Wolf Kitses

Мифология «новгородской свободы» и реальность

По случаю резкого обострения в СМИ монархической чесотки (повод — 400-летие Романовых) напомню следующее. Новгород – это загубленная московщиной Возможность. Возможность формирования нормальной буржуазной нации. Возможность православной реформации, уже сквозившая в новгородских ересях. Возможность демократии. Россия, созданная Москвой, противоположна и первому, и второму, и третьему. Россия ПО СУТИ антагонистична Европе. Лишь только Россия сформировалась как феномен, она немедленно вступила в конфликт с Ближней Европой в лице Новгорода. То, что эта Европа своя, русская, вызывало в Москве ОСОБУЮ ненависть. Россия садистски убила Новгород и насилием сформировала свой, ОСОБЫЙ тип русскости. Московитский тип. Триединый тип служаки, империалиста и раба. Если бы победил Новгород, мы не узнали бы опричнины, царизма, крепостничества, Ленина и Сталина. Мы были бы ДРУГИМИ. И страна у нас была бы совсем другая. А.А. Широпаев, «национал-демократ»

В современной либеральной и «национал-демократической» исторической мифологии Новгород фигурирует как экзистенциальный антагонист «тиранической», «азиатской» Московии, которая якобы унаследовала «восточный деспотизм» от Золотой Орды (Улуса Джучи Монгольской империи). Если «патриоты-государственники» апеллируют к истории России, уже объединенной Москвой, преклоняясь перед Рюриковичами и Романовыми, то их антагонисты, нуждаясь в «историческом примере»[1], взывают к прошлому Новгорода, где якобы царила чуть ли не средневековая демократия.

В основании новгородского мифа лежит несколько краеугольных камней.

Первый – это образ Новгорода как некого принципиального антагониста «восточного деспотизма», воплощенного сначала в Золотой Орде, а потом в Московском княжестве/царстве. Второй – Новгорода как «страны свободных людей» и «русской республики». Третий – Новгорода как, выражаясь словами процитированного выше Широпаева, «русской Европы», которая якобы взаимодействовала на равных с европейскими государствами тех времен, имела с ними дружественные отношения и была столь же развита, как и они.

Начнем с первого мифа. Как уже упоминалось в одной из предыдущих статей, Новгород пользовался поддержкой монголов, заинтересованных в процветании торговли в своих владениях – как в пограничном конфликте 1269 года с Тевтонским орденом, так и в произошедшем год спустя столкновении новгородцев с великим князем Владимирским Ярославом Ярославичем. Именно при участии ордынских баскаков Чевгу и Баиши Ярослав и новгородцы подписали договор 1270 года[2], сводивший власть князя практически к нулю[3] и предоставлявший новгородцам торговые льготы в «Низовской земле», т.е. Владимиро-Суздальском княжестве, владениях самого Ярослава Ярославича.

Не стоит забывать и о том, что политический курс новгородского князя Александра Ярославича Невского на подчинение Золотой Орде, получившего от монголов ярлык на великое княжение, пользовался полной поддержкой господствующего класса Новгородской земли – «вятших», бояр. Поэтому, если либеральные и национал-демократические историографы клеймят Александра как «монгольского коллаборациониста», то они должны признать такими же коллаборационистами и представителей новгородской «элиты», оказавших ему во всем этом полное содействие[4].

Впрочем, этим новгородско-ордынское сотрудничество далеко не исчерпывается. В 1281 году, когда монголы предприняли против великого князя Дмитрия Александровича карательную экспедицию, недовольные им новгородцы, когда тот бежал в Новгород,

«изидоша вси полкомъ противу, на озеро Ильмерь; князь же Копорьи отступися, а новгородци князю путь показаша, а не яша его, а дв? дщери го и бояры его с женами и с д?тми приведоша в Новъгород в таль»[5],

то есть выступили против него, взяли в заложники его семью и бояр и вынудили оставить основанную им крепость Копорье. После этого «при?ха князь Андр?и Александрович в Новъгород, и посадиша на стол?» – новгородцы признали своим ставленником ордынского марионетку Андрея, который перед этим донес на брата, что и стало причиной монгольской интервенции на Русь[6].

В следующем году Дмитрий попытался вернуть родовые владения – Переславль – в связи с чем новгородцы «идоша <…>на Дмитриа к Переяславлю» (Новгородская I летопись младшего извода). В походе участвовали также князья Москвы и Твери, позднее переметнувшиеся к Дмитрию и поддерживавшие его в борьбе с Андреем за великое княжение. Когда позиции Дмитрия усилились, новгородцы в 1288 году участвовали в его походе против тверского князя Михаила, с которым у Дмитрия возник временный конфликт, но после Дюденевой рати 1293 года новгородцы спокойно приняли вновь Андрея, с помощью татар утвердившегося на великом княжении, как своего правителя[7].

Распространенное представление о новгородских пиратах-ушкуйниках как о борцах с Золотой Ордой также не соответствует действительности. На самом деле ушкуйники гораздо чаще грабили в русских землях, чем в ордынских, и захваченных в плен русских продавали в рабство… татарам. Так, в 1375 году произошло следующее:

«Новгородци Великого Новагорода оушкуиници, 70 оушкуевъ, и стареишина беаше оу нихъ Прокопъ, а другыи Смолнанъ, и, пришедше, взяша градъ Костромоу <…> И шедше на Низъ по Волзе, пограбиша Новгородъ Нижнеи, много всякого полона взяша и градъ зажго[ша]. И поидоша на Низъ, и поверноуша в Каму, и тамо помедлиша неколико время. И потомъ внидоша Камою на Волгоу, и дошедше на Низъ по Волзе града Болгаръ, и тамо полонъ всь крестьяньскии попродаша Бессерменомъ, или Костромьскии или Нижняго Новагорода, жены и девици, и сами поидоша в носадахъ по Волзе на Ни[зъ] къ Сараю, гости крестьяньскиа грабяще, а Бессермены бьюще.

И доидоша на оусть Волгы, близъ моря, града некоего Хазьторокана, и тамо избиша лестию Хазитороканьскии князь, именемь Салчии; и та[ко] вси безь милости побьени быша, и ни единъ отъ нихъ не остася, а имение ихъ все взяше Безьсерменове; и такова бысть кончина Прокопоу и дружине его».

(Новгородская IV летопись. ПСРЛ. Т. 4, часть 1, стр. 304-305).

Не видим мы и какого-то принципиального антагонизма Новгорода с Москвой. Так, уже в 1296 году новгородцы заключили договор с Михаилом Тверским и Даниилом Московским, в котором прямо говорилось о оборонительном союзе против великого князя Андрея Александровича и татар[8]. Это, правда, не помешало новгородцам в 1301 году воспользоваться помощью Андрея для изгнания шведов, закрепившихся в устье Невы и основавших крепость Ландскрона (см. Новгородскую I летопись младшего извода).

Но апогея сотрудничество Москвы с Новгородом достигло уже позже, в правление князя Юрия Даниловича Московского, который вел в 10-х годах XIV века борьбу с Михаилом Ярославичем Тверским за великое княжение. Михаил на тот момент де-факто был другом Золотой Орды, послушно проводивший нужную ей политику, но недовольство новгородцев вызывало не столько это (когда Юрий стал другом татар, а Михаил – врагом, они и дальше держали сторону Юрия), сколько то, что Михаил не уделял внимания новгородским нуждам и вымогал у Новгорода деньги[9].

В этой борьбе Москва и Новгород дважды оказывали друг другу критически важную помощь. Так, в 1316 году, по-видимому, именно угроза удара в тыл со стороны московского войска под началом брата Юрия Ивана вынудила Михаила свернуть поход на Новгород, для которого он собрал войска чуть ли не со всей Северо-Восточной Руси[10]. Зато в следующем году, когда Михаил 22 декабря разбил москвитян при Бортенево, Юрий с помощью новгородцев собрал новое войско, что вынудило Михаила начать с врагом переговоры[11], завершившиеся в итоге отъездом обоих князей в Орду и казнью Михаила.

Уже после того, как в 1322 году – судя по всему, по доносу тверских князей – Юрий, ранее находившийся в милости у хана и даже женатый на его сестре, был лишен великого княжения в пользу Дмитрия Михайловича Тверского[12] — новгородцы продолжали считать Юрия своим князем и приняли его у себя, хотя традиционно новгородское княжение занимал великий князь Владимирский (что, помимо прочего, облегчало татарам сбор дани на русских землях). Он принял участие в новгородском походе на Выборг[13], а в 1323 году заключил со шведами Ореховецкий мир, установивший четкие границы в Карелии, безопасность торговли, а также обязавший шведов не вмешиваться в конфликты новгородцев с западными соседями — тевтонскими рыцарями и датчанами[14].

В 1332 году Иван Данилович Калита, новый великий князь Владимирский, по требованию Узбека, решившего увеличить взимаемую с Северо-Восточной Руси дань (и, по видимому, собираясь как минимум часть её положить в свой карман), затребовал у новгородцев увеличения дани; получив отказ, он оккупировал новгородские «пригороды» (Торжок и Бежецкий Верх)[15]. Но в итоге Калита и новгородцы пришли к компромиссу по вопросам выплаты дани[16]; боевые действия также обошлись без чудовищных зверств, сравнимых хотя бы с опустошением Торжка Михаилом Ярославичем Тверским.

Не стал конфликт и концом московско-новгородского сотрудничества. В 1372 году тверской князь Михаил Александрович (внук Михаила Ярославича) при поддержке литовцев претендующий в Орде на великое княжение Владимирское (а значит, и Новгород) попытался посадить своих наместников в Торжке. Новгородцы изгнали их и обратились за помощью к московскому князю, но Михаил успел взять штурмом и разграбить Торжок[17]. Произошла резня, которая, если судить по данным современной археологии, превзошла даже ту, что устроил за полвека до того его дед[18]. Позднее условием мирного договора Москвы и Твери было освобождение тех жителей Торжка, что были проданы тверитянами в рабство:

«А как еси взял Торжек, а кто ти с(я) будет продал пословицею новоторжан одернь, или будеш(ь) серебро на ком дал пословицею, тех ти отпустити по целован(ь)ю, а грамоты дерноватыи подрати» (Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV-XVI вв. М.-Л., 1950, стр. 27).

В дальнейшем до правления Василия II, когда новгородцы совершили ошибку, поставив на его соперника Дмитрия Шемяку, и его сына Ивана III крупных конфликтов между Новгородом и Москвой, не считая конфликта 1393 года, в ходе которого великий князь Василий I временно занял Торжок, а новгородцы – Устюг, но завершился конфликт мирно, причем, судя по всему, по инициативе новгородцев:

«князь великыи взя у Новагорода пригород Торжокъ с волостьми, и Волокъ Ламьскыи, и Вологду, и волостии много повоева; а новгородци взяша у князя великаго Устьюгъ город, Устижно, и много волостии поимаша; и в то время с об? сторон? кровопролитья много учинилося. И новгородци, не хотя видити болшаго кровопролитья въ крестиян?хъ, послаша послы к великому князю с челобитьемь» (Новгородская I летопись младшего извода).

Было ли новгородское общество обществом «свободных людей»? Если на счет восстаний 1255 и 1257 годов остается лишь строить предположения, то на счет восстания 1259 года можно уверенно заключить, что оно было вызвано произволом «вятших» бояр, пошедших на капитуляцию перед монголами и взваливших на простонародье все тяготы дани. Идеализация Новгородской «республики» неуместна – это была отнюдь не современная буржуазная демократия и даже не средневековая городская коммуна.

Современный историк Николай Кленов отмечает, что основными статьями новгородского экспорта были пушнина и воск, причем продажа пушнины осуществлялась средними и крупными партиями (сотнями и тысячами шкурок), что свидетельствует о том, что наиболее доходные сферы торговли были практически монополизированы крупным боярством. При этом торговцы Ганзейского союза, перекупавшие шкурки, строго следили за тем, чтобы они продавались в необработанном виде; по сути, Новгород в экономическом отношении был ганзейской колонией, экспортирующей необработанное сырье. При этом ткани Новгород был вынужден импортировать, причем до конца XVI века почти отсутствуют упоминания существования ремесленников-текстильщиков.

Новгородские улицы («концы») были четко привязаны к определенным боярским кланам, а ремесленники де-факто составляли клиентеллу того или иного боярина; ремесленные мастерские находились на боярских усадьбах, причем границы частоколов усадьб не менялись столетиями. При этом каждый из боярских кланов ориентировался на ту или иную княжескую группировку в «Низовской земле», о чем говорят и частые насильственные смены посадников, и мятежи, тогда как в полноценных средневековых республиках наподобие Венецианской такого рода перевороты происходили куда реже[19].

Не было у Новгородской республики и собственного флота, а также приморских городов; рост городов вообще происходил сильно медленнее, чем в остальных русских землях, поскольку развитие уже существующих городов Новгородом подавлялось (см. ниже), а основание новых новгородская правящая элита не приветствовала, опасаясь, что они станут опорой княжеской власти. По сути, Новгород существовал как своего рода «страна-бензоколонка», не развивающая собственное производство, а лишь доставляющее на Запад сырье – в первую очередь, меха и воск. При этом должность посадника всё время «реформировалась» в сторону превращения его в чисто боярского назначенца[20].

В XIV веке широко развивается процесс «обояривания» — бояре активно получают в раздачу новгородские земли, причем не пустующие, а с крестьянами, которые превращаются в крепостных. Управляющие бояр резко повышали повинности, вымогая всё больше и больше. Одновременно вследствие аграрного перенаселения стремительно шел процесс разорения крестьян; многие крестьяне сами шли в кабалу, чтобы как-то прокормиться. Таким образом, Новгородская земля едва ли не лидировала по темпам закрепощения населения ещё задолго до установления крепостного права в остальных русских землях[21]. Ещё новгородский договор с Михаилом Ярославичем Тверским, помимо прочих пунктов, содержит требование выдавать беглых холопов без суда[22].

Не лучше было положение и подвластных Новгороду финно-угорских народов. Новгородцы использовали карелов и ижору для набегов на Швецию и Норвегию (см. статью про Александра Невского), однако за попытки неповиновения жестоко расправлялись. Так, в 1278 году против карелов была предпринята карательная акция:

«князь Дмитрии с новгородци и со всею Низовьскою землею казни Кор?лу и взя землю их на щитъ» (Новгородская I летопись младшего извода).

Именно путем ограбления или сбора дани с финно-угорских племен новгородцы добывали пушнину:

«Въ то же лЂто идоша из Новагорода въ Югру ратью съ воеводою Ядреемь; и придоша въ Югру и възяша городъ, и придоша къ другому граду, и затворишася въ градЂ, и стояша подъ городомь 5 недЂль; и высылаху къ нимъ Югра, льстьбою рекуще тако, яко «копимъ сребро и соболи и ина узорочья, а не губите своихъ смьрдъ и   своеи дани»…» [НПЛ, стр. 40].

Немногим лучше обращались новгородцы и с подвластными ими собственно русскими городами. В большинстве случаев они даже не могли присутствовать на вече (!) – в отличии, например, от купцов немецкого Ганзейского двора[23]. Сами эти города находились под властью назначающихся из Новгорода посадников или служилых князей; назначались посадники из числа новгородцев без согласования с местным населением, которое могло в крайнем случае лишь писать на них жалобы; любые решения, принятые новгородским вечем, для этих городов были обязательны к исполнению[24].

Политика Новгорода по отношению к зависимым от него городам отличалась непоследовательностью и вероломством. Так, например, Новгород подавлял стремление к самостоятельности Пскова и местную пронемецкую партию, надеявшуюся в союзе с Тевтонским орденом и избавиться от новгородского владычества, и защититься от литовцев (см. статью про Александра Невского). Но при необходимости Новгород был готов сам пойти на союз с Тевтонским орденом против псковских сепаратистов[25]. Всё это привело к тому, что в XV веке псковитяне поддержали Ивана III против Новгорода.

Отношения Новгорода с условным «Западом» тоже трудно назвать особенно дружественными – его история полна пограничных конфликтов и со шведами, и с немцами. Утверждения о «партнерстве Новгорода с Ганзейским союзе» (или даже «членстве Новгорода в Ганзе», что совсем уж запредельное бесстыдство) в действительности означают высокую степень экономической зависимости Новгорода от неё – в каковой зависимости находились также, например, Скандинавия и Ливония. Но даже с учетом этого история взаимодействия новгородцев и ганзейцев представляет из себя историю непрерывных конфликтов и насилия. Как отмечает М. Бережков,

«В таких-то ссорах, крупных и мелких, то приводя друг друга к крестоцелованию, то вероломно нарушая его, то запрещая торговлю, то еще скорее спеша ее возобновить, торговали Новгород и Ганза до 1478 года, когда Новгород потерял свою самостоятельность».

Подведем итоги. Новгород вовсе не был «альтернативой Московии» — это было такое же боярское государство, только без лидера боярской корпорации в лице князя, а с фрагментацией и борьбой внутри этой корпорации, что в итоге и привело Новгород к гибели. В социальном отношении это было общество с величайшим расслоением и паразитированием кучки новгородцев на покоренных городах и народах; в экономическом плане – сырьевая колония Ганзейского союза, торговавшаяся и конфликтовавшая с ним за возможность выгоднее сбывать экспортируемое сырье. Гибель подобного политического образования была закономерна – удивительно лишь, что она наступила так поздно.

Напоследок нельзя не отметить, что история весьма злобно подшутила над апологетами новгородской «свободы» — по мнению большинства историков, именно Новгородская судная грамота 1471 года (то есть свод законов «вольного» Новгорода) стала одним из основных источников созданного в правление Ивана III в 1497 году общерусского Судебника, то есть законодательства «деспотической» Московии.

Примечания