Константин Крылов

Справедливость и милосердие

Будем понимать под «милосердием» добровольный отказ от диктуемого справедливостью требования наказать преступника... Справедливость и милосердие — это понятия РАЗНОГО УРОВНЯ.

Справедливость — это универсальный принцип, обладающий собственной ценностью. Он, может быть, не является единственной ценностью (есть и другие), но, по крайней мере, он «светит собственным светом». Милосердие же вовсе не является принципом и не обладает собственной ценностью; это, скорее, «определенный способ утверждения определенных ценностей» (иногда, кстати, той же самой справедливости). Милосердие — как луна, оно светит отраженным светом.

Это видно из простого примера. Можно вообразить полнейшее «торжество справедливости», fiat justitia, pereat mundi. Представим себе (например), что могучие маги закляли неких духов, которые наполнили собой все стихии и стали строго осуществлять законы немедленного воздаяния: за каждый удар по чужому лицу невидимая рука из воздуха выдавала бы увесистую оплеуху, каждое бранное слово начинало бы звенеть в ухе ругателя, и т.д. и т.п. Это был бы строгий и не очень весёлый мир, но жить в нем было бы как-то можно.

Но невозможно представить себе торжество милосердия, «полнейшее всепрощение» как принцип жизни — и даже не потому, что первый попавшийся «нарушитель спокойствия» быстро поставил бы всех на уши. Просто в таком мире само понятие милосердия быстро потеряло бы всякий смысл. Если уж милосердствовать по любому поводу, то надо прощать и отступления от милосердия: прощать как зло, так и месть, так и ненависть к обидчику, так и желание справедливости и его осуществление. В обществе сплошного милосердия быстро появились бы не только преступники (это бы ладно), но и их судьи.

Тем не менее иногда, как говорится, «милосердие стучится в наши сердца», и даже, бывает, по делу. Милосердие иногда уместно, ибо иногда это бывает целесообразно.

На что это, однако, похоже? Разберем несколько примеров. Представим себе какой-нибудь средневековый суд. Перед королем стоит на коленях связанный преступник и молит о пощаде. Король его милует. Зачем? Очевидно, НЕ для того, чтобы тот, ободренный, «продолжал в том же духе». Отнюдь. Во-первых, король показывает свое ПРЕВОСХОДСТВО над ситуацией. (Милосердие очень часто является способом демонстрации силы.) Кроме того, он может рассчитывать на «воспитательный эффект»: жутко перепуганный человечек, с ужасом ждущий смерти или жестокого наказания, и в последнюю минуту избавленный от него, обычно проникается горячими чувствами к избавителю, к тому же эти чувства заразительны: демонстративное помилование осужденного всегда воспринималось толпой как чудо, как избавление от верной смерти, а милующий правитель — как спаситель и заступник. (Тут, правда, надо быть осторожным: некстати проявленное милосердие к несимпатичному человеку может вызвать взрыв негодования. История Понтия Пилата, думаю, всем памятна). Не говорю уже о случаях, когда помилованный человек элементарно «ещё нужен» (по типу «он хороший специалист, он много знает, его ещё можно использовать») — это голый расчет (целесообразность).

Теперь возьмем более «чистые» примеры милосердия — например, «святого», молящегося за сильно нагрешившего человека. Здесь, однако, мы тоже сталкиваемся со своего рода «моральной экономией»: «святой» ожидает, что грешник покается и обратится (как известно, из раскаявшихся злодеев получаются чуть ли не самые стойкие верующие). Таким образом, милосердие «святого» в данном случае исходит из мысли, что «целесообразно предоставить шанс», то есть, из соображений возможной выгоды в дальнейшем. Заметим, что ни один милостивец не станет отмаливать того, кого он считает «упорствующим во грехе» — то есть, «милосердие» НЕ будет применено, если его применение посчитают нецелесообразным, невыгодным. Таким образом, не альтруизм, а эгоизм управляет тем, что, собственно, и называется «милосердием».

Есть еще милосердие-болезнь, порожденная паталогической привязанностью (когда любимому человеку «всё спускают», неважно, прав он или не прав, милосердие любящей мамы маньяка-садиста, которая сама водит к нему маленьких девочек, потому что «мальчику без этого так плохо»), есть милосердие-отвращение, когда «противно добивать гада»... но это все уже попахивает патологией. (Представим себе, что бы произошло с нашим миром, будь все ТАКИМИ вот «милосердными»...). В данном случае таковое «милосердие-болезнь» исходит также из эгоизма — эгоизма «прощающего», кому доставляет этакое странное удовольствие «быть милосердным»; кому приятно таковое собственное состояние "быть милосердным".

Все эти реалистические, но малоаппетитные примеры милосердия как орудия политиканства, расчета, средства морального давления, просто безумия, не отвечают, однако, на главный вопрос: а бывает ли «нормальные», нравственно приемлемые ситуации, когда милосердие уместно? Да. Возьмем ситуацию «условного наказания». Некто совершил проступок или преступление. Его НЕ наказывают (хотя это было бы справедливо!), но ставят определенные условия по поводу его будущего благонравного поведения. Причины такого милосердия довольно прозрачны: у судей есть основания предполагать, что адекватная мера наказания приведет только к закреплению преступного поведения (ну, скажем, в ситуации, когда молодому дурню, преступившему закон просто по пьяни, светит тюряга, из которой у него все шансы выйти действительно «преступным типом»). Здесь милосердие может рассматриваться как нечто подобное рискованной моральной инвестиции; или, точнее, как локальное (тактическое) отступление от справедливости ради ее же (стратегического) выигрыша в перспективе. Иногда и в самом деле лучше сказать человеку «иди и больше не греши», чем карать по всем правилам. Разумеется, милосердие в таких случаях сплошь и рядом может оказаться ошибочным и неуместным, но сама ДОПУСТИМОСТЬ подобного приема в некоторых особых случаях, кажется, не вызывает сомнений. Иными словами, в осуществлении на практике так называемого милосердия ВСЕГДА господствует (исходящая из эгоизма) целесообразность.