Ravenlord

ЗА СЕДЬМОЙ ПЕЧАТЬЮ

…Он по привычке встал с заходом солнца, хотя теперь это не имело никакого значения. Солнце не уходило, оно было там, наверху, но уже более столетия его лучи не пробивались через густые тёмно-грязные тучи. Спустившаяся же ночь словно и не проходила по этой чёрной земле, не рассыпала холодные зрачки звёзд, и не открывала бледное лицо луны, ни разу не видевшей Его за эту долгую унылую вечность. Он забыл, как играет вода лунными бликами, как стрекочут сверчки в мягкой траве, из его памяти постепенно стиралось всё то, что было раньше. "Нет, нельзя…" - мысли лениво ворочались в его голове, как старые жернова. - "Нельзя забывать… Я буду помнить". Воспоминания - они не давали ему сойти с ума всё это время. Покачиваясь от сонного голода, он побрёл по шершавой земле, и с каждым шагом его память возвращалась к прошлому, словно фотовспышка ослепляя картинами истерзанный ум. …Шаг…

… Громадный зал со стенами из гранёного обсидиана. Вокруг трона, возвышающегося в центре, бурлит море - кровавое море - бритоголовых людей в алых хитонах. Шум, толкотня, чад факелов и масляных светильников, испуганные тени мечутся по потолку. Вдруг порыв ледяного ветра проносится поверх голов, тени удлиняются, сливаясь у подножия трона, и из их переплетения проступает силуэт, словно сотканный из Тьмы. По кровавому морю проходит волна - люди падают на колени; вторая волна - сотни рук взметаются в приветствии: "АККАРУ!" Слово, тысячекратно отражённое мрачными сводами, взлетает под потолок, дробясь и рассыпаясь по залу колючим дождём - "АККАРУ!". Тот, чьим именем оно стало, обводит храм холодным взглядом. Асмах Талу. Шумерский жрец, познавший запретное искусство демоницы Ламмашту, повенчанный с матерью ночных призраков, змееглазой Нахема и отдавший свою кровь вороновласой владычице подземного мира, Эрешкигаль. Асмах Талу. Первый смертный, отрёкшийся от жизни и убивший в себе человека. Получивший проклятие бессмертия под оком Луны и ненасытно жаждущий горячей крови. Асмах Талу. Первый Вампир, Аккару - на языке, умершем вместе с Вавилоном. Он был богом для этих людей - людей, пришедших в Храм Крови за знанием, за бессмертием, за кровью. Он ждал….

…Шаг… Холодная чёрная пыль под его ногами взметалась сухими фонтанчиками и опадала на изувеченную землю, покрытую миллионами шрамов. Невдалеке виднелись серые камни надгробий, нелепо смотрящихся в этом пустынном мире. Шаг…

… Он стоял на вершине Хатег Кла, в кругу Семерых, и морозный ветер кусал его бескровное лицо. Избранные стояли молча, опустив глаза к центру круга, туда, где высился белоснежный куб алтаря, испещрённого письменами древних богов. Пора. Он достаёт короткий нож из полированного оникса и вонзает себе в грудь, прямо в неподвижное сердце. Вой. Чудовищный вой призрачных тварей разрывает липкую темноту, заставляет дрожать скалы, устремляется к луне, наполняя разум спящих богов прекрасными видениями и сводя с ума смертных. Из раны на груди проступает кровь. Она не льётся, не вырывается тугим фонтанов из раны, а как-то медленно падает, словно чёрная маслянистая паутина, на алтарь, заставляя его мерцать багровым светом. Семеро по очереди протягивают пальцы, касаясь символов, вырезанных на алтаре, принимая Тёмный Дар. Последний втягивает в себя оставшийся рубиновый свет, и куб рушится, распадаясь в серую каменную крошку, отдав свою силу детям Асмаха Талу. "Идите"… - его шёпот стелется над головами Семерых. - "Идите, теперь вы такие, как я… Вы - дети Ночи, изведавшие крови. Теперь она - ваша сила и проклятие. Идите…" Семь теней разливаются в холодной ночной пустоте. Начало положено. Племя Тьмы уходит, чтобы нести в мир свой Дар, Дар Вампиров…

… Шаг… Он наклоняется, подбирая что-то с земли. Маленькая искорёженная человекоподобная фигурка, сплетённая из проволоки. Обгоревшая, изъеденная ржавчиной, она лежала около скорченного заплесневевшего детского скелетика. Детям всегда нужны игрушки - грубые тряпичные куклы в прошлом, фарфоровые красавицы в пышных платьях восемнадцатого века, пластмассовые Барби с лицами проституток или вот такие - скрученные наспех из тонкой проволоки. Дети играли и в день Страшного Суда, когда безумное пламя катилось по городам, сметая дома, машины, иссушая озёра. Они только успевали услышать грохот, от которого рвались барабанные перепонки, и кровь из разорванных сосудов текла по детским щекам. Ничего не понимая, малыши сидели, сжимая своих кукол, а в следующую минуту опадали радиоактивным пеплом на кипящий песок игровой площадки. Они умирали без мучений, не успев ничего понять. А Он помнил и другие смерти - когда дети, привязанные к столбам крепкой пеньковой верёвкой, плача, тянули свои ручки к родителям, а пламя инквизиторского костра уже начинало грызть их босые ступни… Шаг…

…. Три еловых столба, пахнущих смолой, высятся посреди Кампо де Фиоре. Около них, на небольшом деревянном помосте, стоит сгорбленная фигура инквизитора, зябко кутающегося в чёрную рясу. Солнце уже зашло - иначе бы они рассыпались в прах под его лучами. Они - это нелюди, вампиры, вырванные инквизиторами из своих склепов и корчащиеся в тесных железных клетках c шипами вовнутрь. Медный удар огромного колокола накрывает площадь. Это знак. Палач в грязно-серой робе подносит факел к сушняку, наваленному под столбами, и тот вспыхивает, заставляя вампиров взвыть и заметаться, обдирая кожу о загнутые шипы, и толпа беснуется, глядя на мёртвую кровь, капающую из ран нежити. Вот уже три силуэта почти скрылись в очистительном пламени, но тут один из них поднимает глаза, ещё не сожранные огнём, смотрит на крышу собора, и над площадью разносится его последний, бьющийся в агонии полукрик-полустон: "АККАРУУУУ…"

Он и в самом деле стоит там, опираясь на статую отвратительной горгульи и невидимый для людей. Он гладит своей ладонью тёплый гранит статуи и безучастно наблюдает сцену аутодафе. Он скользит взглядом по тем, кто были его братьями во Тьме. Ему ничего не стоило их спасти, разнести всю Площадь Цветов в пыль, окатив её кровавым вихрем из растерзанных людских тел. Но он стоял, считая про себя минуты. Так и должно быть. Слабые умрут, их место займут другие. Бессмертные, которым не удалось спастись от жалких примитивных человечишек, недостойны ходить под Луной. Вампиры - высшие существа, они обязаны быть могущественными, мудрыми и смотреть на остальных, лишь как на полезных животных. Да, люди нужны - но только как пища. Он был самым сильным из всех неживущих…

…Но вся его сила не могла спасти его от одиночества.

Шаг… Что-то хрустнуло под каблуком. Раскидав носком сапога каменное крошево, он увидел искорёженный радиоприёмник. Разбитый, с торчащими во все стороны проводками и микросхемами, он был похож на диковинного ржавого жука с распоротым брюхом и вывалившимися внутренностями. Минут пять Он смотрел на этот реликт, что-то вспоминая -

("…После терактов 4 июля, в результате которых погибло более 320 тысяч американских гражадан, Президент США объявил Ираку войну на "тотальное уничтожение"… "…Это ещё не конец" - заявил лидер экстремистов"… "…Россия намерена поддержать в войне…" "…Китай и Япония объединяются против западной угрозы…" "…Массированные бомбардировки практически уничтожили город…" "…Страны живут в ожидании неизбежной войны…" "…заявил, что будет использовано самое современное ядерное оружие..")

- а потом с силой вдавил его ногой в жёсткую землю, топча до тех пор, пока приёмник не смешался с пеплом.

Пепел, дохнувший густым облаком, окрасил его сапоги и край плаща в серый цвет, цвет унылого Ничто, цвет смерти, которая давно уже ушла из этой земли. Ещё недавно она ковыляла среди этих печальных руин, изредка выдёргивая своей крючковатой косой последних живых, тщетно прятавшихся в развалинах, словно большие крысы.

А ведь ещё совсем недавно - во всяком случае, по Его меркам, - эти существа считали себя Хозяевами, они думали, что повелевают этой планетой, и тем ужаснее и невероятнее было для них то, что они увидели тогда… …Шаг…

…Обычный день. Такой, как и тысячи бывших до него. Люди суетятся в своих городах-муравейниках, летают самолёты, кто-то рождается, кто-то умирает, кто-то спит.

Точки. Серые, незаметные в небе точки, падающие, словно подстреленные птицы. Или, вернее, ястребы, пикирующие на добычу. Ястребы, выпущенные свихнувшимися охотниками в дорогих костюмах, почти одновременно нажавших в разных концах света блестящие кнопки. Точки приближаются. На город накатываются истеричные взвизги аварийных сирен, люди недоумённо оглядываются, кто-то падает на землю, и в следующий миг город проваливается в геенну. На короткий миг - вспышка ядерного солнца, и кажется, что всё вокруг обесцветилось, посерело, словно на старой фотоплёнке. А через секунду - чудовищный грохот, из которого не спеша вырастает дымный гриб. Он поднимается ввысь, а во все стороны уже разливаются волны адского пламени, будто всадники Апокалипсиса, несущие смерть. Плавится асфальт, разлетаются карточными домиками небоскрёбы, деревья по краям дороги вспыхивают, как свечки на праздничном торте. Люди же сгорают ещё быстрее деревьев - за доли секунды, не успев ничего понять, ослеплённые, оглушённые, они разлетаются горячим прахом, который вместе с пылью, грязью, камнями, кусками арматуры остаётся там, где прошла ударная волна. Армагеддон потревожил даже мёртвых: кипящий атомный смерч проносится по кладбищу, раскаляя землю и вырывая надгробные плиты, которые каменными листьями кружатся в воздухе, вальсируя по улицам агонизирующего города.

Хаос.

Смерть.

Полное уничтожение.

И исполосованная миллиардами шрамов земля, одетая в мантию из горячего пепла и оплакивающая умерших.

Таким был день Армагеддона.

Один день и одну ночь бушующее пламя пожирало континенты, и, когда оно улеглось, Земля погрузилась в ледяной мрак постядерной ночи.

Три года умирали последние оставшиеся в живых

И целый век Он провёл один.

…Шаг. Он подходит к полуразрушенным каменным надгробьям. Это последнее, что уцелевшие люди оставили после себя. Три бессмысленных года они умирали, - голодные, изъеденные язвами, слепые, забывшие свет Солнца. Они ничего не могли вернуть. Не старались. Не хотели. Но они цеплялись за своё существование, пытались держаться, отгоняя костлявыми руками смерть. И единственное, что люди могли - это с честью провожать умерших, оставляя память о них, и глубоко в душе надеясь, что кто-то потом отыщет эти могилы. Люди не могли признаться себе в том, что на них закончится род человеческий. И серые надгробья торчали, как последний, отчаянный знак той надежды.

Аккару минул это импровизированное кладбище и присел около крайней могилы, выложенной круглыми камнями. Здесь покоился последний человек, и Он это знал. Потому что больше не чувствовал пряного запаха крови, не слышал - так, как может слышать только вампир - людей. Аккару знал, потому что сам убил последнего из их рода.

… Они разговаривали, не считая времени. Последний человек и последний вампир. Живой и неживой. Ранее - смертельные враги. Теперь - уставшие, изморенные одиночеством и душевной пустотой собеседники. Вспоминали прошлое, говорили обо всём, что придёт в голову, смеялись, плакали. Человек был очень слаб. Радиация почти съела его кожу, глаза, волосы. Пыль пропитала кровоточащее, источенное болезнью тело, и кашель поминутно душил пересохшее горло. Он знал, что умрёт, и это знание Аккару прочёл в его мутных полуразложившихся глазах. Тогда вампир встал, и лёгким взмахом руки перерезал несчастному шею, чтобы тот умер, как человек, а не как больной червь, заживо сгнивающий в этом декадантском, похожем на большой склеп, мире. И те секунды, пока жизнь выливалась из его распоротой артерии, Человек улыбался.

…Вампир всю ночь просидел у небольшого холмика, и прохладный ветер играл его пыльными волосами. Когда же - как он почувствовал - наступило утро, Аккару нагнулся и поцеловал землю на могиле, отдавая последний долг тому, чьё племя было для него всем на этой ранее красивой планете. Он понял это слишком поздно - тогда, когда остался наедине со своим могуществом, которое раньше давало ему право чувствовать себя выше смертных, не замечая людской суеты - суеты скота. Он обречён вечно скитаться по этой выжженной пустоши, слабея от голода, но не умирая, проклиная тот страшный день, ненавидя прекрасное уродство человеческих душ. Он - такой сильный и могущественный - не мог даже убить себя. Видения закружились перед ним: истощённый, разбитый, Аккару лежит на этой проклятой земле, веками, тысячелетиями смотря в бесстрастно-неизменчивое небо и не умирая. Не семикратный - тысячекратный опыт одиночества.

…И тогда Он поднял голову к небесам и завыл. Вой - страшный, голодный и пронзительный вой обречённого на одинокое бессмертие; вой, в который Аккару вложил всю свою силу, ненависть, безумие и воспоминания; - вой этот разлился по чёрной земле, поднялся к небесам, терзая и разрывая их в клочья. Смоляные тучи разбивались на миллиарды редеющих кусков, и в эту брешь, похожую на исполинский беззубый рот, хлынуло солнце. Солнце, лучи которого уже целый век не ласкали искорёженную планету, с жадностью обнимало её, мягко обволакивая светом нового утра.

… Но Солнце никого не нашло, никого не могло согреть. И последнее, что оно увидело перед тем, как снова затаиться под одеялом ядовитых свинцовых облаков, был вампир, медленно тающий прахом под золотистыми лучами - с улыбкой на бледных губах.

22.05.02

Warrax Black Fire Pandemonium  http://warrax.net   e-mail [email protected]