Михаил Делягин
Что такое русскость: чем русская культура отличается от всех остальных
Статья полезна тем, что, с одной стороны, указывает на наличие особой русской цивилизации, а с другой -- изобилует типичными неточностями, возникающими при обсуждении этой темы.
Бесконечный спор между «почвенниками» и «западниками» лишь отвлекает нас от главного: от сути нашей культуры, объемлющей и объединяющей все, даже пытающиеся отрицать ее крайности.
А ведь уже скоро, по завершении 30-летия национального предательства, в ходе трудного преображения России и возрождения русской цивилизации нам придется в полной мере учитывать нашу специфику.
ВСЕЧЕЛОВЕЧНОСТЬ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ
Не являясь культурологом, я взялся за тему русскости, поскольку она заинтересовала меня с сугубо практической точки зрения. Я увидел массовость реакций в русской культуре, которые не описываются стандартными теориями.
В различных культурах граница между теми, кого носитель данной культуры признает людьми, равными ему самому, и всеми остальными, не признаваемыми людьми в социальном смысле этого слова, различна, — но, как правило, она существует.
Хорошо известны и подробно описаны культуры, считающие людьми в полном смысле слова лишь кровных родственников. Интеллигенция обычно умиляется многочасовым выяснениям наличия или отсутствия исчезающе дальнего кровного родства, происходящим при встречах носителей таких культур, не понимая, что причиной этого трогательного ритуала часто является не сентиментальность, а жесткий прагматизм.
Выясняя вопрос о кровном родстве, носители этой культуры прилагают огромные усилия не для того, чтобы при случае передать троюродной бабушке привет от внучатого племянника, но чтобы выяснить, кто сидит перед ними — человек или же биологический объект, которого можно без зазрения совести обмануть, а то и убить.
Русская культура является едва ли не единственной культурой современного мира, a priori воспринимающей как человека в социальном смысле слова любого, являющегося человеком биологически. Именно в этом наиболее выпукло и полно выражается ее всеобщий, всеохватывающий, космический характер
Общеизвестны культуры, не считающие людьми в полном смысле этого слова представителей другого народа, другой расы или другого вероисповедания. Последовательный кальвинизм отказывал и отказывает в праве быть полноправными людьми беднякам (и во многих в том числе даже и не кальвинистских странах бедняки долгое время не имели политических прав), а культура диктатуры пролетариата — богачам и священникам, а иногда и «буржуазной интеллигенции».
Уточнение: вообще-то диктатура пролетариата -- это из маркизма, также европейской теории. Как только большевики начали отходить от догм марксизма и начали строить социализм в отдельно взятой стране, они начали исправлять перегибы такого рода. Точнее, богачи-то легально могут быть лишь при несправедливом устройстве социума, а вот лишенцев восстановили в правах в Сталинской Конституции 1937 года.
Современная американская политическая культура, насколько можно судить, считает полноценными людьми лишь три категории: живущих в условиях признаваемой США демократии, искренне (с точки зрения самих американцев) стремящихся к ней или же являющихся политическими союзниками США. Всех остальных можно произвольно объявлять врагами и «вбомбливать в каменный век».
Уточнение: неизвестно, считают ли союзников полноценными людьми -- просто [пока] не "вбамбливают". И не предъявляют претензий о "нарушении прав человека", что бы те у себя не вытворяли.
История человеческой цивилизации до настоящего времени была связана с расширением круга признаваемых людьми; собственно, это медленное и сопровождающееся откатами, но неуклонное расширение и стало основным содержанием социального прогресса.
Русская культура является едва ли не единственной культурой современного мира, a priori воспринимающей как человека в социальном смысле слова любого, являющегося человеком биологически. Именно в этом наиболее выпукло и полно выражается ее всеобщий, всеохватывающий, космический характер.
Вероятно, данная особенность связана с многоплеменным, а по мере расширения и многонациональным характером русской культуры, а затем и самого русского этноса.
Именно всечеловечность русской культуры делает недопустимым вновь активизировавшиеся попытки урезать границы России до территории «чисто-русских», населенных этническими русскими регионов. Порочность этой идеи, интенсивно продвигаемой именно либеральными фундаменталистами и профессиональными «западниками», заключается даже не только в практических вопросах вроде того, к югу или к северу от Мурманска лежит граница Северного Кавказа и зачем России отдавать свою нефть и газ китайцам (которые неминуемо освоят азиатскую часть России при таком подходе).
Фундаментальная порочность идеи сжатия России до этнических границ (то есть много уже раньше границ XVI века) заключается в ее полном отрицании русской культуры, ее всечеловеческой сущности, не позволяющей, но прямо требующей считать «своим» любого, кто осознанной подлостью не доказал обратное.
Уточнение: просто относиться как к человеку. Всё же полностью "свой" -- это более узкое понятие.
Недаром справедливость является основополагающей чертой русского национального характера, высшей абстрактной, отделенной от практических интересов отдельной личности, ценностью
Уточнение: не одна справедливость, а в комплексе с волей.
Носитель русской культуры готов внутренне примириться с практически любым ущербом для себя (вплоть до лишения самой жизни), если по тем или иным причинам будет считать это справедливым. Важным проявлением справедливости является требовательность к себе (размываемая ленью) и ближайшим окружающим; в русской культуре права человека имеет лишь тот, кто выполняет служебные обязанности. Пренебрегающий интересами других утрачивает, по крайней мере частично, свои права как человека. (Интересно, что эта требовательность не распространяется на «начальство», воспринимаемое как отделенное от отдельного обычного человека «явление природы».)
Уточнение: нормальное русское отношение -- это баланс прав и обязанностей. Скажем, дворянин пусть имеет привелегии, но при этом должен для Родины не щадить живота своего. При этом высокое начальство может как бы выводиться за рамки: пусть жёсткий царь, но при этом поддерживает порядок на Руси и защищает от врагов. Тут отношение уже не как к "просто человеку" -- это надо понимать.
Другим выражением всечеловечности русской культуры служит, как представляется, принципиальное отсутствие в ней понятия абсолютного зла. У нас любое зло относительно, и даже с Бабой-Ягой в сказках добрый молодец прекрасно договаривается (и в итоге обманывает ее). Именно поэтому таким страшным потрясением стала Великая Отечественная война, в которой наша культура столкнулась именно с абсолютным по отношению к себе злом, самой возможности которого она попросту не предусматривала.
Почему это обманывает Бабу Ягу? Там всё сложнее, на архетипике, если говорить о действительно фольклоре, а не новодельных сказках.
Да и с ВОВ не так "в лоб". Ну в самом деле: получается, что автор одновременно заявляет о том, что для русских нет абсолютных добра/зла, и тут же вводит абсолютное зло -- как не русский, да?
Справедливость является основополагающей чертой русского национального характера, высшей абстрактной, отделенной от практических интересов отдельной личности, ценностью.
Тут очень рекомендую давнее рассуждение с комментариями "О русском менталитете и европейской ментальности".
Человечное отношение к представителям других культур и народов и отсутствие представления об абсолютном зле обеспечивает носителям русской культуры высокую гибкость и способность не только вести плодотворные переговоры, но и вызывать к себе долговременную симпатию (особенно по контрасту с носителями качественно иных культур). Минусом этой черты является повышенная уязвимость в критических ситуациях.
Утчонение: не "вообще в критических", а в специфических. При этом главная проблема: это именно снисходительное отношение к типа своим, которые реально работают на врагов и даже не скрывают. Вот когда внешняя агрессия -- то у русских проблем нет, всё понятно (и, таки да, при этом оккупанты всё равно считаются, хотя и очень плохими, но людьми), а вот внутри страны -- той же "пятой колонне" позволяется слишком многое. Это именно исторически присуще, что поделать.
ЕВРАЗИЯ И АЗИОПА В ОДНОМ ФЛАКОНЕ
Однако наиболее популярной специфической чертой нашей культуры является все же не ее всечеловечность (мы привыкли к ней, воспринимаем ее как нечто само собой разумеющееся и потому обычно не замечаем ее), а противоречивое сочетание в ней европейских и азиатских черт.
Тут важно понимать, что русская цивилизация -- это особая, отдельная, холистичная система, а не "надёпгано и отсюда, и оттуда". Одинковые и тем более схожие элементы могут быть в разных системах.
Наиболее интересна в этом отношении борьба европейских «культурных» элементов, в первую очередь индивидуализма (а русские — значительно большие индивидуалисты, чем даже американцы), и азиатского «варварства», в первую очередь привычки к насильственному внешнему объединению и, более того, органической потребности в нем.
Тут придётся привести цитату из другой статьи Делягина, чтобы понять мысль об индивидуализме:
Оборотная сторона жажды истины и стремления к справедливости, — этих отличительных черт русской культуры, — высокая нетерпимость друг к другу. Мы чудно умеем проводить разграничительные линии, отделять «чужих» и предъявлять претензии «своим», и это мешает нашей самоорганизации.
При всей хваленой «общинности» и «соборности» русские большие индивидуалисты, чем даже американцы. Именно это — в сочетании, правда, с исключительной адаптивностью — объясняет то, что мы являемся чуть ли не единственным народом, не образующим устойчивых диаспор за рубежом.
...
Разговоры об идеологии, отношении к истории, религии, тем или иным деятелям сплошь и рядом проводят границы даже внутри одной семьи, между самыми любящими и терпящими друг друга людьми.
Но когда речь заходит о том, что нужно делать в России «здесь и сейчас», выясняется, что наш народ как единое целое жив. Обнаруживается трогательное, памятное с советских времен единство подходов таксиста и академика, студента и полицейского, озлобленного рабочего и благоденствующего владельца завода, сосущего из него соки.
Нас по-прежнему объединяет простой, приземленный, практический здравый смысл — и тот, кто выразит его в политике, станет хозяином России без выборных процедур и переворотов, потому что Россия уже давно сделала свой выбор и теперь просто ждет, все менее терпеливо, соответствующих ему людей.
Прежде всего, нас объединяет любовь к свободе, особенно острая оттого — и этим мы отличаемся от европейцев, — что мы четко понимаем ее подчиненную роль перед насущными вопросами выживания. Мы знаем, что иногда своей свободой приходится жертвовать, иногда и вместе с жизнью, ради выживания семьи или страны. Мы знаем, что свобода — инструмент, как и демократия, и знаем, когда его приходится откладывать в сторону, и прощаем тем, кто подавляет ее в критических обстоятельствах даже с чрезмерной жестокостью.
Тем ценнее нам наша свобода, когда она возможна, и тем жестче мы реагируем на попытки отнять ее, когда для этого нет должных катастрофических причин.
Всякий, ущемляющий нашу свободу неоправданными репрессиями, не воспринимается нами как человек, и потому освобождение политзаключенных поддерживают многие из тех, кто после с удовольствием избил бы их в личной беседе.
Нас объединяет любовь к справедливости. Мы едва ли не единственные в мире, кто отказывается ради нее от своих интересов.
...
Мы твердо знаем про себя, что мы, какие есть, со всеми пороками и недостатками, — не рабы, а люди, и потому не приемлем игнорирования чувства собственного достоинства, особенно со стороны власти.
И мы знаем, что человек имеет не только «право на жизнь», но и на экономическое выражение этого права — гарантию прожиточного минимума. И не фиктивного, сопоставимого с пайками немецких военнопленных, а реального минимума, позволяющего в самых ужасных личных условиях не только выживать самому, но и сохранять семью, и воспитывать детей.
...Мы объединены абсолютным отрицанием... либеральных реформ... мы объединены и неверием в возможность позитивной справедливости, в справедливость без отмщения за ложь и воровство на протяжении всей четверти века национального предательства, в справедливость без восстановления массовых представлений о том, «что такое хорошо и что такое плохо».
Обычно индивидуализм понимают, условно говоря, по-американски (privacy как принцип), а коллективизм -- по-азиатски (человек -- вообще ничто без коллектива). У нас же своё, русское понимание: народ всегда готов объединиться для защиты от внешнего врага, при этом, когда всё нормально, идеально -- чтобы никто не трогал и не мешал заниматься своими делами. И своё мнение -- очень важно. Вполне себе Тёмный подход: есть принадлежность к общему, но при этом, в отличие от Светлого подхода, с сохранением индивидуальности.
Эта жесточайшая внутренняя борьба, в которой победа любого из двух начал дестабилизирует все общество и потому оказывается временной, является постоянной особенностью русской культуры и, вероятно, одной из фундаментальных движущих сил развития как ее, так и всего российского общества.
В идеале тут нет борьбы, а есть гармония. И таки да -- нельзя скатываться до крайностей дихотомии.
Принудительное внешнее объединение полностью свободных внутренне элементов — это и есть формула российского общества.
Почему "принудительное"? Именно что внешнее, от государства. Но согласие на это -- добровольное.
Ее происхождение исторически представляется достаточно очевидным.
С одной стороны, крестьянские хозяйства, в которых складывалась русская культура, с хозяйственной точки зрения были по-европейски самодостаточными, прекрасно могли обойтись без какой бы то ни было внешней помощи и были готовы поэтому стать первичной ячейкой, основой общества, как это произошло в развитых странах Европы.
С другой стороны, будучи самостоятельны внутренне, внешне эти же хозяйства были исключительно уязвимы, так как нападения кочевников и разбойников (которым большие пространства и растянутость транспортных путей давали намного больше шансов, чем в Европе), а затем и татаро-монгольское иго создавали необходимость их внешней защиты, были фактором постоянного принудительного объединения перед лицом внешних опасностей.
Принудительное внешнее объединение полностью свободных внутренне элементов — это и есть формула российского общества, наиболее четко выражающая движущее и развивающее его органически присущее ему внутреннее противоречие.
Исключительно интересным и важным с практической точки зрения, хотя и, безусловно, частным проявлением этой особенности русской культуры является органическое, хотя и противоречивое сочетание ценностей конкуренции с солидарностью и коллективизмом как в группах, так и в отдельных личностях.
А тут важно отличать западную конкуренцию от русской соревновательности.
Каждая организация, каждый коллектив, каждая неоформленная группа в российском обществе одновременно раздираются изнутри острейшей конкуренцией и являются скрепленным солидарностью монолитом в конкуренции с другими организациями, коллективами и группами. (В этом отношении исключительно интересна артель, являющаяся продуктом переноса в иные хозяйственные условия принципов крестьянской общины и представляющаяся органически соответствующей русской культуре исторической формой самоорганизации русского трудового процесса и российского общества в целом.)
Ситуация дополнительно усложняется тем, что один и тот же человек, как правило, является членом нескольких групп, которые конкурируют между собой как минимум за его силы и время.
Это пространство сложно переплетенных и разнородных обязанностей, сфер ответственностей и конфликтов и образует социальную ткань российского общества, требующую от его члена постоянного принятия решений в условиях высокой неопределенности. Правда, решения эти принимаются, как правило, неосознанно и случайно, так как к осмысленному принятию и сознательной реализации своих собственных решений носитель русской культуры не приспособлен; ему значительно комфортнее плыть по течению, ситуативно реагируя, а лучше пассивно подчиняясь объективным обстоятельствам или, в крайнем случае, внешней воле.
Сочетание конкуренции и солидарности, делая общество внутреннее разнообразным, создает предпосылки для невиданной эффективности, но и предъявляет при этом весьма суровые требования к качеству управления, — значимость которого при этом многократно повышается из-за пассивности преобладающей части общества в «нормальных» обстоятельствах.
ТЕРПЕНИЕ: СОБЛАЗН И ВЫЗОВ
Легендарная пассивность носителей русской культуры, готовность терпеть до самой последней возможности, уклонение от открытого конфликта является не только следствием «власти пространств над русской душой» (в России, в отличие от Европы, редко припирали к стенке население, – почти всегда было куда бежать, и она расширялась именно за счет такого бегства) и наследием длительного жестокого угнетения. Важную роль в формировании этой черты играли и скудость ресурсов, крайне ограничивающая материальную базу любого сопротивления и тем самым делающая его исключительно рискованным, и европейское ощущение самоценности собственной личности и ценности своей жизни (рисковать которыми оказывалось значительно труднее, чем в слитно-роевых традиционных азиатских обществах).
Терпение исторического русского и современного российского народов, продиктованное общей для них русской культурой, создает колоссальный соблазн и одновременно вызов любой системе управления. Она достаточно быстро обнаруживает, что управляемое ей общество прощает ей почти любые ошибки и притеснения и при этом почти не тратит сил (в силу не только пассивности, но и общей скудости ресурсов) не только на принуждение ее к нужным для него решениям, но и на простую обратную связь с нею. В результате у нее возникает ошибочное ощущение полной безнаказанности практически любого произвола по отношению к обществу, отлитое в начале 2000-х годов в классической формуле «Это быдло будет думать то, так и тогда, что, как и когда мы покажем ему по телевизору». Но это – ловушка для системы управления в терпеливом обществе, которое остается для власти «вещью в себе». Практическая реализация этого ощущения ведет к подспудному нарастанию общественного недовольства, которое не проявляется в резкой и отчетливой форме до тех пор, пока не разряжается – внезапно для правящей элиты и с крайней разрушительностью.
Разрушительность эта многократно усугубляется не только беспощадностью, но и точно зафиксированной тем же Пушкиным «бессмысленностью»: доведенное до крайности общество взрывается не осознанным и направленным на конкретные проблемы недостатки протестом, но принципиальным отказом подчиняться дискредитировавшей себя системе, в том числе и в тех сферах жизни, в которых она действовала разумно и никакого недовольства общества не вызывало.
Общим правилом является не только самоочевидное использование этого недовольства внешними конкурентами (от половцев до американцев), но и менее осознаваемое аналитиками неизбежное расслоение, внутреннее разделение и раздробление правящей элиты под действием обычно не осознаваемого ею весьма мощного «силового поля» растущего общественного недовольства. Это внутреннее раздробление управляющей системы и ее периферии многократно усугубляет разрушительность общественного взрыва (в том числе облегчением внешнего влияния), однако оно же обеспечивает управляющей системе необходимую гибкость и жизнеспособность, так как в ней еще до взрыва появляются не только идейные, но порой и организационные зачатки будущего, посткатастрофического устройства.
Принудительное внешнее объединение внутренне обособленных и самостоятельных единиц, вошедшее в плоть и кровь русской культуры, проявляется и как симбиоз ее носителя с государством, самоидентификация отдельной личности как части не только страны, но и государства, причем ее права воспринимаются как заведомо подчиненные интересам страны, воплощаемым в себе государством.
Нация -- это высшая степень развития этноса, на которой он образует государство. Противостояние личности своему этносу (и, соотв., гос-ву) -- ситуация, таким образом, ни разу не нормальная. Просто не надо смешивать государство и правительство, если в двух словах.
СИМБИОЗ ЛИЧНОСТИ С ГОСУДАРСТВОМ, НО НЕ ГОСУДАРСТВА С ЛИЧНОСТЬЮ
Государство воспринимается не как наемный управленец, но как ценность самостоятельная и высшая по отношению к обществу, которое оно скрепляет, спасает от опасностей и развивает.
Именно.
Подобно тому, как глубоко религиозный человек, как правило, не является целостной, законченной личностью, так как добровольно делегирует часть своей личности на небеса, лишаясь тем самым этой части и суверенитета над собственной жизнью, – так и русский человек делегирует часть своего «Я», своего самоосознания государству и вообще «начальству», выступающему представителем и олицетворением последнего и устанавливаемых им порядков (даже в сугубо частных структурах).
А вот тут -- глюк. Про религиозно верующих верно, а вот государство в идеале как раз и служит обшим интересам этноса, тут нет делегирования внешней структуре. Потому что микрокосм равен макрокосму. Делегируется не "часть "Я"", а лишь полномочиия.
Интересно, что сами слова «начальство» и «начальствовать», означающие буквально «давать начало», уже свидетельствуют о непропорциональной роли всякого внешнего (относительно отдельно взятой личности) управления для россиян.
Формулировка -- от западного, атомизированного социума. Собственно говоря, там и под личностью подразумевается всего лишь индивид. Для русских же "Личность не равна индивиду" © А.Н. Леонтьев.
Симбиоз личности с государством исключительно важен для понимания практических особенностей нашей культуры.
Именно поэтому в современности либероиды продвигают принцип "государство должно быть лишь обслугой" (то, что для богачей -- "забывают" уточнить), а марксисты уже сколько десятилетий долдонят о необходимости "отмирания" государства.
Именно в этом заключается секрет колоссальной эффективности и жизнестойкости носителя русской культуры, действующего «заодно» со своим государством (в этих случаях, действительно, «нам нет преград ни в море, ни на суше»). Именно в этом заключается секрет его же полной беспомощности и неспособности даже к элементарной самоорганизации (русские – единственный народ мира, так и не создавший своей диаспоры в США) и самозащите в ситуациях «оставленности» государством, которые по своим трагическим последствиям напоминают последствия «богооставленности» для истово верующих. В ситуациях же, когда государство по тем или иным причинам становится врагом своего народа, носители русской культуры и вовсе оказываются абсолютно беспомощными до «последнего предела» (а порой и за ним); в этом – одна из причин исключительно высокой роли инокультурных элементов в массовых (и особенно успешных) выступлениях против государства.
Аналогия с верующими не верна, причины разные. Тут дело не в вере и поклонении, а в психологии. Скажем, такая аналогия: живёшь с родителями, они о тебе заботятся, пусть и не идеально, вроде любят, ты их -- тоже, и внезапно выясняется, что они тебя продали на органы.
А так -- верно изложено.
Ощущение государства, даже явно враждебного личности, тем не менее как «своего» – одна из самых поразительных особенностей русской культуры, носители которого с легкостью прощают руководителям страны (да и любым «начальникам») то, десятую долю чего они не прощают своим ближайшим родственникам и друзьям! Ярким проявлением этой особенности является привычка называть государство и чиновников словом «наши», которое в сочетании с площадной бранью в их адрес производит на следящего за смыслом произносимых слов слушателя поистине глубокое впечатление. Выражение «наши мерзавцы совсем обнаглели» в России никому не режет ухо.
Это же относится и к нации. Как давно было метко замечено: русский может пару часов ругать русских и Россию иностранцу, а потом заехать тому в морду, если он станет поддакивать.
Слитность, неразделенность личности с государством обуславливает среди прочего и объективную безнадежность пересаживания на российскую почву западных демократических институтов (и всех остальных институтов, основанных на отделенности личности от государства и от другой личности).
Тут отсылаю к своей работе "Демократия без прикрас".
ОТНОШЕНИЕ К ТРУДУ: «СВЕРХЗАДАЧА», МОТИВАЦИЯ, «РУССКИЙ СПОСОБ ПРОИЗВОДСТВА»
Особенностью русской культуры является органическая неспособность ее носителя существовать без «сверхзадачи», без некоей цели, возвышающейся далеко над его повседневным существованием и придающей этому существованию философский смысл.
Если обращаться к известной притче, носитель русской культуры органически не способен не только «таскать эти треклятые камни», но даже и «зарабатывать на жизнь своей семье» – по-настоящему хорошо он может только «строить Руанский собор».
Потребность в «сверхзадаче» вместе с тягой к «справедливости» сформировали в рамках русской культуры весьма специфический тип трудовой мотивации, ориентированной на деньги лишь как символ этой справедливости.
Вот это -- очень верно.
Поэтому голое стимулирование работника рублем, что доказала вся практика последнего двадцатилетия (да и многие эксперименты с «хозрасчетом»), оказывается совершенно недостаточным, что многократно усложняет задачу системы управления. Простое для нее материальное стимулирование оказывается эффективным лишь при наличии внятно осознаваемой «сверхзадачи» (поэтому политические пропагандисты, а до них священники выполняли, по сути, непосредственно производственную функцию), но самое главное – его безусловная вторичность по сравнению с одобрением окружающих, являющимся непосредственным доказательством «справедливости» тех или иных действий одобряемого.
Практическим источником такой зависимости от мнения коллег по работе (равно как и общее для россиян стремление к «миру и согласию», пусть даже в ущерб собственным интересам) является соседский характер российской общины и в целом сельской жизни. Грубо говоря, ставший врагом сосед легко может сжечь ваш дом, тем самым уничтожив ваше благосостояние и пустив вас по миру, – поэтому с ним лучше ладить. Тысячелетняя жизнь в условиях практической реализации этой «доктрины гарантированного взаимоуничтожения», безусловно, наложила огромный отпечаток на русский национальный характер, -- но как минимум не меньшее влияние на формирование трудовой мотивации наложила все же экзистенциальная тяга к справедливости.
Важной особенностью русской культуры, выявленной в начале ХХ века зарубежными социологами и впечатлившей их до такой степени, что они ввели термин «русский способ производства», является склонность к штучной уникальной работе, но не массовой монотонной. Это связано и с органической потребностью в «сверхзадаче», с идеей которой монотонная простая работа связывается намного труднее, чем с «подковыванием блохи», и к индивидуальному ремесленничеству крестьян (во время зимы или при отпуске «на оборок»).
Таким образом, еще до появления конвейера была выявлена неприспособленность к нему русской культуры: выполнять монотонные однородные операции просто скучно, и поэтому наша страна делала прекрасные сложные машины (вроде боевых самолетов) и хронически не справлялась с более массовым и более простым производством (условно говоря, штамповкой).
Интересно, что бригадный подряд (вводимый в 70-е годы не только в нашей стране, но и, например, в Японии и США), позволяя уйти от конвейера и расширить сферу компетенций каждого работника, сделав его труд более творческим (или хотя бы менее монотонным), соответствовал объективным потребностям русской культуры. При бригадном подряде характер труда приближался к традиционному для нас артельному.
«Русский способ производства» при правильном использовании выведет российское общество из положения заведомо непосильной для него конкуренции с Китаем (ибо мы как работники всегда будем стоить дороже и всегда будем менее организованными и трудолюбивыми) в положение гармонического дополнения его. Ведь культура Юго-Восточной Азии идеально соответствует потребностям именно конвейерного производства, а русская культура позволяет развивать производство более сложных, «штучных» изделий.
НАШИ ГЛАВНЫЕ ВРАГИ: БОЯЗНЬ СЧАСТЬЯ И АВРАЛЬНОСТЬ
Конечно, говоря о в целом позитивных особенностях нашей культуры (равно как и о сочетающих в себе позитивные и негативные последствия для общественного развития), нельзя закрывать глаза и на ее, безусловно, вредные черты, на протяжении как минимум столетий мешающие нам нормально жить и развиваться.
Самая главный, едва ли не фатальный порок носителей русской культуры – боязнь счастья и инстинктивное бегство от него как от греха, неумение и, главное, искреннее нежелание любить себя и принимать себя такими, какими они являются. Это качество является прекрасным стимулом как для личного самосовершенствования, так и (при грамотном использовании со стороны управляющих систем) для общественной модернизации, однако оно же обрекает значительную часть народа на хроническое неблагополучие, как материальное, так и в первую очередь психологическое, которое, проявляясь в значительных масштабах, подрывает конкурентоспособность общества.
Вот тут даже не знаю, что именно Делягин имел в виду.
Возможно, речь идёт о счастье по-западному: индивид рад, что у него всё хорошо, не то, что у других. Для русских же счастье может быть лишь всеобщим. Как некогда писал Бакунин: "Я могу быть действительно свободным только среди людей таких же свободных, как и я. Утверждение моего права за счет права раба или даже человека менее свободного, чем я, может и должно внушить мне сознание моей привилегии, а не сознание свободы".
Нежелания любить себя я не замечал. Возможно, тут вновь взгляд "западного" типа. Помните баянистый анекдот про то, как больной после посещения психотерапевта не перестал мочиться в постель, но теперь этим гордится? Вот это -- именно по-американски, русский там не сможет. Для русских характерна именно честная критичность по отношению к себе -- и преодолевается она именно чувством причастности к некоей Сверхзадаче. Вот когда её нет, то и возникают проблемы.
Названное выше уклонение от конфликта до последней черты, по достижении которой следует неожиданный для привыкшего к отсутствию сопротивления взрыв, в тактическом плане удобно для управляющей системы, но в стратегическом плане является колоссальной проблемой. Именно эта черта вкупе с получением нефтедолларов стала причиной окончательного отказа от построения в Советском Союзе общества массового потребления, – отказа, который и привел к его краху.
Херня-с.
Во-1, зависимость СССР от нефтедоларов -- давно разоблачённый миф. Доля доходов от продажи топлива и электроэнергии (прошу обратить внимание – топлива и электроэнергии) в бюджете в действительности не превышает 10,3% в самые «зависимые» годы, а в среднем в период с 1980 по 1990 годы была около 8%. Это и есть та самая «нефтяная игла», о которой так любят говорить? Понятно, что 8-10% это немало, но называть это «иглой» (при том, что 8-10% это с электроэнергией, прошу не забывать), на мой взгляд является нечестным. Ведь как-никак, СССР практически всё производил сам, от внешних товаров зависел мало, и вряд ли уменьшение доходов от нефти даже в половину, могло как-то сильно повлиять на «развал» СССР. Тем более, как видно из данных выше, бюджет СССР даже в те годы рос. И уж совсем никак нельзя говорить, что «половина доходов СССР была от нефти, и РФ получила в наследство такую зависимую экономику».
Во-2, главная причина развала -- это вырождение идеологии в формалистику, чему соответствовала смена Сверхцели на "догнать Америку"
Несмотря на индустриализацию (и даже информатизацию), русская культура, российский образ жизни по своей природе остались глубоко сельскохозяйственными. Это проявляется не только в традиционных катастрофах и принятии стратегических решений в августе, не только в осеннем всплеске свадеб даже в крупных городах.
Привыкли. Традиция. Да, формировалсь с/х. Но с чего это весь образ жизни заявлять сельскохозяцственным?
Крестьянин, подчиняясь естественной смене времен года, привыкает уже хотя бы в силу только этого к «внешнему управлению» – и весьма естественно переходит от подчинения природным силам к подчинению силам общественным (и даже иностранным).
Однако главное проявление сельского характера русской культуры – авральный, крайне неравномерный характер как труда, так и всей жизни в целом. Крестьянин привык, что периоды исключительно интенсивной работы (на посевной и особенно на уборке урожая, когда «один день год кормит») перемежаются с длительными периодами хронического безделья (например, зимой). В результате добросовестное планирование на любом уровне в нашей стране вынуждено учитывать, что трудовой цикл начинается с длительного периода раскачки, за которым следует нормальная работа «в охотку», сменяющаяся диким авралом, в ходе которого могут быть как значительно перевыполнены первоначальные задания, так и разрушено все, что можно разрушить, – от оборудования до человеческих отношений.
Однако внятный учет этой и других особенностей русской культуры позволяет, как многократно показывала практика, добиваться непредставимых для иных культур, поистине фантастических результатов. Но, опять же, это предъявляет особые требования к системе управления, которая должна быть не столько «сильной», сколько «умной».
апрель 2018