Взято с сайта "Научный Атеизм"

(Первоначальный вариант статьи напечатан в журнале Континент, № 107 за 2001 год. В текст внесены незначительные изменения. Статья выложена в Интернет с разрешения автора. Самую позднюю версию статьи на английском языке можно найти на сайте http://www.talkreason.org/)

ВВЕДЕНИЕ

В течение нескольких последних лет книга американского профессора Майкла Дж. Бихи под названием "Чёрный Ящик Дарвина" ^[1] , с подзаголовком "Биохимический Вызов Эволюционной Теории", является предметом оживлённой дискуссии, нередко в весьма эмоциональной форме, и нередко выходящей далеко за рамки её казалось бы сравнительно специальной темы. Рассматривая данные современной биохимической науки, Бихи утверждает, что они несовместимы как с эволюционной теорией Дарвина, так и с её более современными модификациями, часто именуемыми нео-дарвинизмом.

Теория, предложенная Бихи, была с энтузиазмом подхвачена противниками материалистического объяснения происхождения вселенной, и в частности, самопроизвольного возникновения жизни.  Конечно, и до появления книги Бихи не было недостатка в публикациях, критикующих дарвинизм с различных точек зрения, включая полное отрицание теории эволюции и настойчивые усилия заменить её утверждением о возникновении вселенной, и, в частности, жизни на земле в результате божественного акта творения. Необычно сильный эффект книги Бихи может быть объяснён её обильным научным материалом, который, по мнению многих сторонников Бихи, поставляет неопровержимое рациональное (научное) доказательство невозможности спонтанного происхождения жизни, так что последнее может быть объяснено только сверхестественным актом божественного творения.

Насколько велик резонанс книги Бихи можно, в частности, видеть из того, что только на одном Веб сайте (http://www.amazon.com/) появились более двухсот пятидесяти рецензий на книгу Бихи, и поток рецензий пока не прекращается. Другое проявление необычно сильного эффекта от книги Бихи можно видеть, например, в объёмистом сборнике статей ^[2] озаглавленном "Просто Сотворение". Цель этого сборника – привести всевозможные доказательства в пользу так называемой теории разумного замысла  (английский термин – Intelligent design).  Теория разумного замысла призвана заменить слепую веру в божественное сотворение мира вообще и жизни в частности системой рациональных доказательств божественного творения.  Эта теория, получившая в последние годы немалое распространение, утверждает, что принятие концепции божественного творения может быть основано на эмпирических данных, тем самым придавая концепции божественного творения статус, уравнивающий её с наукой.  Представители теории разумного замысла, в частности,  разрабатывают методы, которые, по их мнению, позволяют отличить события, произошедшие вследствие случайных причин, от событий, причинённых "разумным замыслом", то-есть, сознательным актом какого-то обладателя разума. Обычно, сторонники теории разумного замысла избегают употребления слова Бог, как и обсуждения вопроса о том, кто автор разумного замысла, ограничиваясь аргументами в пользу самого существования такого разума. Иногда (как, например в книге ^[3] В. Дембского  "Разумный Замысел") указывается, что установление связи между разумным замыслом и его предполагаемым надприродным автором – это задача для богословия,  а не для теории разумного замысла как таковой.

Хотя уровень статей в упомянутом сборнике весьма неровен, он содержит немало статей, характеризуемых тонким и глубоким анализом противоречий между противниками и сторонниками теории разумного замысла. Что интересно для нашего анализа, почти каждая статья этого сборника содержит ссылки на книгу Бихи, как предположительно революционный шаг на пути к полному утверждению теории разумного замысла, а с тем к искоренению дарвинизма, а с ним и материалистического мировоззрения вообще.

В конце книги Бихи читателю предлагаются отзывы ряда видных сторонников теории разумного замысла, высоко оценивающих решающий вклад Бихи в усилия, направленные к полной победе этой теории.  Вот, например, что пишет Давид Берлинский, видный американский математик, известный, как стойкий противник дарвинизма: "Майк Бихи приводит всеохватывающие доказательства против дарвинизма на биохимическом уровне. Никто не сделал ничего подобного до сих пор. Это аргумент большой оригинальности, элегантности и интеллектуальной мощи".

Сходное мнение о книге Бихи очевидно из высказываний в книге ^[4] американского математика и философа Вильяма Дембского "Заключение о Замысле".  Один из признанных лидеров движения за принятие теории разумного замысла, профессор законоведения Филипп Джонсон в нескольких книгах (например в книге ^[5] под названием "Побеждая дарвинизм раскрытием умов")  оценивает книгу Бихи в столь же восторженной форме.  Таким образом, очевидно, что имеется достаточно широко распространённое мнение среди специалистов в разных областях знания, все из которых, однако, поддерживают теорию разумного замысла, что книга Бихи выдвигает неоспоримое доказательство разумного замысла и тем самым убедительно опровергает как классический дарвинизм, так и все современные варианты нео-дарвинизма, а с ними и материалистическое мировоззрение в целом.

Естественно, если такие утверждения верны, мы имеем дело с революционным сдвигом в биологической науке, имеющим далеко идущие философские и мировоззренческие последствия.  Поэтому аргументы Бихи заслуживают детального и внимательного анализа.

Бихи – профессиональный биохимик и его книга демонстрирует его широкие познания в его области.  Хотя в некоторых рецензиях можно найти критические замечания в адрес ряда чисто биохимических аспектов книги Бихи,  я не буду пытаться искать дефекты в его биохимических  рассуждениях. Однако, хотя описания биохимических систем занимают большую часть книги, Бихи, в его стремлении предложить уничтожающую критику теории эволюции, многократно выходит за рамки биохимии, обсуждая математические и философские вопросы, и мой анализ будет в основном посвящён этим вылазкам Бихи за пределы биохимии. 

Прежде, чем рассматривать основную концепцию Бихи, представляется уместным заметить, что, когда Бихи покидает биохимию, он иногда выглядит скорее дилетантом,  чем  экспертом.  Как будет показано далее, некоторые из сторонников Бихи, которые так восхищаются его решающим вкладом в поражение материалистического мировоззрения, на самом деле заметили некоторые слабые места в книге Бихи. Примеры последуют.

Один из примеров дилетантизма Бихи, когда он вне биохимии, это его вычисления вероятностей. Подобные вычисления весьма обычны в книгах и статьях, отрицающих возможность самопроизвольного возникновения жизни. В результате таких вычислений обычно приводятся исключительно малые величины вероятности самопроизвольного зарождения сложных молекул, например, белков. Малые рассчитанные вероятности приводятся противниками самозарождения жизни, как убедительное доказательство, что самопроизвольное возникновение биологических структур было практически невозможно.  С другой стороны, некоторые (пока немногочисленные) противники теории самозарождения жизни соглашаются, что малые вероятности сами по себе не служат аргументом против самозарождения биологических структур. Например, один из наиболее влиятельных сторонников теории разумного замысла, математик и философ В. Дембский, хорошо разбирающийся  в проблемах вероятностей, неоднократно указывает, что малые вероятности сами по себе ничего не доказывают. Поэтому Дембский предлагает гораздо более детальный критерий для различения между событиями, обусловленными разумным замыслом,  и событиями, обязанными слепому случаю.  Мы обсудим теорию Дембского в последующих секциях этой статьи.

БИХИ ВЫЧИСЛЯЕТ ВЕРОЯТНОСТИ

  На стр. 93-97 своей книги Бихи вычисляет вероятность случайного образования, из набора исходных химических  составляющих, сложной органической молекулы, именуемой "Тканевый Плазмогенный Активатор" (ТПА) и играющей важную роль в процессе свёртывания крови. Он пишет: "Учтём, что животные обладающие кровеостанавливающим  механизмом, имеют приблизительно 10,000 генов, из которых каждый состоит из трёх частей. Итого имеется около тридцати тысяч генных элементов. ТПА имеет четыре разных типа доменов. Вероятность случайного правильного сочетания этих четырёх доменов путём беспорядочного перемешивания равна 30,000 в четвёртой степени, то есть, приблизительно одна десятая в восемнадцатой степени".

Прежде всего, отметим неточность утверждения Бихи. Очевидно, что 30,000 в четвёртой степени – это очень большое число, в то время, как одна десятая в восемнадцатой степени – это очень малое число, так что эти два числа даже приблизительно никак не близки одно к другому.

Вероятно, Бихи имел  виду  "единицу  делённую на 30,000 в четвёртой степени."  Будем считать, что это - случайная оговорка, которая, тем не менее, может указывать на то, что Бихи чувствует себя не совсем комфортабельно с математикой.  В самом деле, он продолжает следующим образом: "Если бы в лотерее Ирландского типа шанс выигрыша был одна десятая в восемнадцатой степени, и если бы ежегодно в лотерее участвовали по миллиону человек, потребовалось бы в среднем одна тысяча миллиардов лет прежде, чем кто бы то ни было (а  не только определённое лицо) выиграл в лотерее".

Это утверждение Бихи неверно с нескольких точек зрения. Разберём некоторые из них. Прежде всего, поясним, что Бихи имеет в виду, ссылаясь на лотерею Ирландского типа. Это - весьма распространённый тип лотереи. Пример подобной лотереи – это Калифорнийская штатная лотерея, разыгрываемая дважды в неделю.  В этой лотерее участники приобретают билеты, на которых напечатана таблица, содержащая 50 чисел, от 01 до 50. Участники произвольно выбирают любые шесть чисел  из 50 возможных.

В день розыгрыша, выигравшие шесть номеров определяются посредством механической процедуры, в которой каждое из пятидесяти чисел имеет равный шанс быть выбранным. Когда шесть чисел оказались выбранными таким образом, это определяет выигравший набор из шести чисел. Всего возможно около шестнадцати миллионов различных комбинаций из шести неодинаковых чисел, выбранных из пятидесяти возможных. Это означает, что вероятность выигрыша, одна и та же для каждого набора из шести чисел, равна приблизительно одному из шестнадцати миллионов. Это также означает, что может быть не более шестнадцати миллионов билетов с различающимися наборами из шести чисел. В такой лотерее, один из билетов должен непременно выиграть, при выполнении двух условий. Первое условие – все шестнадцать миллионов билетов должны быть проданы. Второе условие – никакие два участника не должны выбрать случайно ту же самую (проигравшую) комбинацию из шести чисел.

Однако, если все (или почти все) из шестнадцати миллионов билетов проданы (что чаще всего и происходит) и никакие два участника не выбрали случайно те же шесть чисел (что происходит очень редко) то вероятность, что какой-то билет (мы не знаем заранее, какой) выиграет, близка к 100 %.

Вернёмся теперь к примеру с лотереей, приведённому Бихи. В рассуждении Бихи можно указать четыре серьёзных дефекта.

Первый дефект состоит в искажённом понимании самого смысла понятия вероятности. Один из наиболее существенных атрибутов вероятности состоит в том, что чаще всего эта величина отражает уровень незнания ситуации. Рассмотрим простой пример. Предположим, мы знаем, что в некотором ящике содержатся шары разного цвета. но мы не знаем, ни какие цвета присутствуют, ни каково соотношение между шарами разного цвета. Нам предлагают оценить вероятность, что первый шар, наугад вынутый из ящика, окажется красным. Поскольку мы знаем, что в принципе существуют семь основных цветов радуги,  плюс белый, мы оцениваем упомянутую вероятность, как 1/8. Предположим, однако, что нам уже известно, что в ящике имеются только красные и зелёные шары, хотя мы всё ещё не знаем в каком соотношении. В этом случае мы оцениваем вероятность случайного выбора красного шара как 1/2. Наконец, предположим, мы знаем, что в ящике имеются 99 красных и только один зелёный шар. В этом случае мы оценим вероятность случайного выбора красного шара как 0.99. Во всех трёх случаях, объективный шанс выбора красного шара был один и тот же, 99%. Однако, вследствие недостаточного знания ситуации, в двух из приведённых трёх ситуаций, рассчитанная вероятность была намного меньше объективной, но неизвестной вероятности. Подобным образом, часто ничтожно малые вероятности, рассчитанные, скажем, для случайного возникновения сложной органической молекулы, объясняются крайней скудостью информации об условиях, в которых могут протекать химические реакции, ведущие к возникновению такой молекулы. Поэтому уже само число – одна десятая в восемнадцатой степени, приводимая Бихи, не может рассматриваться, как серьёзно обоснованное.

Второй дефект в рассуждении Бихи состоит в предположении, что участник лотереи, в которой вероятность выигрыша 1/N,  где N- целое число, большее единицы, должен участвовать в лотерее N раз, чтобы выиграть. Например, если рассчитанная вероятность выигрыша равна 1/100, то, согласно Бихи, необходимо участвовать в розыгрышах 100 раз, чтобы выиграть. Это утверждение  неверно.  Даже если рассчитанная вероятность выигрыша равна, скажем,  одной миллиардной, вполне возможно выиграть с первой попытки. С другой стороны, даже если вероятность выигрыша, скажем так велика, как  1/10, вполне возможно участвовать в лотерее тысячи раз, не выиграв ни разу. На самом деле, вероятность выигрыша, рассчитанная как 1/ N, имеет следующий смысл. Если лотерея проводится Х раз, где Х намного больше, чем N, то, в среднем, каждый билет будет выигрывать 1 раз из N розыгрышей. Однако, по величине вероятности никак нельзя предсказать результат конкретных розыгрышей, будь то самый первый розыгрыш, или десятимиллионный розыгрыш.

Третий дефект в рассуждении Бихи состоит в утверждении, что события, чья рассчитанная вероятность чрезвычайно мала, практически не происходят. Это утверждение, нередко приводимое противниками самозарождения жизни,  абсурдно. Если рассчитанная вероятность некоего события S равна 1/ N, это означает, что при расчёте вероятности предполагалось, что были равно возможны N различных событий, одно из коих было событие S.  В таком предположении, вероятности каждого из N возможных событий были одинаковы и равны каждое весьма малой величине 1/ N.  Если событие S не произошло, то не из-за его очень малой вероятности, а просто потому, что некое другое событие, Т, чья вероятность была столь же мала, как и для  S, произошло взамен.  Существенный факт состоит в том, что вероятности всех предположительно возможных альтернативных событий одинаково малы. Если принять утверждение Бихи, что события, чья вероятность исчезающе мала,  практически не происходят, то пришлось бы заключить, что ни одно из предположительно возможных N событий не может произойти, ибо все они имеют ту же самую крайне малую вероятность. Абсурдность такого вывода очевидна.

Чётвёртый дефект рассуждения Бихи о вероятностях состоит в том, что он искусственно подобрал количественные данные для его примера с лотереей, тем самым резко уменьшив шанс выигрыша хота бы одного билета. С одной стороны, он оценивает вероятность выигрыша конкретного билета  как десять в степени минус восемнадцать. С другой стороны, он предполагает, что число участников лотереи -  это всего один миллион, то есть число проданных билетов в квадриллион раз меньше, чем число возможных комбинаций выбранных чисел.  Чтобы пояснить смысл трюка, применённого Бихи, рассмотрим более простой вариант лотереи, где имеются, скажем, только 100 возможных комбинаций выбранных чисел, так что максимальное число участников это 100 человек. Каждая из ста возможных комбинаций выбранных чисел, как фактически выбранных участниками, так и не выбранных никем, но возможных,  имеет тот же шанс выиграть, а именно 1/100.  Если все билеты проданы, то вероятность, что хотя бы один из них  выиграет, равна 100%.  Представим теперь, что только десять билетов проданы. Так как все возможные комбинация выбранных чисел, как фактически выбранные участниками, так и возможные,  но не выбранные никем,  имеют одинаковую вероятность выигрыша (1/100), но только десять из возможных комбинаций будут фактически выбраны участниками, то вероятность, что хотя бы один  из проданных билетов выиграет,  падает от 100% до 10%.  Таким образом, описав воображаемую лотерею, где число участников составляет лишь крайне малую долю числа возможных участников, Бихи тем самым искусственно уменьшил на пятнадцать порядков шанс выигрыша для хотя бы одного билета.  Тем самым его пример становится совершенно бессмысленным в применении к обычной лотерее, где обычно почти все билеты проданы. 

Наконец, пример, приведённый Бихи, не имеет отношения к вероятности выигрыша для конкретного билета.  Последняя зависит только от числа возможных комбинаций чисел, выбираемых участниками, но не зависит от числа проданных или не проданных билетов, так как все комбинации, как фактически выбранные участниками, так и все остальные возможные комбинации,  имеют равный шанс выиграть.

Как указывалось ранее, малые рассчитанные вероятности событий часто обязаны недостатку информации о реальной ситуации.  Это в большой мере относится к примеру с ТПА.  Если бы имелась значительно более полная информация об условиях, определяющих возможное спонтанное возникновение молекулы ТПА, то рассчитанная вероятность такого спонтанного возникновения  могла бы оказаться на много порядков выше рассчитанной Бихи. Однако, даже если вероятность, рассчитанная Бихи, действительно столь мала, это всего лишь означает, что имеются десять в восемнадцатой степени равновозможных комбинаций из атомных группировок, входящих в ПТА, из которых какая-то одна комбинация должна была обязательно образоваться.  Нет никаких оснований утверждать,  что комбинация, фактически образовавшаяся спонтанно, не  могла оказаться ТПА. Поэтому крайне малые вероятности самопроизвольного возникновения молекулы ТПА,  рассчитанные Бихи, верны они или нет, никаким образом не означают невозможности такого образования и  никоим образом не доказывают тезис Бихи.

Значение рассмотренных параграфов в книге Бихи может показаться второстепенным, поскольку они, как кажется, находятся вне его главной темы. Однако, на самом деле этот вопрос тесно связан с основным тезисом Бихи, так называемой неупрощаемой сложностью биохимических систем. Далее мы рассмотрим подробно идею неупрощаемой сложности. Пока что отметим, что последняя включает два элемента, один из которых – это сложность, и второй – это неупрощаемость.  Как мы увидим, тезис о крайне малой вероятности спонтанного возникновения биохимических структур – это эквивалент тезиса о сложности этих структур. Согласно идее Бихи, сложность биохимической структуры является неотъемлемым компонентом его тезиса, потому что, с его точки зрения,  чем система сложнее, тем менее вероятно её самопроизвольное возникновение.  Для того, чтобы построить мост от неупрощаемой сложности к разумному замыслу, Бихи необходимо допустить, что вероятность возникновения биохимических структур в результате стихийного, никем не управляемого процесса крайне мала.

В последующих секциях я сосредоточусь на главном тезисе Бихи – а именно на его усилии доказать разумный замысел на основании его интерпретации так называемой неупрощаемой сложности.

КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ПРОТИВ ДАРВИНИЗМА

Уже само название книги Бихи, "Чёрный ящик Дарвина", даёт основание читателю ожидать усилие, направленное на развенчание эволюционной теории Дарвина. Разумеется, развенчание дарвинизма – это весьма популярное занятие сторонников библейского рассказа о сотворении мира и, в частности, жизни. Один из обычных аргументов, приводимых сторонниками божественного творения,  это утверждение, что дарвинизм в его любых вариантах – это "всего лишь теория". Разумеется, это верно. Любая научная теория – это всего лишь теория. В науке нет неоспоримых, окончательно и бесповоротно установленных абсолютных истин. Однако, сторонники божественного творения нередко относятся очень благосклонно к некоторым другим научным теориям, невзирая на то, что это – всего лишь теории, если эти теории, с их точки зрения, подтверждают их верования.  Например, сторонники божественного творения восторженно принимают теорию "большого взрыва", которая представляется хорошо согласующейся с библейской версией. Конечно, теория "большого взрыва" также "всего лишь теория". Она не имеет прямого экспериментального подтверждения и основана на сложной интерпретации данных наблюдений. Тем не менее, сторонники божественного творения восхваляют эту теорию, как "научное доказательство" их религиозных верований. Теории Дарвина в этом смысле повезло гораздо меньше, поскольку она представляется противоречащей библейской версии, и поэтому то, что она "всего лишь теория" рассматривается сторонниками божественного творения её фатальным недостатком.

На стр. 15 его книги, Бихи пишет, что теория Дарвина прекрасно объясняет микроэволюцию (то есть изменения  внутри биологических видов) но совершенно неспособна объяснить макроэволюцию (то есть возникновение новых видов, что было главным тезисом теории Дарвина).  В этой статье я не буду оспаривать это утверждение Бихи, так как эта статья не о дарвинизме, как таковом, а о  более широкой концепции разумного замысла.  Я буду рассматривать аргументы Бихи и его единомышленников в пользу идеи разумного замысла.

РАЗУМНЫЙ ЗАМЫСЕЛ СОГЛАСНО БИХИ

Разумеется, концепция разумного замысла, как источника структуры вселенной вообще, и существующих форм жизни, в частности, не была изобретена Бихи.  Эта концепция обсуждается по крайней мере со времён современника и главного противника Дарвина, Вильяма Пэли (W. Paley) выдвинувшего в своё время знаменитую концепцию разумного "часовщика", Вкратце, эта концепция, также именуемая "доказательством от замысла" (argument from design), основана на следующем примере.  Представим, что мы нашли в поле часы. Никому не придёт в голову предположение, что эти часы возникли сами по себе, в результате цепи случайных взаимодействий молекул. Очевидно, что часы возникли в результате разумного замысла, автором которого был часовщик.  Вселенная намного сложнее, чем часы.  Биологические системы намного сложнее, чем часы. Очевидно, утверждал Пэли, что вселенная и, в частности,  жизнь не могли бы существовать, если бы их не создал "часовщик" с неизмеримо более мощным разумом, чем создатель простых часов. В течение более чем ста лет со времён диспута между Пэли и Дарвином, множество аргументов выдвигалось как в поддержку идеи Пэли, так и против неё, так и не приведя к общепринятому мнению по этому вопросу. 

Вклад Бихи в дискуссию состоит в рассмотрении чрезвычайно сложных биохимических систем (так называемых белковых "машин") и в утверждении, что сложность этих белковых машин неупрощаема,  и потому указывает на разумный замысел.

В книге Бихи имеется множество описаний этих удивительных, необыкновенно сложных, белковых машин.  Среди них –  механизм свёртывания крови;  система белков, делающая возможным движение бактерий; устройство человеческого глаза, и другие. Все эти системы выглядят настоящим чудом. Прекрасные описания всех этих поразительно сложных стерических взаимодействий внутри клеток, между десятками различных белковых молекул, каждая из которых выполняет специализированную функцию, делает чтение этих частей книги Бихи захватывающим.

Чтобы проложить путь к утверждению о разумном замысле, ответственном за возникновение биохимических машин, Бихи утверждает, что их сложность неупрощаема.  Этот термин означает, что удаление хотя бы одного белка из сложной цепи взаимодействий между ними остановит деятельность всей "машины".  Например, отсутствие хотя бы одного из десятков белков, участвующих в механизме сворачивания крови, приведёт либо к невозможности сворачивания, так что организм истечёт кровью, либо, наоборот, к полному сворачиванию всей крови в организме, и, следовательно, также к смерти.

Исходя из этого утверждения, Бихи далее утверждает, что предполагаемая неупрощаемая сложность не могла быть результатом эволюционного процесса и потому может быть объяснена только разумным замыслом.

Мы обсудим все три элемента теории Бихи, а именно а) сложность, б) неупрощаемость, и в) отнесение их к разумному замыслу.

СЛОЖНОСТЬ КАК ФАСАД ВЕРОЯТНОСТИ

Сложность (английский термин complexity) – это один из двух компонентов понятия неупрощаемой сложности, предложенного Бихи. К сожалению, сам Бихи не предлагает никакого чётко сформулированного определения сложности. Поэтому, если мы хотим выяснить истинный смысл неупрощаемой сложности, мы вынуждены искать ключ к этому понятию в описаниях тех биохимических систем, которые Бихи относит к обладающим сложностью.

Как уже упоминалось, единомышленники Бихи провозглашают его концепцию революционным прорывом на пути к убедительному развенчанию теории эволюции.  Я хочу подчеркнуть, что в этой статье я не становлюсь на сторону ни одного из двух конкурирующих мировоззрений -  теории ли неуправляемой спонтанной  эволюции или утверждения о сверхестественном акте сотворения мира и жизни.  Я допускаю, что любая из этих двух точек зрения может оказаться верной, так как я не встретил пока что ни одного совершенно убедительного доказательства правильности или ошибочности ни одной, ни другой.  Поэтому, моя цель в этой статье – не доказать, что теория разумного замысла ошибочна (поскольку я не отрицаю возможности такового) а проанализировать аргументацию Бихи и его единомышленников в пользу этой теории, поскольку в настоящее время аргументы Бихи и его коллег рассматриваются ими как пока что наиболее сильное подтверждение теории разумного замысла.

Обсуждая концепцию сложности, мы можем обратиться к работам некоторых видных сторонников Бихи, которые приложили немалые усилия, чтобы подкрепить аргументацию Бихи и, в частности,  залатать некоторые прорехи в писаниях Бихи, включая его упущение дать определение сложности.

В частности, представляет интерес определение сложности, данное Дембским. Прежде всего, убедимся, что ссылка на Дембского послужит закономерным дополнением к работе Бихи. Бихи написал предисловие  к уже упомянутой книге Дембского "Разумный Замысел". Бихи пишет: "Хотя трудно предсказывать (часто не прямолинейный) прогресс науки, стрела такого прогресса показывает, что чем больше мы знаем, тем глубже мы видим замысел. Я ожидаю, что в течение предстоящих десятилетий мы будем видеть, как область реальности, обусловленная случайностью, будет постепенно сжиматься. И на протяжении всего нашей деятельности мы будем выносить суждение о замысле и случайности, основываясь на теоретическом фундаменте, данном в работе Билла Дембского".  Эта, весьма восторженная оценка работ Дембского со стороны Бихи  даёт нам основание полагать, что Бихи полностью принимает определение сложности, данное Дембским.  Действительно мы не находим нигде ни единого намёка на возможное расхождение мнений между Бихи и Дембским. 

Стоит отметить, что работы Дембского оцениваются столь же высоко и другими сторонниками разумного замысла. Например, профессор философии Техасского университета Роб Кунс пишет в замечаниях, напечатанных в приложении к книге Дембского: "Вильям Дембский – это Исаак Ньютон информационной теории, а поскольку мы живём в Век Информации, это делает Дембского одним из наиболее важных мыслителей нашего времени".

Несомненен вывод, что Дембский пользуется высоким авторитетом в лагере единомышленников Бихи, так что его взгляды могут быть закономерно рассмотрены, как авторитетное выражение позиции этого лагеря.

На стр. 94 книги Дембского "Заключение о Замысле" мы находим следующее определение понятия сложности: "Сложность задачи Q при наличии данных R... это наилучшая доступная оценка трудности решения задачи Q при условии, что R дано". 

Не трудно заметить, что приведённое определение, в лучшем случае,  не более, чем тавтология, заменяющая один термин (сложность) подлежащий определению, другим термином (трудность решения) также требующим определения.  Определение Дембского не предлагает никакого, даже качественного, критерия для "наилучшей доступной оценки" трудности, не говоря уже о количественной мере сложности, которая должна быть обязательным элементом истинно математического определения. Определение Дембского, представляется практически бесполезным и теоретически мало содержательным. Поскольку это определение – наилучшее, пока что предложенное кем бы то ни было из пропагандистов разумного замысла, нам придётся пока что удовлетвориться им при попытке выяснить истинный смысл понятия сложности в теории Бихи.

Дембский продолжает, устанавливая соотношение между сложностью и вероятностью. Он заключает, что высокая сложность необходимо предопределяет малую вероятность. Я намереваюсь показать, в последующих секциях,  что определение сложности Дембским, помимо его формальной математической слабости,  требует существенной модификации по существу.

Пока что отметим, что, применяя определение сложности по Дембскому к биохимическим системам, описанным Бихи, мы видим, что, на самом деле, мы имеем дело с двумя различными понятиями сложности. Сложность, расплывчато определённая Дембским, в сущности отражает трудность разрешения задачи. С другой стороны, сложность, подразумеваемая Бихи, состоит в структуре биохимической системы. Она определяется количеством компонентов системы и количеством связей и взаимодействий между этими компонентами. Чем больше число компонентов система включает, и чем больше имеется взаимодействий между этими компонентами, тем система сложнее. Указанные два понятия сложности существенно различны.  Однако, между этими двумя понятиями имеется и связующий элемент. Этот элемент – вероятность. Чем труднее разрешить задачу, тем меньше вероятность, что она будет случайно разрешена в результате каких-то хаотических, неуправляемых действий. Как настаивают Бихи и Дембский, чем сложнее структура биохимической (или, вообще говоря, любой другой) системы, тем меньше вероятность её случайного возникновения  в результате хаотических, неуправляемых событий.

Я намереваюсь аргументировать, что, на самом деле, более типичное соотношение между сложностью структуры системы, и вероятностью её случайного спонтанного возникновения обратно утверждаемому Дембским и Бихи.

Сначала, однако, следуя логике Дембского,  рассмотрим данный им пример задачи,  решение которой путём неуправляемых случайных действий крайне маловероятно. Это - попытка отпереть сейф с первой попытки, не зная правильной комбинации. Поскольку имеются миллионы возможных комбинаций поворотов диска, управляющего замком сейфа,  угадать правильную комбинацию, отпирающую сейф, практически невероятно, и эта ничтожно малая вероятность, согласно Дембскому,  эквивалентна чрезвычайной сложности задачи.

Все белковые машины, описанные Бихи, характеризуются иным типом сложности. Например, механизм сворачивания крови основан на взаимодействии многих белковых молекул, каждая из которых выполняет специфическую функцию. Система включает много компонентов, взаимодействующих посредством стерических связей. Она очень сложна. Эта сложность предположительно означает очень малую вероятность случайного возникновения такой системы в результате неуправляемых хаотических химических взаимодействий между её составляющими.  Это рассматривается Бихи и его единомышленниками, как аргумент в  пользу утверждения, что система создана в результате разумного замысла.

Из всего сказанного следует, что единственный аспект понятия сложности,  определенного Дембским, который играет роль в аргументации Бихи – это утверждение, что сложность системы равнозначна малой вероятности её случайного возникновения в результате хаотических событий.  Все остальные аспекты сложности, которых немало, остаются, если ограничиться определением Дембского,  вне рассмотрения и потому никак не связываются с рассуждениями Бихи. В дальнейшем мы вернёмся к рассмотрению понятия сложности с другой точки зрения, игнорированной Бихи и Дембским.  Пока что, однако, поговорим как раз о том аспекте сложности, который лежит в основе рассуждения Бихи, а именно об её вероятностном аспекте.

Прежде всего, вспомним наше обсуждение расчёта вероятностей в книге Бихи. Служит ли малая вероятность серьёзным аргументом?  Нет, не служит. События, чья рассчитанная вероятность крайне мала, происходят каждую минуту.

Представим, что мы бросаем игральную кость, на шести гранях которой написаны буквы А, Б, В, Г, Д, и Е.  Пусть кость подброшена сто раз. После каждой попытки мы записываем букву, которая оказалась на верхней грани. После ста попыток мы получаем какую-то записанную комбинацию из ста букв,  в пределах которой повторяются шесть вышеперечисленных разных букв. Число возможных сто-буквенных комбинаций из шести разных букв равно шести в сотой степени. Это – огромное число, приблизительно равное 6.5 умноженному на 10 в степени 77.  Какова вероятность, что какая-то конкретная сто-буквенная комбинация из шести разных букв окажется фактическим результатом ста бросаний кости?  Эта вероятность, одинаковая для всех возможных сто-буквенных комбинаций, исчезающе мала, а именно около единицы делённой на десять в семьдесят седьмой степени.  Знаменатель этой дроби на 43 порядка больше, чем число, названное Бихи (стр. 96) "устрашающе большим". Тем не менее, какая-то конкретная сто-буквенная комбинация фактически стала результатом элементарного процесса бросания кости, несмотря на исчезающе-малую рассчитанную вероятность этого результата.  Какова бы ни была фактически выпавшая сто-буквенная комбинация, это не удивит никого, так как какая-то одна такая комбинация должна была обязательно выпасть, и любая из возможных комбинаций имела ту же самую, ничтожно малую вероятность произойти, поэтому, когда одно из этих "невероятных" событий фактически произошло, не было причины для удивления.

К сожалению, во многих публикациях поддерживающих теорию разумного замысла, включая книгу Бихи, крайне малые рассчитанные вероятности, скажем, самопроизвольного образования белковых молекул, предлагаются, как якобы доказывающие невозможность таких событий. Неоспоримый факт состоит в том, что события, чья рассчитанная вероятность исчезающе мала, происходят повседневно.

Та часть концепции Бихи, которая утверждает, что сложность биохимических систем означает крайне малую вероятность их спонтанного возникновения из их составляющих, без вмешательства разумного замысла, нисколько не убедительна. Опять-таки, я не отрицаю возможнисти разумного замысла, но я не рассматриваю сам неоспоримый факт сложности биохимических систем, как аргумент в пользу теории разумного замысла.

В отличие от Бихи, уже упомянутый ранее Дембский, профессиональный математик, хорошо разбирающийся в вероятностях и универсально признанный одним из главных лидеров теории разумного замысла,  признаёт несостоятельность утверждения, что события, чья рассчитанная вероятность крайне мала, "просто не происходят". Например, на стр. 3 книги Дембского "Заключение о Замысле" мы читаем: "Чистая невероятность сама по себе недостаточна, чтобы исключить случайность".  На стр. 130 другой книги Дембского, "Разумный Замысел", мы читаем сходное высказывание, опять-таки противоречащее тому, как Бихи понимает вероятности: "Сложность (или невероятность) недостаточна,  чтобы исключить случайность и определить замысел".

Поскольку Дембский, в отличие от Бихи, понимает, что малые вероятности сами по себе не отвергают случайность и не доказывают замысел, он предлагает более детальный критерий, который, по его мнению, позволяет эмпирически  обнаружить замысел.  Идея Дембского была практически единодушно подхвачена другими сторонниками разумного замысла, и провозглашена безошибочным инструментом, позволяющим обнаружить разумный замысел в биологических системах, криминалистике, шифровальном деле, судебной процедуре, медицинской диагностике,  и вообще везде, где требуется установить, является событие результатом целенаправленных действий, то есть, замысла, или случайного сцепления обстоятельств.  Поэтому мы рассмотрим сейчас идею трёхступенчатого Распознавательного Фильтра, предложенную Дембским.

РАСПОЗНАВАТЕЛЬНЫЙ ФИЛЬТР ДЕМБСКОГО

Дембский предлагает метод, позволяющий, по его мнению, поддержанному с энтузиазмом другими сторонниками разумного замысла, надёжно отличить событие, произошедшее, как результат целенаправленного акта, то есть разумного замысла, от произошедшего вследствие неуправляемого бесцельного  сцепления случайностей. Так называемый Распознавательный Фильтр описан Дембским, во-первых, в его статье в сборнике "Просто Сотворение" (1998), затем в его весьма технической книге "Заключение о Замысле" (также 1998)  и, наконец, в его более популярно написанной  книге "Разумный Замысел" (1999).

Фильтр Дембского включает три ступени (по его терминологии, три "узла"). Событие, подвергаемое анализу на наличие признаков "замысла", проходит три последовательных испытания. В первом испытании (первый узел фильтра) определяется, каков порядок вероятности этого события. Если оказывается, что вероятность события велика, так что оно может быть обусловлено какой-либо закономерностью, испытание прекращается на этом этапе и предположение о разумном замысле, как источнике этого события, исключается. Например, представим, что, двигаясь по горной дороге, мы встречаем предупредительную надпись, что на следующих трёх километрах в первой половине дня часто происходят камнепады. Мы продолжаем движение, и где-то в пределах следующих трёх километров, лавина камней на наших глазах обрушивается на дорогу.  Поскольку падение камней в этом месте происходит регулярно, вероятность такого падения во время нашего движения весьма высока.  Мы относим произошедшее событие – падение камней, к существующей закономерности и не предполагаем, что кто-то сознательно причинил такое падение в момент нашего движения.  Иначе говоря, мы  исключаем замысел, как возможную причину события.

Однако, если мы заключаем, что вероятность события не так велика, чтобы объяснить его какой-либо закономерностью (например, законом природы) событие подвергается испытанию во втором "узле" Распознавательного фильтра. На этой ступени испытания мы опять оцениваем вероятность события. Если эта вероятность не очень мала (в терминах Дембского - "промежуточная вероятность", для которой, впрочем, он не указывает конкретных численных пределов) мы предпочитаем считать событие произошедшим случайно, а не в результате замысла. Если же вероятность события очень мала (как, например, вероятность самопроизвольного возникновения сложной белковой молекулы), то событие подвергается третьему, решающему испытанию.  На третьей ступени фильтра мы исследуем, можно ли различить в крайне мало вероятном событии какой-либо специфический формат  (по терминологии Дембского – pattern или  specified complexity).  Если мы не обнаруживаем никакого специфического формата, то, несмотря на очень малую вероятность события, мы рассматриваем его, как произошедшее случайно.  Только если крайне малая вероятность события сочетается с наличием специфического формата, мы заключаем, что событие обусловлено актом разумного замысла.

Дембский признаёт, что его фильтр может производить ложные отрицания, то есть относить к случайности события, на самом деле обусловленные разумным замыслом. Он настаивает, однако, что его фильтр не производит "ложные подтверждения".  Иными словами, Дембский утверждает, что если его фильтр указывает на наличие разумного замысла, то такое заключение вполне надёжно.

Из трёх элементов Распознавательного Фильтра, для нас наиболее интересна третья, решающая ступень испытания, на которой делается заключение о разумном замысле на основании сочетания  крайне малой вероятности события с присущими ему чертами специфического формата.

Чтобы лучше уяснить смысл последнего утверждения,  посмотрим, как Бихи объясняет эту часть теории Дембского. В предисловии к книге Дембского "Разумный Замысел" Бихи пишет: "Идея разумного замысла известна достаточно давно. Однако, до Дембского, рассуждать о том, как опознать замысел было так же, как пытаться писать до изобретения алфавита или считать до введения арабских цифр". Несколько далее Бихи продолжает: "Как мы можем надёжно распознать замысел? Открытие Дембского, сначала изложенное им в его научной монографии 'Заключение о Замысле', а теперь разъяснённое для более широкой читательской аудитории, состоит в том, что мы опознаём замысел в том, что он именует 'сложностью в специфическом формате' или, эквивалентно,  'малой вероятностью в специфическом формате'. Иначе говоря, мы опознаём замысел в крайне невероятных событиях, которые в то же время отвечают независимо идентифицируемому формату (спецификации)".

Эта цитата - действительно адекватное сжатое изложение сущности идеи Дембского, хотя она и обходит некоторые тонкости этой идеи, освещённые в писаниях самого Дембского.

Просуммируем кратко подход Дембского. Как и другие сторонники теории разумного замысла, Дембский настаивает, что малая вероятность события (которую он идентифицирует со сложностью, в его определении последней) – это необходимое условие для вывода о замысле. Однако, в отличие от многих других пропагандистов разумного замысла, Дембский понимает, что крайне малая вероятность события (то есть высокая степень сложности в его интерпретации этого термина), сама по себе, хотя и необходима, но не достаточна для заключения о замысле. Он видит необходимое условие, которое должно сопутствовать малой вероятности для заключения о замысле, в так называемой "специфичности" сложности, или, другими словами, в её распознаваемом "специфическом формате".

Итак, говорит Дембский, если событие а) крайне мало вероятно, и б) "специфично",  это указывает на замысел. Необходимое и достаточное условие для заключения о разумном замысле обязательно включает оба указанные компонента – малую вероятность и специфический формат.

Пора, однако, уточнить, что означает термин Дембского "специфический формат".  В описаниях самого Дембского, это термин определён расплывчато. Мне кажется, что лучшее объяснение этого термина следует из примера, данного Бихи в его предисловии к книге Дембского.  Бихи пишет: "Например, представим, что мы видим на столе листочки бумаги, на которых написаны различные буквы. Если мы находим две буквы рядом одна с другой, образующие осмысленное слово из двух букв, мы не имеем оснований,  увидев это слово,  решить, были ли эти буквы расположены рядом одна с другой с какой-то целью. Даже если они образуют слово, вероятность, что это произошло случайно, не очень мала. С другой стороны, вероятность обнаружить некую определённую длинную последовательность букв, например, НДЕИРУАБФДМОЙЧРИНКЕ крайне мала (приблизительно один из миллиарда миллиардов миллиардов).  Однако, если мы увидим эту конкретную последовательность, расположенную на столе, мы не придадим этому значения, потому что она не специфична – она не соответствует никакому распознаваемому формату. Однако, если мы увидим последовательность букв, образующих, например, следующий текст "МETHINKSITISLIKEAWEASEL" (примечание: эта последовательность – английская фраза из шекспировского Гамлета)  мы легко заключаем, что буквы были целенаправленно расставлены в указанном порядке.  Эта последовательность букв не только крайне мало вероятна, она также совпадает с осмысленной английской фразой. Она является продуктом разумного замысла".

Приведённая цитата – это сжатое и недвусмысленно ясное представление идеи Дембского, из которой удалены математические и философские украшения. Эта цитата показывает, что Бихи оставил его более раннее утверждение, сделанное в его книге, согласно которому "события крайне малой вероятности "просто не происходят". Вместо этого, он теперь принимает более рафинированный подход Дембского, согласно которому заключение о замысле может быть сделано только если событие комбинирует малую вероятность со специфическим форматом.

Я намереваюсь показать в ходе дальнейшей дискуссии, что сочетание малой вероятности и специфического формата может, но вовсе не обязательно должно указывать на разумный замысел. Я намереваюсь показать, что фильтр Дембского вполне, и очень часто, может ложно предполагать замысел, в то время, как на самом деле источник события – случайность.

Рассмотрим несколько подробнее, что на самом деле следует из идеи о комбинации малой вероятности со специфическим форматом.  Продолжая пример предложенный Бихи, рассмотрим следующие последовательности букв

1. NELEPOLINEBYASHETBRATIE
2. ЭЙННАВИБЭИРО
3. МИСИНКСИТИЗЛАЙКЭВИЗЕЛ
4. ТZINOCHIBUDEMDOVGOPAMYATATY

Является любая из этих последовательностей результатом замысла или они образовались случайным образом?  Все четыре последовательности очевидно достаточно сложны, чтобы отвечать требованию весьма малой вероятности, так что все они проходят первый и второй узлы Распознавательного фильтра, исключая закономерность, как причину их возникновения, и делая их предметом испытания в третьем "узле", где мы должны искать возможный специфический формат.  Можно считать весьма правдоподобным, что ни Бихи, ни Дембский не обнаружат ни в одной из этих последовательностей какого-то ни было распознаваемого формата, и потому, согласно правилам Распознавательного Фильтра, определят происхождение всех четырёх строчек как результат цепи случайностей. Между тем, все четыре последовательности имеют однозначно распознаваемый специфический формат. Первая последовательность – это начальные слова "Слова о Полку Игореве", написанные латинскими буквами. Вторая последовательность - это известное библейское изречение на иврите, написанное русскими  буквами и переводимое как "Нет пророка в отечестве своём". Третья последовательность – это фраза из шекспировского Гамлета по-английски, но написанная русскими буквами. Наконец, четвёртая последовательность – это первая строка стихотворения украинского поэта Андрия Малышко, написанная латинскими буквами. Для того, чтобы распознать специфический формат в первой последовательности, исследователь должен понимать старо-славянский язык и также быть знакомым с латинским алфавитом. Чтобы распознать специфический формат во второй последовательности, требуется, во-первых, знание иврита, и, во-вторых, русского алфавита, и.т.д. Поскольку Дембский вряд ли знает иврит, или украинский язык, или, даже русский алфавит, для него все четыре последовательности лишены опознаваемого специфического формата. Однако, любой исследователь, знающий, скажем, украинский язык и латинский алфавит, распознает специфический формат в четвёртой последовательности. Этот пример показывает, что требование "специфического формата", сформулированное Дембским, требует дополнения, по крайней мере, указывая, что специфический формат должен быть распознаваем в принципе. Такое дополнение, однако, хоть и необходимо, но оно сделает критерий "специфического формата" субъективным. То, что для Ивана - распознаваемый специфический формат, для Джона – бессмысленная абракадабра. Естественно, как орудие анализа, субъективный критерий всегда уступает объективному,  Как практический инструмент анализа, критерий специфического формата расплывчат и не вполне надёжен.

Не спасает дело и уточнение критерия добавлением условия, что формат должен быть потенциально, в принципе распознаваем. Действительно, посмотрим в качестве примера, на следующую последовательность букв: ЭПСЕЛЬМОПСЕЛЬ.  Эта цепочка букв – строчка из стихотворения поэта А. Захаренкова, напечатанного в сборнике "Строфы Века" под редакцией Е. Евтушенко (Издательство Полифакт, Москва, 1994).  Иначе говоря, эта последовательность – результат замысла. Однако, если бы эта последовательность не была напечатана, то, увиденная "на столе", как в примере Бихи, она даже в принципе не могла бы быть опознана как имеющая специфический формат, поскольку автор сознательно написал её, как бессмысленный набор букв.

Конечно, Дембский признаёт, что его "фильтр" может производить "ложные отрицания" и пока что все выше рассмотренные примеры ошибочных заключений об отсутствии замысла относились именно к такой категории ошибок.  Однако, уже из этих примеров очевидно, что, в принципе, фильтр Дембского основан на субъективном обнаружении или пропуске специфического формата.

Теперь обсудим, действительно ли, как утверждает Дембский, его фильтр не допускает ложных утверждений, то есть надёжно обнаруживает разумный замысел, когда таковой присутствует.  Напомним, что наша задача – не доказать отсутствие замысла, а только показать, что предполагаемый критерий замысла ненадёжен и потому вопрос о происхождении событий – в результате ли замысла или случайности, остается открытым.

МОЖЕТ ЛИ ФИЛЬТР ДЕМБСКОГО ПРОИЗВОДИТЬ ЛОЖНЫЕ УТВЕРДЖЕНИЯ?

Я намереваюсь показать, что Распознавательный Фильтр Дембского, вопреки его утверждению, крайне подвержен ложным заключениям о наличии разумного замысла. Я могу предвидеть по крайней мере две ситуации, в которых "ложное подтверждение" неизбежно. И назову эти две ситуации как 1) случай иллюзорного специфического формата, и 2) случай неуместного специфического формата.

Чтобы пояснить концепцию иллюзорного специфического формата, рассмотрим следующий пример. Главный Кавказский хребет тянется на сотни километров. В него входят тысячи вершин разнообразной формы, перевалы, гребни, ущелья, ледники, морены и другие многообразные элементы рельефа.  Формы их бесконечно многообразны и образовались частично в результате вулканической активности, частично в результате смещений земной коры, на которые наложились сложные процессы эрозии, воздействия воды, ветров и.т. д. Формы рельефа часто крайне причудливы, хотя там и здесь обнаруживаются участки сравнительно правильной геометрической формы. Конкретная конфигурация того или иного элемента рельефа определилась в результате взаимодействия множества разнородных случайных факторов.  Поэтому, наблюдая какую-либо конкретную вершину или долину, мы понимаем, что рассчитанная вероятность возникновения именно этой конкретной формы рельефа исключительно мала, так как она – лишь один из огромного количества возможных результатов природных процессов.  Если мы применим фильтр Дембского, чтобы установить, является форма данной горы результатом разумного замысла или цепи случайностей,  первые два "узла" фильтра будут немедленно пройдены,  ведя нас прямо к третьему, решающему испытанию, в котором мы должны искать распознаваемый специфический формат. Для подавляющего большинства гор мы не найдём никакого распознаваемого формата, так что происхождение всех этих форм рельефа будет оправданно отнесено к случайности.

(Разумеется, некоторые сторонники разумного замысла, в отличие от Дембского, могут утверждать, что всё является результатом божественного замысла, так что как хаотические, так и иногда геометрически правильные формы рельефа были запланированы божественным творцом оказаться именно такими, как мы их видим.  Подобную точку зрения нельзя опровергнуть никакими рациональными аргументами.  Если, однако, придерживаться такого воззрения, исключающего случайность в принципе – характерного, например, для некоторых вариантов ислама – то не требуется никакой Распознавательный Фильтр, который придуман как раз для предполагаемого различения между случайностью и замыслом. Наша дискуссия ограничивается рамками вопроса, как различить между разумным замыслом и спонтанным сцеплением случайностей, и, в частности рамками теории замысла, наиболее широко обсуждаемой сегодня в США и в Европе).

На Кавказе есть, однако, в районе Домбая, гора, называемая Сулахат. Говорят, что это слово – женское имя на местном языке. Глядя на Сулахат из долины, легко поверить такому объяснению. Из долины, профиль этой горы выглядит, как лежащая на спине женщина.  Можно чётко различить профиль головы, две груди, ноги, слегка согнутые в коленях.  Контур Сулахат выглядит, как продукт усилий квалифицированного скульптора.  Если применить фильтр Дембского, мы ясно видим комбинацию крайне малой вероятности (сложности) с опознаваемым специфическим форматом – контуром женского тела, что, согласно Дембскому, указывает на замысел.

Если бы, взойдя на эту вершину, и аккуратно измерив "тело" Сулахат, мы обнаружили бы, что это - действительно фигура, высеченная из цельной каменной глыбы, мы имели бы все основания заключить, что видим продукт разумного замысла.  На самом деле – это пример иллюзорного специфического формата. Альпинисты, восходящие на Сулахат, вскоре обнаруживают, что никакой цельной каменной глыбы в форме женского тела нет.  То, что из долины выглядит головой, на самом деле – группа разрозненных скальных выступов, разделённых нередко изрядным расстоянием, чьи разнообразные контуры случайным образом проектируются в сторону долины, как если бы их изрезанные грани плотно примыкали один к другому, сливаясь в кажущуюся формы головы. Две груди на самом деле – это даже не конусообразные выступы разного размера и формы на двух различных участках гребня, и.т.д. Иначе говоря, предполагаемая скульптура, при более близком рассмотрении, оказывается некогерентной комбинацией разнородных элементов рельефа.  Различительный Фильтр произвёл ложное утверждение.  Крайне малая вероятность самопроизвольного возникновения контура Сулахат неоспорима. Специфический формат очевиден (если смотреть из долины). Дембский говорит: замысел!  На самом деле - иллюзия.

Приведённый пример иллюзорного формата может также служить примером субъективности Распознавательного Фильтра, ранее отмеченного для случаев ложного отрицания. С субъективной точки зрения наблюдателя, находящегося в долине, специфический распознаваемый формат кажется очевидным. С субъективной точки зрения альпиниста, поднявшегося на несколько сот метров по склону этой горы, в форме этой горы нет никакого распознаваемого специфического формата.  Критерий Дембского оказывается субъективным, как для ложного отрицания, так и для ложного утверждения.

Перейдём теперь к случаю неуместного специфического формата.  В этом случае специфический формат действительно присутствует, но не относится к делу и не способствует различению между слепым случаем и разумным замыслом.  Такая ситуация тесно связана с хорошо известной в статистике ситуацией бессмысленной корреляции.

Предположим, что в некоторой стране было проведено исследование частоты заболеваний туберкулёзом, и в ходе этого исследования было замечено, что случаи туберкулёза встречаются реже среди тех, кто владеет золотыми часами.  Для проверки этого наблюдения было начато систематическое статистическое исследование.  Поскольку владельцы золотых часов более часто встречаются среди более зажиточной прослойки населения, имеют обычно лучший доступ к хорошему питанию, и.т.д., среди владельцев золотых часов случаи туберкулёза, в среднем,  должны предположительно встречаться реже, чем среди лиц, не владеющих золотыми часами. Легко предсказать, что правильно проведённое статистическое обследование приведёт к убедительному подтверждению сильной отрицательной корреляции между туберкулёзом и владением золотыми часами.  Однако,  эта корреляция, статистически доказанная, бессмысленна с медицинской точки зрения, так как в действительности золотые часы сами по себе не имеют никакого отношения к заболеваниям туберкулёзом. Никакой ни статистик, ни врач не станет рекомендовать лечение туберкулёза раздачей золотых часов. Корреляция в данном случае- синоним специфического формата, как признака неслучайного происхождения события.

Таким образом, если при применении Распознавательного Фильтра по Дембскому, в событии малой вероятности представляется обнаруженным  специфический формат, это ни в коем случае не исключает случайного происхождения этого события и совершенно не обязательно указывает на разумный замысел.  Необходимое дополнительное условие – это уместность специфического формата, его органическая связь с рассматриваемым событием

Представим лотерею, где проданы миллион билетов, на каждом  из которых напечатаны шестизначные номера, от 000000 до 999999.  Выигравший номер определён заранее компьютером и напечатан на листе бумаги, который закладывается в конверт и помещается в опечатанный сейф. На одном из проданных билетов находится выигрышный номер.  При покупке билета, каждый участник может сам выбрать любой билет из пачки свёрнутых билетов. Таким образом, будущий счастливец определяется уже в тот момент, когда он вытаскивает из пачки один из билетов, хотя ни он сам, ни кто-либо ещё не знают об этом. В день розыгрыша сейф торжественно отпирается и Иван Петров узнаёт, что он стал богаче на зиллион тугриков.  Вероятность выигрыша для Ивана Петрова была один из миллиона.  Никакой закон природы или какая-либо иная закономерность не могли обусловить выигрыш именно того номера, который случайно выбрал Иван Петров. Событие легко минует первые два "узла" Распознавательного Фильтра.  На третьей стадии испытания мы легко обнаруживаем наличие специфического формата – специфический выигравший номер был заранее определён,  и на билете Ивана Петрова немедленно опознается это специфический формат – шесть цифр, совпадающих с вынутыми из сейфа. По Дембскому, мы должны были бы заключить, что выигрыш Петрова – это результат разумного замысла.  На самом деле, это - очевидное ложное утверждение, так как выигрыш был чисто случайным.

Таким образом, предполагаемый надёжный инструмент для различения между слепым случаем и замыслом, предложенный Дембским под названием Распознавательного Фильтра, и провозглашённый его единомышленниками революционным открытием, служащим безошибочным индикатором замысла, на самом деле настолько ненадёжен, что практически бесполезен.

Дембский утверждает, что Разъяснительный Фильтр фактически используется, не сознавая этого, в судах, в криминалистике, в расшифровке закодированных сообщений, и.т.д. Однако, в примерах, которые он приводит, процесс решения проблемы на самом деле существенно отличался от предложенного Дембским.

Рассмотрим пример, детально обсуждённый Дембским как в его статье в сборнике "Просто Сотворение", так и в его книгах. Это - история суда над неким Никласом Капюто. Последний служил чиновником в штате Нью-Джерси, где в его обязанности входило приготовление избирательных бюллетеней. Он проделал это в сорока одних выборах. В сорока из них первым в списке кандидатов оказывался представитель Демократической партии, и только один раз на первом месте оказался республиканец. Статистика показывает, что кандидат, чьё имя стоит в начале списка, обычно имеет несколько лучший шанс быть избранным. Капюто утверждал, что выбирал порядок имён в бюллетенях вслепую, вытаскивая наугад карточки с именами из закрытого ящика. Рассчитанная вероятность, что из 41 попыток имя демократа окажется 40 раз извлечённым из ящика первым, равна менее одного из 50 миллиардов.  Поскольку Капюто утверждал, что он применял процедуру, основанную на случайности, суд немедленно отверг гипотезу, что описанное событие (40 одинаковых исходов в сорока одной попытке) было обязано какой-то закономерности, так что, в схеме Дембского, событие немедленно оказалось во втором "узле" Разъяснительного Фильтра. Поскольку вероятность, что описанное событие произошло случайным образом, была крайне мала, разумное предположение состоит в том, что Капюто сознательно, "по замыслу" подстраивал выбор имён в желаемом направлении.  Вспомним, однако,  что Дембский не раз указывал, что малая вероятность сама по себе недостаточна для заключения о "замысле", в данном случае о нечестности Капюто. Поэтому Дембский продолжает обсуждение вопроса, переходя теперь к  наличию "специфического формата" в ситуации с бюллетенями.  Очевидно сознавая, что сам факт "формата" - то есть появления 40 идентичных исходов из 41 попыток, может иметь альтернативные объяснения, Дембский предлагает дополнительный критерий, в виде некоей расплывчатой концепции именуемой "отделимость". 

Анализ концепции "отделимости" по Дембскому подтверждает наш вывод, сделанный ранее, что принятие решения в третьем "узле" фильтра субъективно, так как выбор между замыслом и слепым случаем теперь базируется на чисто субъективном суждении.

Как это обычно для стиля Дембского, он облекает понятие "отделимости" в математическую мантию. Однако, истинный смысл этого понятия может быть легче понят из примера, приведённого Дембским на стр. 17 его книги "Заключение о Замысле".  Он пишет: "Представим, что я иду по дороге и вижу несколько лежащих камней. Конфигурация этих камней ничего не говорит мне. Учитывая мои знания, я не могу обнаружить никакой "специфический формат" который я мог бы сформулировать независимо, без того, чтобы фактически увидеть эти камни, в том виде как ни расположены. Я не могу отделить "формат" груды камней от их фактической конкретной конфигурации.  Поэтому я не имею никакой причины  отнести эту конфигурацию к чему-либо, кроме случайности. Но представим, что по той же дороге идёт астроном и, глядя на те же камни, находит, что их расположение в точности воспроизводит конфигурацию сложного созвездия. Учитывая предварительные знания астронома, "формат" становится "отделимым".

Вспомним, что, по утверждению Дембского, для того, чтобы "формат" был применимым в его фильтре, он должен быть "отделимым". Теперь же, из приведённого им же примера, очевидно, что "отделимость" - это чисто субъективное понятие, зависящее от личного предварительного знания "арбитра", а с этим и весь процесс "фильтрования" событий через три "узла" становится чисто субъективным.

Вернёмся теперь к примеру с Капюто. Вопреки теории Дембского, решающий фактор в решении суда признать Капюто виновным на самом деле ни в какой мере не был основан на каком-либо "специфическом формате", "отделимом" или "неотделимом". Что склонило суд к решению о виновности, было комбинацией факторов, побочных по отношению к вероятностям и к любым элементам теории Дембского. Суд знал, что Капюто сам был членом демократической партии, что сохранение им его должности зависело от пребывания демократов у власти в штате, что он проводил предполагаемое извлечение имён из ящика в отсутствие свидетелей, и, наконец, что история выборов в штате насчитывала немало случаев подтасовок. Это обстоятельства, побочные для Разъяснительного Фильтра, пролили определённый свет на крайне малую вероятность сорока одинаковых исходов из сорок одной попытки и предопределили решение суда.  Эта процедура имела мало общего с фильтром Дембского и с установлением "специфического формата".  В самом деле, представим, что суд имел бы дело в точности с тем же специфическим форматом события, то есть опять сорок раз из сорока одной попытки на верху списка оказался бы демократ, однако Капюто был бы убеждённым республиканцем и сохранение его должности зависело бы от пребывания республиканской партии у власти. С точки зрения фильтра Дембского, заключение должно было бы быть в точности тем же, что Капюто по замыслу подтасовал составление бюллетеней. Очевидно, однако,  что такой вывод, основанный на фильтре Дембского, был бы абсурдным, и Капюто скорее был бы провозглашён образцом беспристрастности. Таким образом, в фактически случившейся ситуации, различение между замыслом и слепым случаем было сделано на основе соображений, имевших мало отношения к каким бы то ни было "узлам" фильтра Дембского.

Вывод: Различительный Фильтр Дембского не может служить надёжным инструментом рационального различения между замыслом и слепым случаем.  В лучшем случае, он может указывать на возможность замысла. Даже в таком применении он едва ли имеет преимущества по сравнению с какими-либо другими дискриминирующими орудиями, поскольку на самом деле он не вводит никаких существенно-новых идей, а лишь придаёт формальную трёхступенчатую структуру самоочевидным, и не очень чётким  критериям.

В свете сказанного, каким образом Различительный Фильтр Дембского, столь высоко оценённый Бихи, может помочь в доказательстве "неупрощаемой сложности"? Ответ представляется не очень обнадёживающим для Бихи и его последователей. Не имеется никаких распознаваемых "специфических форматов" в биохимических системах, столь красочно описанных Бихи.  Рассматривая все эти неимоверно сложные биохимические машины, мы не видим никаких "распознаваемых отделимых форматов", определённых Дембским, но скорее "форматы", которые неотделимы (поскольку у нас нет предварительного знания, позволяющего сопоставить наблюдаемые "форматы" с какими бы то ни было, независимо известными заранее).  Более того, учитывая чисто субъективный характер "отделимости", вопрос о применимости фильтра Дембского к биохимическим системам не имеет практического значения.

Рассмотрев  концепцию сложности в определении Дембского, у нас нет иного выбора, кроме как заключить, что единственная информация, которую можно извлечь из этой концепции в применении к проблеме "неупрощаемой сложности" сводится к предположению, что биохимические системы крайне мало вероятны, поскольку они очень сложны. Мы увидим далее, что  даже это заключение более чем спорно. Однако, даже если бы оно было верным, это не пролило бы свет на концепцию "неупрощаемой сложности" Бихи, будучи в лучшем случае тавтологией. Определение сложности по Дембскому не содержит никакого элемента, который бы помог выяснить, что делает сложность неупрощаемой.  Нам придётся искать ответ в другом месте. Поэтому, прежде, чем обсудить неупрощаемость как таковую, мы должны поговорить еще немного о самой сложности, с точки зрения, отличной от избранной Дембским.

ИНТУИТИВНЫЙ ПОДХОД К РОЛИ СЛОЖНОСТИ

Несколько позднее, мы вернёмся к математическому определению сложности. Пока что мы рассмотрим некоторые аспекты интуитивного представления о смысле и роли сложности различных систем.

По мнению Бихи, Дембского, и их единомышленников, чрезвычайная сложность, в частности, биохимических "машин" (в сочетании с "неупрощаемостью") указывает на их создание неназванным разумом.

Является ли сложность действительно индикатором разумности в системе?  Весь человеческий опыт указывает нечто противоположное. Чем проще решение задачи, тем больше разумности и изобретательности оно требует.  Вся история технологического прогресса показывает, что наилучшее решение всегда также самое простое.  Вопреки определению сложности, предложенному Дембским, трудность решения проблемы обычно растёт, если ищется более простое, а не более сложное решение.  Далее мы более дадим более строгое обоснование этого утверждения.  Пока что рассмотрим некоторые примеры.

Вспомним электронные схемы, изобретённые в начале двадцатого столетия. В них использовались вакуумные лампы.  Простейшая вакуумная лампа – диод, изобретённая Ли де Форрестом (1905) содержала несколько хрупких элементов, впаянных в откачанный сосуд. Триод, который стал неотъемлемым компонентом электронных схем, содержал уже большее количество электродов сложной формы, впаянных в стеклянный сосуд, через стенки которого проходили пучки контактирующих проводников. 

Вспомни, теперь первый электронный компьютер, созданный Мокли и Эвертом в сороковыx годax. Это восхитительное порождение человеческого разума, с сегодняшней точки зрения, выглядит монстром. Это было огромное сооружение, включавшее тысячи вакуумных электронных ламп.

Если мы примем концепцию Бихи и Дембского, усовершенствования в электронике и компьютерах должны были бы идти по пути усложнения как ламп, так и схем.  Действительно, в течение ряда лет, расширение и улучшение применения электроники происходило путём усложнения как вакуумных ламп, так и самих схем. Были разработаны вакуумные лампы с четырьмя, пятью, шестью, семью электродами. С целью выполнения вся более трудных задач, число ламп в схемах увеличивалось. Чем больше усложнялись схемы и лампы, тем медленнее улучшались их возможности, и электроника подошла к стене, когда стоимость её дальнейшего усовершенствования стала слишком резко возрастать, причём  надёжность падала по мере их усложнения. В конце сороковых годов три учёных, работавших в исследовательской лаборатории Белл, изобрели транзистор. Транзистор -  это предельно простой прибор, неизмеримо проще вакуумной лампы. Замена вакуумных ламп транзисторами привела к чрезвычайному упрощению электронной технологии и сделала возможной технологическую революцию в компьютерах, в коммуникации и в автоматизации, свидетелями которой мы являемся.

Вот другой пример, из совершенно иной области. В девятнадцатом столетии многие изобретатели пытались сконструировать швейную машину. Ряд патентов был выдан. Все эти машины были громоздки, ненадёжны и крайне неудобны в обращении, и изобретатели пытались избавиться от недостатков этих машин путём добавления новых частей, предназначенных устранить тот или иной дефект, и в то же время делая машины всё более сложными.

В 1851 г некий И. М. Зингер предложил принципиально новую идею. Его изобретение включало два элемента -  крайне  простой возвратно-поступательный  челнок и также простую иглу специальной формы. Эти два элемента немедленно сделали ненужными всё усложнения, придуманные его предшественниками. Его машина оказалась намного проще, чем все ранее запатентованные, и в то же время намного надёжнее и проще в эксплуатации.  Она послужила образцом для дальнейшего усовершенствования, предложенного А. Б. Вильсоном, применившим качающийся челнок, тем ещё больше упростив конструкцию.

Станет кто-либо утверждать, что предшественники Зингера и Вильсона были разумнее этих двух изобретателей, потому что их замыслы были сложнее?

Подобные примеры можно умножить.

Вспомним теперь моё утверждение, что определение сложности, данное Дембским, требует поправки.  А именно, я сказал, что определение Дембского, разделяемое Бихи, и утверждающее, что сложность эквивалентна малой вероятности, более чем спорно.  Давайте поговорим об этом подробнее.

Представьте, что вы совершаете туристскую поездку в Италию, и отправились на экскурсию в окрестности Рима, где вы потеряли дорогу.  Конечно же, все знают с древнейших времён, что все дороги ведут в Рим. Однако, вы хотите вернуться в Рим как можно скорее, и потому хотели бы найти кратчайший путь туда.  Перед вами выбор множества разных дорог, все из которых ведут в Рим, но лишь одна из них – кратчайшая. Какая? Вы не знаете. Вообразим, что вы решили положиться на счастливый шанс. Вы перенумеровываете все возможные дороги, пишет их номера на клочках бумаги, перемешиваете эти бумажки в вашей шляпе и наугад вытаскиваете одну их из них. Несомненно, вероятность, что наугад выбранная дорога окажется как раз желанной наикратчайшей, гораздо меньше, чем что она окажется одной из более длинных и сложных дорог.  Причина этого просто в том, что есть только одна кратчайшая дорога, но множество более длинных дорог. Представьте теперь, что вместо надежды на счастливый шанс, вы решаете сделать разумный выбор. Например, вы покупаете карту в ближайшем селении и находите на ней кратчайший путь в Рим. В этом случая вероятность выбора действительно кратчайшего пути близка к 100%.

Таким образом, если кто-либо, заблудившись в окрестностях города, выбрал кратчайший путь обратно в город, есть все основания полагать, что он принял разумное решение, выбрав дорогу "по разумному замыслу",  а не случайным образом.  Если же то-то выбрал запутанную, сложную дорогу, это скорее указывает на случайный выбор.

Подобным же образом,  любая механическая или биологическая система может выполнять свои функции различным образом, отличающимся уровнем сложности.  Имеются гораздо больше  сложных путей функционирования системы, чем простых. Действительно, любой простой путь всегда может быть усложнён добавлением ненужных ответвлений и обходных тропинок. Если машина, механическая или биохимическая, очень сложна, это скорее указывает на её неразумное происхождение.  Ничто не препятствует спонтанному возникновению системы сколь угодно высокой сложности в результате случайных, неуправляемых событий.  Если, однако, система успешно функционирует, будучи в тои же время очень простой, имеется хорошее основание полагать, что она стала результатом разумного замысла.  Причина такого заключения просто в том, что всегда имеются множество сложных путей достижения результат, но только один простейший.

В свете сказанного, я полагаю, что утверждение Дембского и Бихи об эквивалентности  сложности и малой вероятности должно было бы быть поставлено с головы на ноги.  Чем проще система, выполняющая определённую функцию, тем меньше вероятность, что она возникла случайным образом.  Чем сложнее система, тем менее вероятно её происхождение в результате разумного замысла.  Разумеется, принятие последнего утверждения означает полное опровержение главного тезиса Бихи.

Бихи убедительно показал, что биохимические системы крайне сложны. Эта сложность, согласно Бихи, - один из двух необходимых компонентов, указывающих на разумный замысел (второй компонент – неупрощаемость). Почему сложность сама по себе должна рассматриваться как индикатор разумного замысла, остается секретом Бихи и его единомышленников.

Поскольку Бихи рассматривает сложность совместно с неупрощаемостью, перейдём теперь к обсуждению обоих компонентов теории Бихи в их совокупности.

ЧТО ОЗНАЧАЕТ НЕУПРОЩАЕМОСТЬ?

Обсуждение концепции неупрощаемой сложности должно включать две стороны. Одна сторона  - это вопрос о том, действительно ли, если биохимические "машины" описанные Бихи являются неупрощаемо сложными, то это указывает на разумный замысел. Вторая сторона – это выяснение вопроса, действительно ли указанные системы не просто сложны, а неупрощаемо сложны.

Вводя концепцию неупрощаемой сложности, Бихи не потрудился предложить определение этого понятия, по-видимому, полагаясь на его интуитивное понимание читателем. Интуитивное понимание может быть вполне приемлемым, в применении к понятию, не вызывающему спора, если такое понятие используется достаточно давно, так что существует какое-то более или менее общепринятое его истолкование.  Очевидно, неупрощаемая сложность, введённая Бихи, не принадлежит к таким непротиворечивым понятиям. Определение этого не столь простого и не очень обычного понятия было бы необходимо для его осмысленного обсуждения. Отсутствие определения делает изложение Бихи несколько расплывчатым. В самом деле, отсутствие определения означает отсутствие критерия, позволяющего установить, является ли система действительно неупрощаемо сложной, или только кажется таковой.

Давайте попробуем заполнить лакуну в работе Бихи, обсудив определение неупрощаемой сложности.

Существует весьма строгое и весьма универсальное определение неупрощаемой сложности,  о котором Бихи, по-видимому, не знал, и которое на самом деле обозначает нечто весьма отличное от его концепции.  Это определение дано в алгоритмической теории вероятностей (АТВ),  разработанной в шестидесятых годах. Её главными создателями были американский математик Р. Соломонофф, русский математик  академик А.Н. Колмогоров и американский математик Г. Дж. Хаитин. АТВ –это строгая математическая теория, использующая элементы математической статистики, теории информации, и компьютерной науки.

Определение неупрощаемой сложности, данное в АТВ, будучи математически строгим, в то же время имеет весьма общий характер и применимо к любым системам, независимо от их природы. Оно основано на концепции хаотичности (неупорядоченности), для которой АТВ также даёт строгое определение.

Представляется легче всего объяснить неупрощаемую сложность согласно АТВ, используя математический пример и компьютерную аналогию, хотя этот конкретный пример не ограничивает применимости обсуждаемой концепции к любым системам, включая биохимические системы, описанные Бихи.

Рассмотрим следующую последовательность: 01  01  01  01  01  01  01....... и.т.д. Очевидно, что эта последовательность строго упорядочена. Она образована многократным повторением пар, состоящих из нуля и единицы. Размер этой последовательности, в зависимости от числа таких пар, может быть сколь угодно велик, например миллиард бит. Как можно запрограммировать компьютер, чтобы он воспроизвёл эту последовательность?  Очевидно, нет необходимости вводить в компьютер все цифры этой последовательности. Достаточно ввести в компьютер правило, определяющее структуру этой последовательности.  Программа, определяющая названное правило, может быть крайне простой, сводясь к следующей инструкции: "напечатай ' 0 1'  n раз", где n может быть любым числом. Размер такой программы намного меньше, чем размер самой последовательности.  Как бы мы ни увеличивали длину последовательности, размер программы для её воспроизведения будет оставаться намного меньше, чем сама последовательность

Теперь вообразим следующую последовательность: 001101100001011001111010011110100001..... и.т.д. Подобная последовательность может быть получена, например, многократным подбрасыванием монеты, записывая 0 каждый раз, когда выпадает орёл, и 1 когда выпадает решка.

Рассматривая эту последовательность, мы не обнаруживаем в ней никакой упорядоченности. Эта последовательность отвечает интуитивному представлению о хаотическом наборе чисел. Как можно запрограммировать компьютер, чтобы он воспроизвёл такую неупорядоченную последовательность чисел?  Поскольку мы не видим никакого правила, которое бы позволило определить, какая цифра, 0 или 1, следует за любой уже известной цифрой, не существует метода для воспроизведения этой последовательности с помощью программы, которая была бы короче самой последовательности.  Чтобы воспроизвести эту цепочку цифр, мы должны ввести в компьютер всю эту последовательность целиком.  Иначе говоря, размер программы, воспроизводящей хаотическую, неупорядоченную последовательность, должен быть равен размеру самой последовательности.  Следовательно, неупорядоченная последовательность, в отличие от упорядоченной, не может быть воспроизведена с помощью программы, более короткой, чем сама последовательность. (Мы можем также обсуждать этот вопрос, используя вместо термина программа более общий термин алгоритм).

Итак, хаотическая последовательность не может быть закодирована с помощью программы уменьшённого размера.  С другой стороны, упорядоченная последовательность может быть закодирована (по крайней мере, в принципе) с помощью программы (алгоритма) более короткой, чем сам последовательность. Следовательно, упорядоченная последовательность упрощаема.

В то время, как приведённое рассуждение  - это упрощённое изложение начальных положений АТВ, оно может помочь понять определение неупрощаемой сложности,  данное в АТВ.  Мы обсудим это определение после некоторых предварительных замечаний.

Любая система, включая биохимические "машины", описанные Бихи, может быть представлена неким алгоритмом, или, если предпочитать компьютерную терминологию, программой, кодирующей эту систему.  Код в сущности сводится к последовательности символов, которые могут быть выражены в бинарной системе, через нули и единицы.  Если система не хаотична, то есть подчиняется определённому правилу, соответствующая кодирующая программа (алгоритм) может быть сжата, то есть сделана короче,  чем размер самой системы, используя упомянутое правило.

Сложность системы определяется в АТВ как минимальный размер программы (или алгоритма), способный представить систему в бинарном коде.

Чем система сложнее, тем больше минимальный возможный размер  программы (алгоритма) представляющей систему в бинарном коде. Если размер минимальной кодирующей программы не может быть сделан меньше, чем размер самой системы, выраженный в бинарном коде, сложность такой системы неупрощаема.

Легко видеть, что определение сложности в АТВ существенно отлично от предложенного Дембским.  Определение, данное в АТВ, характеризуется ясностью, строгостью и логичностью.  Определение Дембского, в частности, не содержит никакого указания, что делает сложность неупрощаемой.  Определение сложности в АТВ – это определение сложности самой системы, как таковой, а не трудности её воспроизведения.  Мы увидим далее, что отношение между сложностью и вероятностью, согласно определению АТВ, обратно предложенному Дембским.

Основное определение, существенное для нашей дискуссии, может быть теперь сформулировано следующим образом: "система неупрощаемо сложна, если минимальный размер программы, способной воспроизвести систему, приблизительно равен размеру самой системы" (в бинарном коде). Наоборот, если система  упорядочена, существует (по крайней мере, в принципе) правило, определяющее структуру этой системы. Используя это правило, возможно (по крайней мере, в принципе) построить программу,  более короткую, чем сама система, и кодирующую эту систему (в бинарном коде).

Итак, важный вывод из изложенного состоит в том, что, если система неупрощаемо сложна, она обязательно хаотична.

Иначе говоря, АТВ устанавливает, что неупрощаемая сложность – это синоним хаотичности.

Какие бы примеры биохимических систем не приводил Бихи, он не может избежать неоспоримого математического факта: если система неупрощаемо сложна, она обязательно хаотична (неупорядочена).  Конечно, если система – это результат разумного замысла (или даже неразумного, но замысла) она, по определению, не хаотична. Неизбежное заключение: если некая система действительно неупрощаемо сложна, она не может быть продуктом замысла.

Таким образом, если Бихи не хочет расстаться со столь полюбившимся ему  термином  неупрощаемая сложность, то всё его рассуждение, утверждающее неупрощаемую сложность биохимических "машин" становится бессмысленной игрой слов.

В терминах АТВ, однако, биологические системы никогда не бывают неупрощаемо сложны. В самом деле, маленький жёлудь содержит всю программу, определяющую рост гигантского дуба. Сложность структуры дуба упрощаема до программы намного меньшего размера, заключённой в жёлуде.

В то время как термин Бихи лишь затемняет вопрос, и никакая биологическая система не является неупрощаемо сложной в терминах АТВ, можно было бы сказать, что Бихи всего лишь выбрал не очень удачный термин.  Посмотрим, однако, имеет ли концепция, неудачно названная им неупрощаемой сложностью, какой-либо смысл, независимый от терминологии.

Рассматривая многочисленные примеры биохимических машин, столь красноречиво описанных Бихи, мы видим, что действительный смысл его термина сводится к утверждению о тесной взаимозависимости всех компонентов биохимической системы, так что удаление хотя бы одного компонента полностью разрушает нормальную деятельность системы.

Поэтому нам надо обсудить, действительно ли биохимические системы устроены так, что не могут функционировать при малейшем нарушении тесной взаимосвязи всех их компонентов, и если это действительно так, указывает ли это на разумный замысел. 

МАКСИМАЛЬНАЯ ПРОСТОТА ПЛЮС ФУНКЦИОНАЛЬНОСТЬ, А НЕ НЕУПРОЩАЕМАЯ СЛОЖНОСТЬ

Рассмотрим проблему связи между сложностью и замыслом, используя аналогию со знаменитым "аргументом часовщика", упомянутым в начале статьи.  Сторонники этого аргумента задают вопрос: если вы нашли на дороге часы, поверите ли вы, что они возникли самопроизвольно? Конечно нет, очевидно что эта комбинация многих частей, согласованно выполняющих определённую функцию, может быть только результатом разумного замысла. Проанализируем, какая характеристика этих часов привела к заключению о разумном замысле? Была это сложность конструкции часов?

Чтобы ответить на последний вопрос, видоизменим пример. Предположим, что вы нашли два предмета. Один из них - это металлический шар, идеально сферической формы, тщательно отполированный, и с идеально равномерным распределением плотности в его объёме. Второй предмет - тоже кусок металла, но неправильной геометрической формы, с шероховатой поверхностью и с неравномерно распределённой плотностью. Рациональное предположение состоит в том, что первый предмет, весьма вероятно, является результатом  разумного усилия, включавшего замысел, планирование, и серию действий, направленных к изготовлению этого объекта.  Хотя мы можем не знать назначения этого шара, мы заключаем, что его самопроизвольное возникновение крайне мало вероятно.  Второй объект, с его неправильной формой и шероховатой поверхностью, с гораздо большей вероятностью можно полагать возникшим в результате случайных ненаправляемых событий.  Однако, первый объект крайне прост и может быть описан очень простой формулой, требующей только двух чисел – диаметра и плотности материала. Для воспроизведения этого объекта достаточна весьма короткая программа (в бинарной системе).  Второй объект, с его неправильной формой, требует для его описания гораздо большей программы, содержащей множество чисел.

Этот пример показывает, что сложность сама по себе скорее указывает на последовательность неупорядоченных, ненаправленных событий, в то время, как простота скорее указывает на разумный замысел.  Это утверждение находится в полном согласии с определением сложности, данном в АТВ, но противоречит определению Дембского.  Сложность идеального шара, в терминах АТВ, то есть сложность самой системы, как таковой, крайне мала. В то же время, вероятность её самопроизвольного возникновения также мала, а это обратно утверждению Дембского и Бихи о связи между сложностью и вероятностью.

Система, простая в смысле АТВ, но полностью функциональная, с точки зрения теории Дембского сложна, поскольку, по его теории то, что мало вероятно, обязательно сложно.

Система, простая в смысле АТВ, и в то же время полностью функциональная, скорее указывает на замысел, чем на слепую случайность. Это заключение противоположно концепции Бихи-Дембского, которая приписывает сложность разумному замыслу.

На самом деле, наше заключение о часовщике было основано не на сложности часов, а на их функциональности.  Часы выполняют определённую функцию, и это дало основание для предположения о часовщике.  Как бы сложна ни была структура объекта, но если он не выполняет никакой функции, мы вполне резонно можем предполагать, что он возник в результате случайных событий.  Функциональность же указывает на разумный замысел.

Анализируя примеры биохимических машин, описанных Бихи, нетрудно заключить, что его тезис на самом деле был не о неупрощаемой сложности, а о функциональности биохимических систем.

Легко привести примеры систем, намного более простых, чем биохимические "машины", которые тем не менее вполне отвечают истинной, а не объявленной формуле Бихи.  Представим обыкновенный стул на четырёх ножках. Отрезав хотя бы одну ножку, мы сделаем стул бесполезным, ликвидировав его функциональность.  В соответствии с действительным смыслом рассуждений Бихи, стул вполне входит в число систем, неудачно названных Бихи неупрощаемо сложными.

Если сложность сама по себе скорее указывает на случайную цепь ненаправляемых событий, какие черты системы служат признаками вероятного разумного замысла?  Это, во-первых, простота, и, во-вторых, функциональность.  Таким образом, определение Бихи, скоре всего, должно быть поставлено с головы на ноги, и дополнено требованием функциональности.

Если мы обнаруживаем, что система выполняет определённую функцию, она может (но не обязательно должна) быть результатом замысла. Чем проще система, и чем лучше она выполняет требуемую функцию, тем более вероятно, что она создана в результате разумного замысла.  Бихи не предложил никаких критериев, позволяющих оценить эффективность биохимических систем, то-есть оценить, насколько эти системы близки к максимальной простоте, в то же время обеспечивая надёжное выполнение их функций. Поэтому его утверждение, что биохимические системы "неупрощаемо сложны" (что  должно было бы быть на самом деле сформулировано как "надёжно функциональны,  но максимально просты") никак не обосновано. Сама поразительная сложность биохимических "машин" - это скорее аргумент против гипотезы об их "разумном замысле", особенно при отсутствии доказательства, что та же функция не могла бы быть выполняема более простыми средствами.

ДВЕ СТОРОНЫ РАЗУМНОГО ЗАМЫСЛА

Отметим, что концепция разумного замысла имеет две стороны. Одна из них – замысел, а вторая – разумность замысла.

Для иллюстрации, вообразим ситуацию, которая сознательно крайне упрощена и не предполагается быть реалистичной. Вообразим, что на некоторой планете, именуемой Ида (так что самоназвание её обитателей – Идиоты) цивилизация развилась без изобретения стульев, так что даже самые важные из Идиотов, если хотели сидеть, вынуждены были садиться на землю. Вообразим далее, что идея стула возникла в умах философов Иды, и правительство объявило конкурс на лучший проект стула.  Допустим, что среди представленных проектов были стулья с разным числом ножек. Разумеется, все эти варианты стульев, если бы были изготовлены, были бы результатом замысла.  Однако, не все из этих замыслов заслуживали бы названия разумных. Стулья с одной или с двумя ножками были бы непрактичны и их замысел скорее был бы характеризован как неразумный.  Стул с тремя ножками был бы наиболее разумно "замыслен", поскольку он комбинировал бы удовлетворительный уровень комфорта и наилучшую устойчивость, мало зависящую от неровностей пола. Четырёхногий  стул несколько уступал бы трёхногому с точки зрения устойчивости на неровном полу, но мог бы рассматриваться, как несколько более комфортабельный. Замысел как трёхногого, так и четырёхногого стула мог бы рассматриваться, как разумный. Представим, что среди представленных проектов были стулья с пятью, шестью, семью и.т.д  ножками. Учитывая самоназвание жителей этой планеты, предположим, что из всех проектов был выбран стул с семью ножками. (Возможно, что в религии обитателей Иды, как и в некоторых земных религиях, числу семь придавалось мистическое значение).  Предположим далее, что Иду посетил турист с планеты Крета (самоназвание её обитателей не требует расшифровки),  где всё ещё не существовали стулья.  Он увидел на Иде восхитившее его изобретение - стулья с семью ножками.  Если это посетитель был знаком с теорией Бихи, и никогда не видел стульев с тремя или четырьмя ножками, он мог заключить, все семь ножек необходимы и что он видит в стуле с семью ножками знаменитую "неупрощаемую сложность". Это, в свою очередь, привело бы к заключению, что стул с семью ножками – результат разумного замысла. Он мог бы и не подозревать, что на самом деле замысел этого стула был не очень разумен, а скорее был образцом "избыточной сложности".

Аналогично, многие биохимические системы, описанные Бихи, вполне могут отличаться избыточной сложностью.  Если это так, то это может быть объяснено либо результатом последовательности хаотических ненаправляемых событий, либо неразумным замыслом.  Я сомневаюсь, что идея неразумного замысла в космическом масштабе может рассматриваться кем бы то ни было всерьёз.  Поэтому, при отсутствии доказательств, что сложность системы не избыточна, эта сложность скоре указывает на слепой случай, чем на разумный замысел.

В начале этой статьи я привёл цитату из отзыва, написанного Д. Берлинским, математиком, который высоко оценил, в общих выражениях,  книгу Бихи.  Поэтому интересно процитировать другое высказывание того же Берлинского, относящееся уже к конкретным положениям Бихи и основанное на математических соображениях. На стр. 406 сборника "Просто Сотворение" Берлинский пишет: "Определение неупрощаемой сложности делает сильную эмпирическую заявку. Было бы глупо отрицать это, так же как и утверждать, что эта заявка подтверждена. Поскольку аргумент облечён в форму аналогии, представляется возможным, что аналогия развалится как раз в решительной точке. Глаз млекопитающих кажется неупрощаемо сложным, так же, как ... и множество иных биохимических систем, но кто знает? ..." 

Действительно, кто знает?  Это утверждение, столь сильно подрывающее самоё основу теории Бихи, особенно впечатляет, исходя от человека, высоко ценимого сторонниками разумного замысла в качестве одного из их наиболее компетентных математиков и стойкого анти-дарвиниста.  Отдадим должное Берлинскому, чья порядочность учёного в этом случае взяла верх над его идеологической приверженностью.  Откровенное заявление Берлинского бьёт по самой уязвимой стороне теории Бихи – полном отсутствии доказательств, что рассмотренные им биохимические системы действительно характеризуются тем, что он называет неупрощаемой сложностью, и что на самом деле – предполагаемая тесная взаимосвязь всех элементов системы, и неизбежно сопровождающеё её отсутствие  авто-компенсирующих механизмов (см. далее).

Уступив таким образом требованиям научной скрупулёзности, Берлинский продолжает, как верный член партии,  пытаясь теперь спасти концепцию Бихи, которую он только что столь серьёзно подорвал. Он основывает дальнейшую дискуссию на аналогии между биологической клеткой и линейным автоматом (английский термин – push-down automaton). Подобная аналогия представляется слишком упрощённой. Подробное обсуждение рассуждений Берлинского завело бы нас в дебри математической теории автоматов, что было бы далеко за пределами темы этой статьи, тем более, что отношение аналогии, использованной Берлинским, со всей её математической утончённостью, к теме этой статьи представляется весьма отдалённым.  Берлинский предлагает понятие, названное им "обобщенной неупрощаемой сложностью", частным случаем которой предположительно является  "неупрощаемая сложность" теории Бихи.  Концепция Берлинского, по крайней мере, в той форме, как она кратко изложена в его статье, а также её отношение к концепции Бихи, остаются весьма неясными и ни в какой мере не отрицают гораздо более чёткое утверждение Берлинского, приведённое выше и существенно подрывающее основной тезис Бихи.

В то время, как рассуждения Бихи не содержат никаких доказательств, что "неупрощаемая сложность" (в его понимании этого термина) действительно присуща биохимическим системам, они ещё меньше указывают на "незаменяемость" этих систем, то есть на невозможность заменить их иными системами, выполняющими те же функции, и, возможно, более эффективно.

По крайней мере две характеристики, если они присущи системе, говорят против разумного замысла.  Одна из них – это избыточная сложность, а вторая – отсутствие авто-компенсаторного механизма. Обе присутствуют в биохимических системах, рассмотренных Бихи.

ИЗБЫТОЧНАЯ СЛОЖНОСТЬ

Как было отмечено, если система "неупрощаемо сложна" (как в смысле АТВ, так и в смысле, придаваемом этому термину Бихи) то в обоих случаях это скорее всего указывает (по двум разным причинам) на отсутствие разумного замысла.  Однако, это не означает, что, если сложность системы упрощаема, то это должно указывать на замысел.  Сложность, которая упрощаема (в смысле этого термина, принятого Бихи) может обоснованно рассматриваться, как избыточная, что скорее всего также говорит против разумного замысла.

Вместо того, чтобы углубляться в математическое истолкование избыточной сложности, рассмотрим простой пример.  Обратимся к рисунку. Он изображает некий водоём (более светлая фигура неправильной, но сравнительно близкой к прямоугольнику формы) окруженный твёрдым грунтом. Разведчик, посланный командиром разведать путь к берегу В, подходит к водоёму со стороны берега А. Он хочет пересечь водоём, не обходя его кругом. Он замечает, что из воды торчат камни (обозначенные номерами 1, 2, 3 и.т.д .). Расстояние между любыми двумя соседними камнями достаточно мало, чтобы человек мог перепрыгнуть его. Разведчик прыгает с берега А на камень 1, затем с камня 1 на камень 2, и.т.д. Он достигает камня 6. Теперь он должен решить, продолжить движение, прыгая на камень 7, или на камень 9, так как оба варианта кажутся ведущими к берегу В. Хотя он может достичь одним прыжком как камень 7, так и камень 9, он выбирает прыжок на камень 7, поскольку 7 несколько ближе к 6,чем 9. Далее он прыгает на камень 8, и, наконец, на берег В.

Представим, что разведчик пишет рапорт, докладывая о результатах разведки, прилагая к нему рисунок и перечисляет порядок камней, по которым следует переходить водоём, как 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8.  Он предупреждает, что не следует ступать на камень 9, так как он не опробовал его.  Представим далее, что  командир, прочитав рапорт, издаёт приказ, запрещающий удалять камень 8 из водоёма, поскольку расстояние от камня 7 до берега В слишком велико, так что без камня 8, по его мнению, переправа станет невозможной.  Взгляд на рисунок немедленно показывает, что такой приказ основан на незнании командиром истинной ситуации.  В самом деле, удаление камня 8 может быть и поставит в тупик кого-либо, слепо следующего предписанному пути и оказавшегося на камне 7. Такой тупица может действительно заключить, что удаление камня 8 делает невозможным переход водоёма по камням. Очевидно, однако, что такое заключение совершенно не оправдано. В самом деле, представим, что не только камень 8, но и камень 7 отсутствуют.  Путник, достигший камня 6,  может легко видеть, что он может прыгнуть с камня 6 на камень 9, вместо камня 7. В самом деле, расстояние между камнями 6 и 9 даже меньше, чем между камнями 1 и 2. С камня 9 открывается альтернативный путь  - через камень 10 к берегу В.

Более того, в описанной ситуации, не только камень 8, но все три камня 6, 7 и 8 могут быть удалены,  не ликвидируя возможности перехода водоёма.  В таком случае путник изберёт альтернативный путь, прыгая прямо на камень 9 с камня 5. Только удаление камней 6 и 9 (или, скажем, камней 7 и 9, или 8 и 10) сделает переход невозможным.  Таким образом, только в отсутствие камней 6 и 9, или 7 и 9, или 8 и 10. ситуация может быть охарактеризована, как "неупрощаемая" (ибо, чем меньше камней входит в систему, тем система проще).

Наконец, может оказаться, что проще всего обойти водоём вокруг, то есть заменив систему на другую, возможно более простую.

Описанная ситуация – это упрощённая аналогия подробных описаний сложных последовательностей реакций между белковыми молекулами, описанными Бихи. Камни на рисунке – это аналоги белковых молекул. Расстояния между камнями – это аналоги потенциальных барьеров для химических взаимодействий между белками. Если, в последовательности реакций, например в процедуре сворачивания крови, ступени 1-2, 2-3, 3-4, 4-5 и 5-6 осуществлены, последующая ступень может протекать через посредство либо белка 7, либо белка 9. Поскольку потенциальный барьер для реакции 6-7 ниже, чем для реакции 6-9, процесс выбирает легчайший путь, то есть через 7 и 8.

Если мы примем логику Бихи, мы можем сказать, что описанная последовательность событий характеризуется "неупрощаемой сложностью". Она "неупрощаема", согласно Бихи, поскольку удаление хотя бы одного камня (белка) предположительно сделает процесс невозможным. Это утверждение основано на том факте, что потенциальный барьер для реакции 7-В слишком высок (расстояние между камнем 7 и берегом В слишком велико) и потому без белка 8 процесс остановится.  Очевидно, однако, что в данной ситуации процесс возможен и без белка 8. Предположим, что оба камня 8 и 7 удалены (то есть белки 8 и 7 удалены из последовательности реакций).  В отсутствие этих двух веществ, реакция просто пойдёт по другому пути – через белки 9 и 10. 

Аргументация Бихи о "неупрощаемой сложности" была бы более убедительной, если бы он проанализировал последовательности взаимодействий между белками и показал, что эти последовательности либо единственно возможные, либо по крайней мере, наиболее простые из возможных, приводящих к требуемому результату. Бихи не привёл такого анализа, а просто заявил без доказательств, что последовательности взаимодействий между белками не могут быть упрощены.  В действительности, нередко могут существовать альтернативные последовательности, некоторые из которых могут быть проще фактически наблюдаемых, и, в других случаях, некоторые ступени последовательностей могут быть пропущены без ущерба для "биохимической машины". (Конкретные примеры этого, были, в частности, продемонстрированы профессором Р. Дулиттлом в одной из дискуссий, о чём имеется сообщение на вебсайте amazon.com). В других случаях, возможны полностью отличные альтернативные "биохимические машины", выполняющие ту же функцию, и Бихи не приводит никаких свидетельств о невозможности альтернативных "машин".

В свете сказанного, можно полагать, что поражающая сложность биохимических систем, так хорошо описанная Бихи, часто может быть охарактеризована, как "избыточная сложность". Поэтому заключение, что  сложность говорит о разумном замысле, не обосновано.  Наоборот, такая сложность весьма часто может быть избыточной, тем самым указывая на её происхождение в результате случайных, неуправляемых событий.

ОТСУТСТВИЕ АВТО-КОМПЕНСАТОРНЫХ МЕХАНИЗМОВ

Избыточная сложность – не единственный индикатор отсутствия разумного замысла. Тесная взаимозависимость всех элементов "биохимической машины", при которой удаление хотя бы одного звена цепи рассыпает всю цепь, если и не отвергает возможности замысла, недвусмысленно отрицает разумность такового. В самом деле, в разумно сконструированной машине предполагается наличие авто-компенсирующих механизмов.  Если, вследствие непредвиденных причин, какая-то часть машины выйдет из строя, авто-компенсирующий механизм вступает в действие, предотвращая полную остановку всей машины.  Если, купив автомобиль, вы обнаружили, что его конструктор забыл предусмотреть место и крепление для запасной шины, вы вряд ли будете хвалить разумность такого конструктора. Без запасной шины, каждый раз,  когда одна из шин лопается, это немедленно делает весь автомобиль непригодным для эксплуатации.  Сама суть идеи Бихи о том, что он назвал "неупрощаемой сложностью"  предопределяет отсутствие авто-компенсирующих механизмов в биохимических "машинах". Если удаление или повреждение хотя бы одного белка в цепи действительно делает, как утверждает Бихи, неработоспособной всю последовательность, это - серьёзный недосмотр предполагаемого автора "замысла", чья разумность немедленно становится сомнительной. Поскольку гипотеза о "глупом" авторе замысла едва ли устраивает теоретиков "замысла",  то само устройство биохимических "машин" (в описании Бихи) представляется аргументом против разумного замысла.    

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В этой статье не обсуждались многие детали рассуждений Бихи и Дембского, так как главным объектом дискуссии была выбрана теория разумного замысла, и в частности аргументы в её пользу, основанные на том, что Бихи его единомышленники называют неупрощаемой сложностью биохимических "машин".

Согласно этой концепции,  крайне популярной в настоящее время среди сторонников разумного замысла, предполагаемая "неупрощаемая сложность" биологических клеток не могла возникнуть самопроизвольно и потому должна быть объяснена целенаправленным актом творения неназванного разума. Хотя ни Бихи ни Дембский, ни иные сторонники теории "замысла" обычно не называют имя автора замысла, нет сомнений, что они имеют в виду бога, обычно в его христианском понимании.

Не обсуждая вопрос о том, существует ли такой сверхестественный автор "замысла", или биологические системы – это продукт самопроизвольного нецеленаправленного процесса хаотических взаимодействий между молекулами (я не знаю ответа на этот вопрос), я предложил в этой статье соображения, показывающие серьёзные слабости в аргументации Бихи, Дембского и их единомышленников.

Просуммируем кратко основные пункты изложенной дискуссии.

1) Сам термин "неупрощаемая сложность" был безосновательно использован Бихи, поскольку ещё до Бихи этот термин был строго определён математически, вкладывая в него понятие, существенно отличное от подразумеваемого Бихи. Если бы любая система, рассмотренная Бихи, действительно оказалась бы неупрощаемо сложной в строго-математическом  понимании этого термина, это означало бы, что эта система хаотична, и, следовательно, не может быть результатом разумного замысла.

2) Неотделимый элемент концепции Бихи – это сложность биохимических систем как таковая. Сложность сама по себе, однако, указывает скорее на хаотическую последовательность случайных событий, а не на разумный замысел. Вероятность случайного, самопроизвольного возникновения сложной системы, выполняющей определённую функцию, гораздо больше, чем самопроизвольное возникновение системы, выполняющей ту же функцию более простым путём. (Чем проще система, способная выполнить определённую функцию, тем сложнее задача создания такой системы, и потому тем меньше вероятность её спонтанного возникновения).

3) Биологические системы не бывают неупрощаемо сложны в строго-математическом понимании этого термина, поскольку их "программы" натурально "упрощаемы" до более коротких "программ", заключённых в семени, зерне, эмбрионе, комбинации сперматозоида с яйцом, и.т.п.

4) Поскольку не имеется доказательств, что какая бы то ни было из систем, описанных Бихи, действительно "неупрощаема" (в том смысле, как Бихи понимает этот термин) это означает, что многие из этих систем избыточно сложны, и это также служит аргументом против разумного замысла

5) Если какая-либо из систем, рассмотренных Бихи, действительно "неупрощаема" (в том смысле, как Бихи понимает это термин) то в ней отсутствует авто-компенсаторный механизм, что делает такую систему крайне уязвимой к любым случайным повреждениям любого из входящих в неё белков. Если биохимические "машины" действительно так уязвимы, как это следует из концепции Бихи, это указывает на недостаточную разумность предполагаемого замысла, то есть скорее на отсутствие такого замысла.

Таким образом, концепция Бихи в целом не добавляет никакого убедительного аргумента в споре между сторонниками "замысла" и слепой случайности.  Восторженное принятие гипотезы Бихи пропагандистами "разумного замысла" скорее всего может объясняться их неутолимым желанием доказать свою правоту, используя любые аргументы, особенно если последние могут быть поданы в наукообразной упаковке.

Я не знаю убедительных доказательств отсутствия сверхестественного разумного замысла. Поэтому я не отрицаю  его возможности.  Однако, теории Бихи и Дембского, как и все другие доныне предложенные предполагаемые свидетельства в пользу разумного замысла, ответственного за возникновение вселенной и, в частности, жизни, пока что также не дали убедительных доказательств его существования.

1. Michael J. Behe, Darwin’s Black Box, Simon and Schuster, 1996
2. Mere Creation, coll. Edited by W. Dembski, InterVarsity Press, 1988
3. W. Dembski, Intelligent Design, InterVarsity Press, 1999.
4. W. Dembski, The Design Inference, Cambridge University Press, 1998.
5. Ph. Johnson, Defeating Darwinism by Opening Minds, InterVarsity Press, 1997.

Warrax Black Fire Pandemonium  http://warrax.net   e-mail [email protected]