А.Н. Севастиьянов

Национализм как он есть

Из книги «Трудные вопросы русского национализма».

Дистилляция термина – единственный путь к «хорошему национализму»

Фраза Владимира Путина, в которой он причислил себя, как и президента Дмитрия Медведева, к «в хорошем смысле слова русским националистам», во многие умы внесла сомнения. И уже породила ряд толкований, своего рода борьбу за смысл сказанного. И хотя Путин сказал только то, что сказал, и ничего более, заботливая мысль некоторых современников заранее стремится оградить любимого лидера от тени подозрений в неполиткорректности. И предлагает нам считать, что «русский национализм Путина – это национализм цивилизационный, цементирующий, с одной стороны, всех, кто независимо от своего этнического происхождения считает русский язык и русскую культуру своими родными, а с другой стороны, всех тех представителей других народов, населяющих Россию, которые не мыслят собственного существования отдельно от русского народа».

Основания для такой трактовки? Их не приводится. Возможно, сам Путин дал такое разъяснение, на сей раз без свидетелей. Возможно, «благопристойную» интерпретацию подсказали кремлевские авгуры и гаруспики. А возможно, этот своего рода культурный штамп, удостоверяющий принадлежность к влиятельной общественной группе, сложился в данной группе уже настолько прочно, что не допускает иной трактовки. Не знаю. Каждый волен думать что угодно о президенте России, пока его образ окончательно не отшлифован в десятках учебников по истории. Да и после того тоже.

Но вряд ли стоит так же вольно трактовать понятия, сложившиеся давно и имеющие исторически затвержденные границы смысла. И вряд ли надо подыскивать субъективные оценки («хороший – плохой», «моральный – аморальный») для объективного общественного явления, имеющего отчетливо естественные, природно-биологические корни. На мой взгляд, учитывая власть аберраций в общественном сознании, гораздо продуктивнее говорить о национализме правильном, истинном – и неправильном, неистинном, мнимом. Чтобы пробиться к истинному национализму, надо всего лишь очистить это понятие от всякого субъективизма, алогичности и предрассудков, будоражащих наши эмоции. Подойти к этому явлению с научных, объективных позиций.

Картезианское «договоримся о терминах» настойчиво взывает к восстановлению верных смысловых границ в отношении национализма хотя бы потому, что русско-националистический дискурс мало-помалу превращается в идейный мейнстрим в России. И настолько, что не только правящую партию (вспомним предпринятую в русле избирательной кампании попытку «Единой России» разработать некий «Русский проект» с участием профсоюзного деятеля Андрея Исаева, дьякона Андрея Кураева, тележурналистов Михаила Леонтьева и Максима Шевченко под общим руководством телеведущего Ивана Демидова), но вот уже и президента вовлек в свое русло. Давайте не пожалеем времени на то, чтобы раз и навсегда разобраться, что же это такое: национализм.

Что немцу здорово, то русскому – …?

Вообще-то даже сама постановка вопроса о возможности «нехорошего» национализма не характерна для просвещенного, цивилизованного мира, воспринимающего термин «национализм» только с положительными коннотациями. Вот несколько примеров.

Популярный «Словарь Вебстера» определяет национализм двояко: как «преданность своему народу» и как «защиту национального единства или независимости».

«Японская энциклопедия»: «Национализм – всеобщая приверженность и верность своей нации».

«Британская энциклопедия»: «Национализм – это верность и приверженность к нации или стране, когда национальные интересы ставятся выше личных или групповых интересов».

Популярный «Американский политический словарь»: «Национализм отождествляется с социальными и психологи­ческими силами, которые зародились под действием уникальных культурных, исторических факторов, для того чтобы обеспечить единство, воодушевление в среде данного народа посредством куль­тивирования чувства общей принадлежности к этим ценностям. Национализм объединяет народ, который обладает общими куль­турными, языковыми, расовыми, историческими или географически­ми чертами или опытом и который обеспечивает верность этой политической общности».

Примеры можно продолжать, суть от этого не изменится: национализм есть явление позитивное, и только.

Важно подчеркнуть, что «преданность», «верность», «приверженность» «нации», «народу» в таком понимании не только не исключает, но и предполагает расово-биологическое, племенное, а не только политическое или цивилизационное понимание самого объекта приверженности. Это следует не только из последней цитаты, но и из самого романо-германского словоупотребления и соответственно менталитета. Дело в том, что, с одной стороны, в западноевропейских языках налицо определенная путаница: единым словом nation обозначается здесь и собственно нация, и народ, и национальность, и даже – отчасти метафорически – государство, как это видно на примере ООН. Но с другой стороны, тот же язык дает и ключ для выхода из тупика, ибо корень общего латинского слова natio – а именно, nat – означает не что иное как «род». То есть точно так же, как русское слово «народ», латинское слово natio четко и ясно обнаруживает этимологическую связь, указывающую на кровную, племенную сущность этого понятия. И в античные времена этим словом обозначалось именно племя.

Общность происхождения племени всегда подразумевалась в ученом мире, когда разговор заходил о нациях и народах, и только исповедующие классовый подход большевики, в частности Сталин в своем хрестоматийном определении нации, умудрились исключить этот важнейший, конституирующий признак из дефиниции. Но необходимость преодоления сталинского наследия в этнологии давно и справедливо поставлена в повестку дня отечественной науки. Вряд ли стоит здесь вновь доказывать эту истину.

Тут надо учитывать, что Сталин вынужденно действовал формально в рамках марксизма, от которого стремился и отходил на практике. Сами перечитайте это определение -- а при каких условиях исторически возможно описанное, если НЕ при общем происхождении этноса? См. подробнее в моей работе "Сталин и национальный вопрос".

Как непреодоленное наследие большевизма и сталинизма (на самом деле -- марксизма) в российском обществоведении приходится рассматривать и тот факт, что мы зачастую сталкиваемся с отрицательным отношением к термину «национализм», с использованием его в негативном смысле (вплоть до попыток изготовления ярлыков и клейм для политических противников). Хочется надеяться, что высказывание Путина даст толчок к переосмыслению подобной практики.

Заметный шаг в нужном направлении был сделан в 2007 году в ходе научно-практической конференции «Что такое национализм», проведенной двумя десятками русских национал-патриотических организаций в Центральном доме журналиста. В результате всестороннего обсуждения темы участники сошлись на выводе, что национализм – это, во-первых, деятельная любовь к своему народу, а во-вторых, как сформулировал еще Иван Ильин, – это инстинкт самосохранения народа. Таким образом, правильное словоупотребление в данном случае зависит от того, идет ли речь об индивидуальном (деятельная любовь) или массовом (инстинкт самосохранения) явлении.

Думается, что повсеместное утверждение такого взвешенного подхода к явлению национализма будет способствовать преодолению упрощенного большевистского воззрения на предмет, а также возвращению отечественных политологов в круг понятий, привычных и свойственных для их зарубежных коллег.

О патриотах и националистах: битва дискурсов

Само появление термина «национализм» вызвано к жизни необходимостью как-то обозначить любовь к своему племени. Такое человеческое чувство, как и чувство любви к Родине, реально существует, а значит требует своего наименования и выражения. Ведь любовь к Родине давно нашла свое воплощение в термине «патриотизм», позитивное значение которого с 1934 года в нашей стране не оспаривается.

Есть точка зрения, согласно которой патриотизм включает в себя и любовь к своему народу. Однако это ниоткуда не следует. Нам просто пытаются подменить понятия, чтобы выполнить заказ определенных групп по очернению национализма. Латинское слово patria, от которого произошло слово «патриотизм», однозначно переводится на русский язык только как «родина», то есть место рождения. А значит, патриотизм есть любовь к родине как месту рождения – не более и не менее. В лексическом значении этого слова какое-либо отношение непосредственно к своему народу отсутствует.

Возьмем теперь латинское же слово natio, которое переводится как «народ». Для обозначения любви к своему народу мы, по аналогии с патриотизмом, получаем слово «национализм». Никакого другого слова, термина, специально обозначающего данное понятие – любовь к своему народу, – в русском языке не существует, оно одно-единственное, хотя и нерусское по происхождению. Сходным образом, как мы убедились выше, понимают дело и зарубежные словари и энциклопедии.

К сожалению, классовый подход в обществоведении, семьдесят лет безраздельно господствовавший в России, отрицал любую национальную солидарность и стремился ее всячески очернить и разрушить. Сам Ленин (а за ним и вся советская пропаганда) провозглашал: «Национальные движения реакционны, ибо история человечества есть история классовой борьбы, в то время как нации – выдумка буржуазии». В «Критических заметках по национальному вопросу» (1913 год) он утверждал: «Лозунг национальной культуры – есть буржуазный (а часто и черносотенно-клерикальный) обман. Наш лозунг есть интернациональная культура демократизма и всемирного рабочего движения. <…> Может великорусский марксист принять лозунг национальной великорусской культуры? Нет». Предписания Ленина были совершенно недвусмысленны: задача пролетариата включает в себя «борьбу со всяким национализмом и в первую очередь – с национализмом великорусским; признание не только полного равноправия всех наций, но и равноправие в отношении государственного строительства, то есть право наций на самоопределение, – а наряду с этим, и именно в интересах успешной борьбы со всяческим национализмом всех наций, отстаивание единства пролетарской борьбы и пролетарских организаций, теснейшего слияния их в интернационалистическую общность, вопреки буржуазным стремлениям к национальной обособленности».

Ленин раз за разом твердил: «целью социализма является не только уничтожение раздробленности человечества на мелкие государства и всякой обособленности наций, не только сближение наций, но и слияние их»; «пролетарская партия стремится к сближению и дальнейшему слиянию наций»; пролетариат должен поддерживать «все, помогающее стиранию национальных различий <…> все, ведущее к слиянию наций». В марте 1919 года Ленин солидаризировался с Пятаковым в том, что мир без наций – «это великолепная вещь и это будет», жаль только, что не скоро.

Формулировки Ленина стали основополагающими для советской философской мысли на весь срок существования СССР, они использовались как руководство к действию. Фундаментальная статья «Нация» в «Философской энциклопедии» недаром завершается совершенно недвусмысленно: «Коммунизм не может увековечивать и консервировать национальные особенности и различия, ибо он создает новую, интернациональную общность всех людей, интернациональное единство всего человечества. Но такое единство и полное слияние наций осуществятся только после победы социализма и коммунизма во всемирном масштабе».

К патриотизму большевики, мечтавшие о мировом революционном переустройстве, тоже относились подозрительно. Но патриотизм с середины 1930-х годов, в преддверии Великой Отечественной войны, был все же постепенно реабилитирован. Национализма же реабилитация в теории не коснулась, хотя де-факто именно «великорусский национализм» под именем патриотизма был поднят на щит советской пропагандой и лично Сталиным, чутко уловившим общественное настроение, общественную потребность, а главное – фундаментальную опору русского духа, на которую – хочешь не хочешь! – предстояло делать главную ставку в грядущей битве народов.

СССР, в отличие от полиэтнической, но мононациональной России, был подлинно многонациональным государством, в котором удельный вес русских колебался вокруг показателя в 50%. Поэтому хотя основной груз войны лег на русские плечи, но официально пропагандировать приходилось из политических соображений, конечно же, не столько русский национализм, сколько советский или пусть даже русский патриотизм – в его державном, политическом, общегражданском, а не в этническом смысле. Именно поэтому чаша патриотизма была вознесена высоко, чаша же национализма осталась внизу, в тени негативных коннотаций. По крайней мере, до конца советской власти.

В современной мононациональной русской России, избавившейся от коминтерновских иллюзий, такая чисто тактическая, маневренная необходимость отпала. Обольщать всерьез и надолго больше некого и незачем. Гораздо важнее всесторонне обеспечить национальное единство русских.

К сожалению, в результате недобросовестной идейной конкуренции были утрачены или искажены важные смыслы. Политическая теория гражданского устройства предполагает две хорошо известные крайние точки зрения: «великодержавный патриотизм», с одной стороны, и «безродный космополитизм» – с другой. Но в Советской России, стране победившего социализма (вообще-то после смерти Сталина началось отхождение от социализма как с т.з. справедливости общественного устройства, так и капиталистических искажений в экономике), эти крайности сошлись, перемешались и породили противоестественные, уродливые гибриды: «безродный (сиречь внеэтнический) патриотизм» и «великодержавный космополитизм». Гибриды оказались на редкость живучи и поныне служат незаменимым подспорьем в руках опытного патриота-демагога. А равно интернационалистов всех мастей.

В свете сказанного понятно, почему с падением советской власти, уничтожением цензуры и освобождением от коммунистической догмы одним из главных идейных противоречий в обществоведении стало противоречие не только между патриотизмом и либеральной демократией, но и между патриотизмом и национализмом. Это было обусловлено естественным ходом реабилитации национализма и его законным и триумфальным возвращением в то дискурсивное пространство, которое было узурпировано патриотизмом по обстоятельствам, весьма далеким от честной научной дискуссии.

Сегодня можно уверенно подвести итог бурным идейным баталиям двадцатилетия: патриотизм с очевидностью выиграл у либеральной демократии, но столь же очевидно проигрывает национализму. Национализм отвоевал свое законное место под солнцем и, хотя не вытеснил патриотизм напрочь из дискурсивной ниши, но заметно его потеснил и прочно прописался в общественном сознании.

Как тут не вспомнить гегелевский тезис о неодолимости нового. Тем более что самое новое, свежее идейное противостояние уже драматически развивается на наших глазах, о чем ниже.

Смена дихотомий

В чем главный камень преткновения, где проходит водораздел между националистом и патриотом? Ведь каждый националист – в то же время и патриот, хотя далеко не каждый патриот – националист. Что же их разделяет?

Ответ прост. Отличие националиста от патриота именно и только в том, что националист уже осознал, глубоко и непоколебимо, что нация – первична, а государство – вторично. Они диалектически неразрывны, как содержание и форма, но осознанный приоритет должен быть всегда у содержания. Нельзя решать проблемы государства в обход проблем нации. Бессмысленно надеяться, что можно укрепить государственность, не укрепив государствообразующий народ, собственно нацию.

Государство не есть самодовлеющая ценность. Атрибуты и институты государства хороши и полны смысла не сами по себе, а лишь постольку, поскольку выражают интересы нации. В этом случае они полезны, морально и исторически оправданны и имеют право на существование. В противном случае, если они не служат процветанию нации или, не дай бог, противоречат ему (а так часто бывает, и пример Советского Союза, истощившего русских до крайнего предела, далеко не единственный), они бессмысленны или вредны. И если принесенная им в жертву нация падет, то не уцелеют и они, не будучи исторически фундаментированы сами по себе (сошлюсь все на тот же далеко не единственный пример). Коль скоро государство не исповедует принцип «все для нации, ничего – против нации», оно обречено вместе со всеми своими атрибутами и институтами.

Как только патриот проникается этими простыми истинами, он автоматически превращается в националиста. Обратный метаморфозис невозможен, как невозможно бабочке вновь стать куколкой или гусеницей. Преображение истиной необратимо.

Собственно, именно в этом – простая и очевидная причина идейных побед национализма, его неудержимого продвижения в российском дискурсивном пространстве.

Не все в России радостно воспринимают эти победы и это продвижение. Не всех они устраивают, не все видят свое будущее радужным в перспективе этих побед и этого продвижения. Есть в высшей степени влиятельные силы, которые были бы рады «удушить в объятиях» русский национализм, а поскольку это не удается, то готовы вспомнить старый принцип «не можешь удушить – возглавь». В частности, правящие круги, под завязку набитые умными нерусскими людьми, прекрасно сознающими растущую общественную ценность русского национализма, очень хотели бы взять под контроль этот рост, при этом обязательно выхолостив из него самую суть: этнически русское содержание. Они пытаются сделать все, чтобы «Русский проект», не дай бог, и вправду не стал русским.

Именно поэтому мы сегодня наблюдаем своего рода смену дихотомий. Отживающий конфликт «патриотизм vs. национализм» сменяется разгорающимся конфликтом «национализм этнический vs. национализм политический (гражданский, цивилизационный… или какой там еще)». Вот в чем выражается то новое идейное противостояние, о котором было сказано выше.

Кремль как неловкий манипулянт

Полем битвы становится как политическая теория, так и политическая практика.

На практике это выразилось, например, в создании и скором закрытии Единой Россией «Русского проекта» под водительством Ивана Демидова, для оформления какового Кремлем были завербованы даже некоторые молодые честолюбивые журналисты, ранее позиционировавшиеся как «крутые» русские националисты, вроде Егора Холмогорова.

Вся соль официозного «Русского проекта», однако, состояла именно в том, что высокопоставленные прожектеры готовы были признать и объявить русскими кого угодно, только бы не тех, кто является русским по праву рождения.

Проект был презентован 3 февраля 2007 года в Центре социально-консервативной политики в ходе круглого стола на тему «Формирование российской нации». Характерны прозвучавшие здесь выступления «отцов» «Русского проекта», телеведущих Ивана Демидова, Михаила Леонтьева и Максима Шевченко. Первый заявил, что популярный лозунг «Россия – для русских!» поддерживается массами… при условии, что под русскими подразумеваются все граждане России. «Это, – добавил он, – стабильный ответ, то есть все здравые люди никогда не вносят в это понятие ничего ни этнического, ни расового, ни националистического». Леонтьев и Шевченко заявили: первый – что русский проект может быть только один – общегосударственная «имперская» идентичность; второй – что главной темой проекта должна стать защита и сохранение русского языка как главного связующего элемента «русского мира». Практически все участники дискуссии дружно отметили, что понятие «русскости» должно нести в себе не этнический, а общегосударственный патриотический смысл, необходимый для укрепления единой «политической нации». Таким образом, под маской цивилизационного или гражданского национализма вновь выступил старый добрый патриотизм.

Добрый ли? Ведь в сущности, перед нам в новой квазинационалистической упаковке опять возвысились знакомые контуры «безродного патриотизма» и «великодержавного космополитизма» советской эпохи. Хуже того, перед нами предстал нонсенс в квадрате: националистический интернационал.

Между тем национальная идея не может быть безнациональной. Попытка выхолостить национальное содержание из национального проекта кажется алогичной до предела. Но даже и в таком виде «русский» проект показался все же опасным для политиков либерально-демократической закваски. И вот депутат Московской городской думы Михаил Москвин-Тарханов, обладатель весьма характерного послужного списка (с 1990 года в движении «Демократическая Россия», с 1995 года – в «Демократическом выборе России», до 2003 года – в «Союзе правых сил», ныне – беспартийный член фракции «Единая Россия»), сделал знаковое заявление по горячим следам круглого стола. Для начала он присягнул: «В наши дни остается только одно основание «русскости» – самоидентификация. Попросту говоря, если ты имеешь начатки русской культуры и считаешь себя русским, ты и являешься русским». И затем с такой же простотой выразил свое опасение: «Некоторая наивность «Русского проекта» «Единой России» заключается в том, что он предполагает цивилизованное, разумное, рациональное обсуждение национальной проблемы. И тем самым невольно дает широкую трибуну оппонентам-демагогам. <…> И может так случиться, что широкое обсуждение проблем сведется к бессмысленным спорам вокруг того пропагандистского материала, который провокационно будут подбрасывать демократическому истеблишменту националисты, что может послужить пропаганде деструктивных идей в обществе, привести к раздуванию ксенофобии, эрозии демократической культуры, ослаблению российской государственности и созданию дополнительных политических возможностей для антиконституционных экстремистских сил. В связи с вышеизложенным предлагаю отложить широкую дискуссию по данным проблемам в рамках «Русского проекта» «Единой России» до лучших времен политической стабильности, развития гражданского общества, повышения благосостояния и упорядочения миграционных процессов в Российской Федерации».

Глас «единоросса» Москвина-Тарханова выразил явно не только его личное опасение. Правящие круги и впрямь испугались, что дискуссия вокруг проекта может потерять управление. И поэтому мертворожденный официозный «Русский проект», не протянув и года, вообще был бесславно втихую закрыт, а «его интеллектуальная обслуга, – как написал осведомленный “Stringer”, – осталась без куска хлеба».

Случившееся очень показательно и позволяет сделать прогноз.

Русский национализм превратился во влиятельное интеллектуальное и политическое течение, непрерывно набирающее силу и авторитет. Настолько, что чутко реагирующая власть пошла, мимикрируя, на создание подставного «Русского проекта». Но он, вопреки ожиданиям, не стал козырной картой в предвыборной игре партий: создатели испугались своего создания. В ходе обеих последних избирательных кампаний русская тема не прозвучала ни из одного партийного штаба! Вполне очевидно, что такова была установка Кремля: русские националистические лозунги ни в коем случае не должны были прозвучать с высоких трибун, несмотря на соответствующий общественный запрос. В итоге даже Единая Россия, которая создала «Русский проект» специально под выборы, вообще не задействовала эту карту. Табу!

Факт табуированности русской национальной темы на самом верху многозначителен. У страха глаза велики. Следует ожидать, что эта табуированность будет спускаться сверху вниз, охватывая СМИ, систему образования, академические круги и т.д. Недаром генпрокурор Чайка так сетует на Интернет, в принципе неподвластный репрессиям. А вот на всем остальном информационном пространстве от репрессий, увы, защиты нет. Это значит, что национализм вообще, а этнический национализм в особенности, вновь, как при советской власти, рискует превратиться в идейную персону нон грата.

Впрочем, единого мнения по поводу национализма как идейного мейнстрима в Кремле, по-видимому, нет. Что делать с растущим влиятельным общественным течением? По инсайдерским сведениям, за зубчатыми стенами творится новая попытка создать партию «русских националистов» (ну, куда от них сегодня денешься!), которым в качестве условия легализации предписано манифестировать, будто русский – это «человек с доминирующей русской кровью или культурно ассимилированный русскими» (цитирую неофициальный источник, раскрыть который не могу по этическим соображениям).

Вариант, как кажется, компромиссный. Но только на первый взгляд. Потому что вдумавшись, понимаем: допущение «или…» полностью аннулирует заявку на этнонационалистический подход, якобы сделанную в первых словах. Приведенный подход пытается объединить несовместимые принципы и категорически не может быть признан.

Между тем для «культурно ассимилированных» есть точное определение: «обрусевший». Хорошее старое слово, вполне положительная, почтенная характеристика. Однако «обрусевший» – это все-таки еще не «русский». Отсутствие русской крови является непреодолимым препятствием для зачисления в группу русских. Всякий иной подход антинаучен и уже поэтому политически контрпродуктивен.

Кремлю очень хочется решить не имеющую в принципе решения задачу. «Мы за русских, – хотел бы он сказать, – но только если русские – это на самом деле не русские, а все желающие». Из необходимости потрафить не очень-то значительному числу влиятельных лиц с нечеткой (в лучшем случае) национальной идентичностью, кремлевские записные горе-теоретики готовы оттолкнуть и разочаровать реальное русское большинство. Коль скоро первоначальный проект переработки русских в «россиян» явно и очевидно провалился, думается им, не стоит ли попробовать обратный ход: преобразовать россиян в русских?

Но и этому не бывать.

Чтобы завершить данную тему, сообщу, что жизнь подарила наблюдателям замечательную невыдуманную пародию на излюбленную кремлевскую парадигму русскости. Оказывается, в Интернете уже с 2002 года вывешен некий иной – самодельный «Русский проект». В нем – знакомый винегрет из расхожих тезисов, подобранных из националистических (в том числе квазинационалистических) писаний: «Русская идея – Святая Русь. <…> Русская Душа – чиста, она божье дитя. <…> Русский Дух – непобедим, он есть божественное проведение (sic!). <…> Русская цивилизация – царство Русского Духа. <…> Русская культура – духовна, она семя Русского Духа. <…> Русское государство – сакрально, оно есть тело Русского Духа. <…> Русская вера – жизнь в Боге. <…> Соборность – власть Духа». И т.д. Завершается довольно длинный список подобных откровений таким призывом: «Русские меценаты! Вы единственная надежда и будущее Русской цивилизации. С опорой на творческий потенциал русского народа Вы возродите Россию». После чего следует «План реализации», куда входит создание общественного движения «Собор русских меценатов», а затем распространение идеи Русской цивилизации и создание «Партии Русских Меценатов».

Вполне откровенный коммерческий проект на основе «русской идеи». В наши дни еще и не такое встретишь. В чем же соль? Она в авторстве.

Автор – некий Олеко Бикмуллин (надо полагать, безукоризненно «русский человек» – по самоопределению, разумеется).

В этой ненарочитой пародии, как в зеркале, отразилось все убожество и вся неправота концепции неэтнического национализма, столь любезной Кремлю.

Усмехнувшись, взглянем теперь на нее с позиций науки.

Есть пять причин, по которым неэтнический национализм любого толка (политический, гражданский, цивилизационный и т.п.) научно неправомерен вообще и невозможен, в частности, в России. Перечислю эти причины.

Социология: почему нельзя

Всякий начинающий социолог знает: социальную группу запрещено конструировать на основе неформальных признаков. В противном случае мы неизбежно теряем сам предмет исследования. Если у группы нет четко очерченных формальных границ, мы становимся неспособными ответить на самые простые, но неизбежные вопросы. Какова численность группы? Где ареал ее обитания? Где граница между группами? Как отделить члена данной группы от членов рядоположных групп? Кто и по каким критериям должен это делать, по какой процедуре? По каким критериям отбирать самих судей и кто будет это делать? И т.д. На эти вопросы нет сколько-нибудь аргументированных ответов.

Применительно к нашей теме это значит: как ни условно было при советской власти зачисление в ту или иную национальную группу на основании метрических свидетельств, несущих сведения о национальности родителей, но это был единственный способ представить относительно достоверную картину о национальном составе страны и об удельном весе той или иной национальной группы. Надо отметить, что советская система не только удовлетворяла требованиям социальных наук, но и была относительно мягкой, оставляла гражданину право и возможность выбора, но… только в границах его подлинных биологических параметров. То есть выбор должен был быть разумным и оправданным, обусловленным фактически, а не фантазийным. Например, человек, рожденный от отца русского и матери татарки был волен записаться либо в русские, либо в татары, но уж никак не в эфиопы, или китайцы, или в какой иной этнос. Ясно, что даже при таком подходе конечный результат мог быть достаточно зыбким (представим, что и матерью отца была татарка или женщина иной национальности), но это был какой-никакой формальный результат, поддающийся учету и – что самое главное! – позволяющий реально отразить наличие и удельный вес в стране людей с русской кровью, небезосновательно считающих себя русскими.

А теперь представим себе, что по воле леонтьевых и тархановых и на радость бикмуллиным мы начнем записывать в русские всех, кто «имеет в себе начатки (!) русской культуры и считает себя русским», тех, кто «культурно ассимилирован русскими». В какой бред, в какой понятийный хаос мы немедленно скатимся! Прежде всего мы сразу потеряем твердый критерий русскости и с ним – всякую возможность объективно отличить русского от русскоязычного, русскокультурного инородца (а нерусских этносов в России, между прочим, проживает, по данным бывшего Миннаца, аж 170 наименований, и абсолютное большинство из них, даже какой-нибудь «негр преклонных годов», имеют пресловутые «начатки»).

Национализм – любовь к своему народу. Но что такое «свой русский народ», «русские» с точки зрения социологии? Сравним два варианта ответа.

Первый. Русские – это русские по крови, по происхождению (ответ этнических националистов).

Второй. Русские – это русские плюс разнообразные нерусские, но не скопом (например, все русские плюс все нганасаны и тофалары), а выборочно, то есть все русские плюс некоторые нганасаны и тофалары, обладающие «начатками русской культуры и считающие себя русскими» (ответ неэтнических националистов). Таким образом, ворота в русский этнос открываются для всех желающих, этнос теряет свои этнические границы, а вместе с ними теряет и себя, так как по достижении некоей критической точки вполне может оказаться уже так, что «русские – это разнообразные нерусские (считающие себя русскими) плюс некоторые русские, подтвердившие свою русскую ментальность». Как и перед кем придется русским подтверждать свою русскую ментальность? Запросто может получиться, что комиссия подберется сплошь из нерусских, но прошедших тест на цивилизационную русскость. И тогда «русский татарин», «русский еврей», «русский чеченец», «русский украинец» и «русский армянин» будут сообща решать голосованием, достоин ли звания русского я, у которого все бабки и деды русского происхождения. Унизительный абсурд? Разумеется! Еще какой! Но ничем, кроме абсурда, неэтнический подход к этничности и не может окончиться.

Сколько русских проживает в России? Каков их удельный вес? Мы не сможем ответить на эти простейшие вопросы, поскольку никогда не сумеем заглянуть в душу каждому тофалару, или алеуту, или русскому, чтобы удостовериться в наличии «начатков русской культуры». И в чем должны выражаться эти «начатки»? В любви к селедке и винегрету под водочку (эдак все алеуты русские)? В знании Пушкина и Даля (эдак мы и существенную часть урожденных русских отсеем)? Кто и как удостоверит наличие этих «начатков»? Кто и как будет определять и устанавливать такую принадлежность? Кто подтвердит, что данный чеченец – на самом деле уже русский, а его брат – пока еще нет? Экзаменационная комиссия, особый комитет, паспортистка в милиции или некое доверенное лицо? Как будет доказываться и чем будет подтверждаться эта принадлежность? Письменным заявлением? Аттестатом? Справкой из ДЭЗа? О, идиотизм неизреченный, злостный!

Политология и юриспруденция: почему нельзя

Утратив четкие, однозначные границы социальной группы (в данном случае русского народа), мы теряем ее из вида в политической и юридической перспективах.

Мне могут возразить: а зачем вообще это делать – искать какие-то границы? Нет границы между русскими и нерусскими – и очень хорошо. Хочет полуграмотный представитель малочисленной или иной какой народности, чтобы его считали русским, – и прекрасно. Водки и селедки на всех хватит! А равно и Пушкина с Далем.

Да нет, ничего хорошего в таком всесмешении не будет, это прямой путь к уничтожению смысла самого слова «русский», а с ним – и русского народа как такового.

И что самое скверное, это путь к полному отрицанию прав и интересов русского народа, к полному отрицанию правосубъектности русских. Ибо если русские – это не поймешь кто, все желающие, значит русских просто нет. Если русские – это все вообще вместе, то есть никто, то тогда какие же у них могут быть права и интересы, свои, особые, этнические, какие есть у других народов, например, у титульных народов в республиках нашей Федерации или у коренных малочисленных народов Севера, или у репрессированных народов, или, наконец, у национальных меньшинств? Ясное дело, никаких.

Сегодня русский народ в российском законодательстве – фигура умолчания. «Крестьянин в законе мертв», – сказал некогда Радищев. «Русский в законе мертв», – перефразирую я. И могу ответственно заявить, что нас, русских, это не устраивает.

Между тем права народов – колоссальная юридическая проблема, требующая сегодня все больше внимания по мере постижения того, что именно этносы, народы являются главным субъектом мировой истории. И борьба народов за свои права и интересы – это мощнейший фактор современности. Если мы, русские, уйдем с этой арены, добровольно или под давлением откажемся от собственной правосубъектности, то никаких национальных прав нам не видать, как своих ушей без зеркала. Нашу судьбу за нас будут решать другие народы. Нужно нам это?

Борясь за русские национальные права и интересы, против национальной дискриминации русских, против государственной русофобии, мы ясно понимаем, что наша борьба – не есть борьба за счастье всего человечества. Человечество – человечеством, а своя русская рубашка ближе к телу, и свои национальные проблемы для нас бесконечно значительней. Поэтому так важно обеспечить справедливость при определении круга тех людей, которых эта борьба касается: кого считать русским. Как на этапе жертв и лишений (чтобы не возлагать бремя борьбы и ответственности на лиц, не обязанных его нести), так тем более на этапе победы и воплощения наших задач (чтобы не делиться правами с теми, у кого нет на то оснований). В противном случае мы рискуем дать лишние блага или лишние тяготы людям посторонним, совершенно этого не заслуживающим. Не нужно вешать на чужих людей свои проблемы, но не нужно и делиться с чужими людьми своими преимуществами.

Возьмем, к примеру, уже имеющиеся законопроекты «О разделенном положении русского народа и его праве на воссоединение» или «О русском народе», или предполагаемые подобные документы. Допустим, они однажды будут приняты. Кто сможет ими воспользоваться, кого они коснутся? Всех желающих, у кого будут обнаружены (кем? как?) «начатки русской культуры»? Понятно, что это будет и незаконно, и несправедливо, приведет к вакханалии этнического самозванства. Должен быть четкий формальный признак, по которому на одних граждан данный закон станет распространяться, а на других – нет. Нельзя приписывать нерусских в русские без спросу, это понятно. Но все дело в том, что спрос этот невозможно поставить на государственную ногу иначе, чем это было организовано через паспортные отделы Советской России. Сегодня мы имеем юридический казус: статья 26 действующей Конституции предоставляет всем право «определять и указывать свою национальность», однако весь свод российских законов не содержит даже упоминания о механизме реализации этого права. Паспортные отделы МВД отказываются брать на себя исполнение данной статьи Конституции, а суды всех уровней оправдывают их бездействие.

Принцип крови, исповедуемый этническими националистами, – как раз и есть в данном случае наилучший формальный признак. Он, вне всяких сомнений, является необходимым, базовым, единственно обязательным, без которого сама тема разговора теряет всякий смысл. Без него невозможно функционирование ни одного закона, трактующего права, привилегии и обязанности каких-либо народов, необязательно именно русского. Иначе мы впадаем в политико-правовой абсурд. Ибо любой закон всегда определяет права и ответственность некоей группы лиц. И если в эту группу начнут зачислять по неформальным признакам, руководствуясь собственным, произвольным пониманием предмета, скажем, «революционным правосознанием» в условиях национальной революции, то это приведет к беззаконию в массовых масштабах. Начнутся тяжбы о том, кто больше русский («водка-селедка плюс Пушкин»), кто меньше русский («Пушкин минус водка-селедка» или «водка-селедка минус Пушкин») и т.д.

Важно осознать раз и навсегда: никаких неформальных критериев в таком деле быть не может. Еще раз подчеркну, проблема критерия – это типовая проблема при определении некоей группы. Она давно решена в методологии, в социальных науках: следует использовать только формальный, только объективный критерий.

Те, кого не устраивает формальный критерий определения, вольны погрузиться в бесконечную и бесплодную дискуссию о критериях неформальных, которых может быть сколько и каких угодно. Я этим сыт по горло. И никому такого не желаю и не советую.

Антропология и генетика: почему нельзя

Из поколения в поколение передается псевдоисторический миф о якобы чрезвычайной этнической неоднородности русского народа, о том, что «чистых русских вообще нет», о том, что русские – это какая-то помесь, которая, если ее «поскрести», позволит обрести то ли татарина, то ли финна, то ли теперь уже и еврея и т.д. Основываясь на данном мифе, многие бойцы идеологического фронта, такие, как тот же Москвин-Тарханов, категорически отрицают саму возможность этнического национализма для русских, поскольку-де русского этноса как такового нет.

Биологические науки, антропология и генетика в первую очередь, не оставляют от этого мифа камня на камне. Они напротив, утверждают, что русские – один из таких народов Европы, чья гомогенность выше среднего, что русская однородность, выверенная по многим этнодиагностическим маркерам – от состава крови и узоров на коже пальцев рук и ног до племенного устройства высшей нервной системы, фиксируется на всем протяжении России от Калининграда до Камчатки. Как всякая популяция, русские имеют этническое ядро («чистопородные русские», совпадающие между собой по всему комплексу маркеров) и этническую периферию (где комплектность маркеров варьируется), но при этом ядро русскости достигает 37% всей популяции, что является рекордом для народов белой расы.

К примеру, Медико-генетический научный центр РАМН совместно с британскими и эстонскими учеными провел исследование, показавшее, что окончательная русская биологическая идентичность сформировалась между XIV и XVI веками в центральной и северной областях Восточной Европы (центр формирования – Великое княжество Московское). Ни о каком влиянии азиатских компонентов на данный процесс говорить всерьез не приходится. Русские отличаются не только от татар, евреев и многих других народов, но даже от украинцев, имеющих, по-видимому, иное, чем у русских, происхождение (от белорусов русские практически не отличаются). (Украина -- она немаленькая, так что тут надо уточнять, от донбассцев или же западенцев). Исследователи из Института молекулярной генетики РАН были приятно удивлены, проведя изыскания совместно с Уфимским научным центром РАН: выяснилось, что русские, живущие на расстоянии тысячи километров друг от друга (исследовались краснодарская и вятская группы), имеют гораздо меньше генетических различий, чем башкиры, проживающие по соседству. А значит, в отличие от башкир, имеющих в своем этногенезе девять этнических напластований, русские не являются синтетическим, сложносоставным народом вроде латиноамериканцев. Ученый краниолог Александр Козинцев на основании анализа черепов из центральной части России периода IV-I тысячелетий до нашей эры, пришел к выводу, что даже и столь далекие наши предки были расово чистыми северными европеоидами. А антропологическая экспедиция, возглавляемая знаменитым Виктором Бунаком, еще в 1955-1959 годах пришла к выводу, изучив более ста групп русского населения, что разброс значений антропологических признаков для этих групп в два раза меньше, чем для всего европейского населения. Все это позволяет утверждать, что русские – типичные европеоиды, по большинству антропологических признаков занимающие центральное положение среди европейских народов, то есть являющиеся эталонными европеоидами. Особо надо подчеркнуть: несмотря на то, что смешение с окрестными народами у русских, безусловно, происходило, их биологическая идентичность, по крайней мере за последнее тысячелетие, не менялась и исконная структура русского генофонда осталась в целом такой, какой была, не пострадав. Известный антрополог нашего времени Наталья Халдеева подчеркивает: «В целом все русские группы образуют общий графический кластер, относительно однородный по параметрам антропоэстетики».

Заметим, что на излете советской власти у русских была весьма низкая смешанная брачность на уровне 14,5% (причем сюда включались и русско-украинские, и русско-белорусские браки, что вряд ли правомерно). Сегодня она, надо думать, еще уменьшилась в условиях повсеместного разжигания «дружбы народов».

Стопроцентно биологически однородные народы встречаются редко (так называемые изоляты), но ведь и золота стопроцентного не бывает. Все относительно. Нам достаточно понимания двух обстоятельств. Во-первых, что русские – чемпионы этнической однородности среди всех потомков кроманьонца. Во-вторых, если порой и происходил подмес других подобных потомков (финнов, германцев, кельтов и даже представителей кавказско-балканской субрасы), то в таком случае никакой принципиальной «порчи» русская порода не претерпевала, поскольку возникала «реверсия» (Дарвин), то есть восстановление кроманьонского антропологического типа, исходного для русских. И даже вовсе чуждые гены, попав в русскую среду, поколение за поколением вытеснялись, будучи рецессивными, до полного исчезновения.

Итак, нравится это кому-то или нет, но русские как единое, однородное в целом племя – есть объективная реальность, фиксируемая с помощью самых современных научных методов. Это биологический факт. А, по словам Валерия Соловья, «расхожее и усиленно культивируемое представление о том, что нет-де, мол, чистых русских, что русские евразийский микст, – ошибка или откровенная ложь и клевета».

Отсюда с неизбежностью следует вывод о том, что русский этнический национализм имеет под собой твердую научную почву и, следовательно, право на существование, а неэтнический – ни такой почвы, ни такого права не имеет.

Когда мы, русские националисты, говорим о любви к русскому народу, о защите его прав и интересов, мы имеем в виду не нечто произвольное и безразмерное с неопределенными этническими и смысловыми границами, а вполне конкретный, древний и цельный народ, свое племя, родную кровь.

История: почему нельзя

Правильное понимание национализма неотделимо от правильного понимания феномена нации. В зависимости от истории той или иной страны, того или иного народа мы имеем право воспользоваться одной из двух концепций нации.

Первая, этатистская, политическая, именуется в науке «французской» концепцией и трактует нацию как согражданство безотносительно к этничности – просто население страны, замкнутое государственной границей, ни больше, ни меньше. Общность происхождения не включается в число признаков такой нации. Образец подобных наций нам представляют Франция, США, Канада, бывший СССР. Подозреваю, однако, что нацией такое население можно назвать лишь по недоразумению и вопреки всякой логике, ибо тогда французы, проживающие за пределами Франции – скажем, в английском протекторате Канаде или в бывшей французской колонии, а ныне независимой Гвинее, – это якобы уже вовсе не французы, а всего лишь франкоязычные. Зато настоящими французами приходится признавать негров и арабов – граждан Франции… Бред? Да. Но такова французская практика, в том числе юридическая. Она противоестественна.

Вторая концепция, расово-биологическая, именуется в науке «немецкой» и трактует нацию как фазу последовательного развития этноса (род–племя–народ–нация), в которой он обретает свой суверенитет посредством создания собственной государственности. Большинство стан мира являет нам нации именно в таком виде.

Соответственно такому пониманию можно говорить об этническом национализме, имея в виду именно и только немецкое понимание нации. И можно наоборот говорить о гражданском (политическом) национализме только в странах, где действует французское понимание (на мой взгляд, в корне неверное) нации.

Какое из этих пониманий применимо к России? О какого типа русском национализме можем мы говорить? Тут необходимо сразу же правильно расставить все акценты. В многонациональном СССР были некоторые основания говорить о политической, гражданской нации – советском народе. (Хотя время показало, что это был фантом, не что-то цельное и новое, а временный конгломерат наций, развалившийся в рекордно короткий срок именно по национальным границам.) Но в мононациональной России нет никаких оснований говорить о политической, гражданской нации «россиян». Соответственно не приходится говорить и о политическом, гражданском национализме.

Все познается в сравнении. Скажем, США и Канада – страны, созданные эмигрантами, пришельцами, вторженцами; у этих стран нет и по определению не может быть государствообразующего народа. В России такой народ есть, он один-единственный, и этот народ – именно и только русские. В тех странах «нация» – это фикция, обозначающая некий случайно сложившийся мозаичный конгломерат народов. В России же реально существует единственная нация – русский народ, создавший некогда здесь свою государственность и самоопределившийся на всей территории страны. В США коренные автохтонные народы загнаны в резервации, а все остальные пользуются нравственно оправданным равноправием – все будучи равными по положению пришельцами. В России же русские упорно не идут (и не пойдут!) в резервации, и никакое «равноправие» не кажется им справедливым в стране отцов, которую они создали и столетиями берегут от подобных хищных пришельцев.

Есть и еще одно обстоятельство, прямо указывающее на дефективность попытки отказаться от этнического критерия при определении национальности и, соответственно, национализма. Причем именно в России. Это – ее национально-территориальное деление. Французская концепция нации как гражданского сообщества несовместима с национально-территориальным делением страны. В принципе, категорически несовместима. Уж что-нибудь одно из двух. Либо – либо. Либо единая «российская нация» – но тогда, извините, никаких татарстанов, якутий, ингушетий, дагестанов и т.д. Либо национально-территориальное деление страны в том виде, в каком мы его имеем, – федеративное устройство, – но тогда не «российская», а «русская» нация плюс малые народы и национальные меньшинства. В России сегодня формально 21 национально-территориальная единица: два десятка президентов, два десятка конституций… Какая уж тут политическая «российская нация»?! Какой гражданский национализм?!

Культурология: почему нельзя

Нам осталось разобраться только с так называемым цивилизационным национализмом, базирующемся на общности языка и культуры.

Эта разновидность псевдонационализма отчасти обязана своим существованием все той же сталинской формуле нации, которая безраздельно и вне всякой критики господствовала в этнологии советского периода, инерцию чего мы не преодолели полностью до сих пор. «Русский грузинского происхождения», как он сам себя характеризовал, Сталин, естественно, дал такое определение нации, в которое мог вписать себя самого. Сделать это он мог только через указаную общность, и очень-очень многие нерусские или не совсем русские люди по вполне понятным мотивам крепко держатся за такую возможность причислиться к русскому народу (некоторые, правда, предпочитают делать это через православное воцерковление, во всяком случае, добавляют данный компонент как обязательный). Это вполне объяснимо, но никак не оправдано и антинаучно. В действительности обрести новую неврожденную национальность через приобщение к национальной культуре (языку, вере) невозможно. Русским можно только родиться, «стать» русским нельзя, как и невозможно перестать им быть, если уж таковым родился. Только такой вывод следует из последовательно логического рассмотрения проблемы этничности.

С первого же взгляда ясно, что попытка определить этничность через культуру ведет нас в порочный круг, например: русские – это люди русской культуры, которую создали русские, которые есть люди русской культуры, которую… и так до бесконечности. Но дело не только в этом, дело в принципе.

Лучше многих разъяснил теоретическую нищету цивилизационного (вообще, небиологического) подхода в этнологии историк Валерий Соловей: «Доминирующему в современном дискурсе социологизаторскому пониманию этничности вне зависимости от парадигматиче­ской принадлежности свойственно общее фундаментальное противоречие: этническая сущность (не важно, трактуется ее природа как примордиальная или сконструированная) описывается/определяется через сущностно неэтнические признаки/элементы. При этом остается непонятным, как и почему из неэтнических элементов возникает новое – этническое – качество».

В новой, только что вышедшей книге Соловей делает важное разъяснение:

«Значит, русскость – это кровь, и ничего больше? Ну отчего же. Конечно, русский язык и культура, природа и территория, общность исторической судьбы, – в общем, все известные критерии русскости, – имеют известную цену. Но только в привязке к биологии, которая не просто отправная точка или фундамент, а несущая конструкция всего здания русскости.

– Как же так? – возразят мне. – Ведь русские в подавляющем большинстве склонны определять этническую принадлежность по культурно-историческим и психологическим, а не биологическим критериям, почва для них важнее крови. Я охотно с этим соглашусь, тем более что таковы данные многочисленной социологии. Отмечу, правда, что в последнее десятилетие наметилась отчетливая тенденция валоризации (повышения ценности) принципа крови, особенно среди проходившего социализацию в постсоветскую эпоху молодого поколения. Но дело в том, что ответы людей на вопросы социологов не имеют ровным счетом никакого отношения к этничности, понятой биологически. Разве наша анатомия и наши гены зависят от того, что мы думаем о себе?».

Я не вижу возможности оспорить сказанное. Понятно, что коль скоро определение этничности через сущностно неэтнические факторы (культура, язык, религия) несостоятельно, то и говорить о каком бы то ни было неэтническом (в данном случае цивилизационном) национализме нет никакой возможности для людей мыслящих.

Что же значит быть русским?

Это значит, в первую очередь, иметь в себе русскую кровь (по подсчетам ученых-антропологов, все, в ком она течет сегодня, – родственники между собою в 23-м поколении). Вне этого условия все остальные требования пусты и бессмысленны. Человек, в котором русской крови нет вообще, не может считаться русским, как бы он ни был воспитан, как бы себя ни вел и что бы о себе ни воображал. Национальность у человека – то же, что порода у животных. Пуделю может сниться, что он – борзая, но пусть проснется и подойдет к зеркалу…

Нация есть большая семья, связанная общим происхождением, общей историей. Забота о ней естественна для члена большой семьи, как и забота о личной, малой семье. Этнический национализм – бабочка, выпорхнувшая из патриотического кокона, и обратно в пустую шкурку ее уже не запихнуть.

* * *

Итак, резюмирую: «неэтнический национализм» любого сорта («политический», «гражданский», «цивилизационный») есть нонсенс, порождающий лишь сумятицу в умах. По сути, это – не что иное, как новая маска ветхого патриотизма, проигрывающего национализму, но стремящегося к реваншу. Признать возможность неэтнического национализма – значит неизбежно встать перед необходимостью заново изобретать термин, обозначающий любовь к своему – и только своему! – племени. После чего начать новую борьбу за «прописку» этого термина в современном политическом контексте. Но это значило бы уподобиться Данаидам, вечно наполняющим водой бездонные бочки. Мне кажется, политологам следует уважать себя и не создавать перспектив подобной деятельности.

Неэтнический национализм истинным быть не может, надо это, наконец, признать.

Истинный национализм – это национализм этнический.

Истина есть знак качества мысленного продукта. Истинный национализм не может быть плохим, он может быть только хорошим. Хотя и хороший национализм может не нравиться многим и многим, как, впрочем, и любая истина.

Таким образом, хороший национализм есть этнический национализм.

В самом лучшем смысле слова.

Опубликовано в ж-ле «Политический класс» № 8, 2008 г.