что вся работа была свалена на конвой. Мы в течение получаса давились от смеха, наблюдая за попытками конвоя рассортировать пленных.

Наконец вроде бы всё уладилось и началась погрузка в крейсер (кто так обозвал эту бочку, ума не приложу). Неожиданно возле люка возник инцидент — один из пленных бросился бежать. По нему дали залп. Но у этого негодяя оказался пистолет, который мы по рассеянности позабыли у него изъять. Эта гнусная пакость решила, что конвойный сержант — это мишень в тире и умудрилась не промахнуться, после чего благополучно испарилась от выстрелов из шести плазмомётов. После этого конвойщики решили, что мерзавца постигла слишком лёгкая смерть и начали отстрел пленных.

Папочка, разинув рот, смотрел на эту бойню. Сзади подошёл Кровавый Гарри, зевнул и сказал:

— Я же говорил: не надо было брать пленных.

***

п.8. Поощрением в ОКО является отсутствие взысканий. Устав ОКО

 

Назад в контору мы притащились далеко за полночь, уставшие и разбитые как сволочи. В конторе Папочка учинил разбирательство. Привести стенограмму я посчитал невозможным по причине её нецензурности, по этому привожу выдержку из протокола:

"... Чистка проведена безобразно. Допущено много просчетов. Опять бегал Тритончиков. Порядка шестидесяти человек перебито безо всяких к тому оснований. Я лично два раза рисковал жизнью, за что объявляю себе благодарность, а вам всем -— выговор в приказе."

Так закончился наш усмирительный поход на ДАС, который теперь описывается в любом учебнике по тактике ближнего боя в качестве негативного примера.

А федеральную звезду я всё-таки получил — за стояние на посту во время празднования годовщины М.Д. Чибирова.

 

Постскриптум

После великого похода сошёл с ума Кузьминский. Он окончательно влюбился в свою комиссаршу и теперь сдуру ревнует её к кому ни попадя. Ради неё он готов развалить работу где угодно и по какому угодно поводу.

Недавно его выпустили из психушки. Но это ненадолго.

Фиаско.

Изд-во СОУР МГУ, 1991