Жил некогда пастух. Пас себе овец, никого не трогал. Однажды же на него хлопнулась благодать, да и чуть было не вывихнула ему мозги насовсем. Очнулся бедолага уже крепко верующим в бога истинного. И так уж его эта благодать тюкнула по маковке, что пошел он, наплевав на овец, проповедовать истинного бога и обращать всех подряд в истинную веру. Однако получил по морде. Пострадав таким образом за веру, окончательно в ней укрепился, и на другой день отправился за солдатами, дабы обратить их в истинную веру, и дабы они помогли ему совладать с пропадающими в ложной вере односельчанами. Солдаты, однако, накостыляли ему так, что было ему видение, пока его водой отливали: явился к нему бог истинный, пошлепал по щекам легонько, да и говорит, мол, ладно, раз уж ты такой настырный, на тебе мои заповеди, не хуже любых других; по крайней мере, говорит, и хмыкает этак скептически, вреда от них особого не будет. Ну, и выдает ему полный список, мол, каждый человек имеет право на жизнь, никто не может подвергаться, да никто не может отнять, да никто не вправе посягнуть, - ну, и далее, по тексту. Пастух, дело ясное, от счастья вовсе одурел, вопит: спасибо, боже святый, что сподобил истины вечные, нетленные познать, а уж я их утвержу на земли на веки веков. Бог истинный аж опешил, ах, вечные, говорит? Ну, паря, говорит, - польстил старику, польстил. И рожу опять-таки скорчил весьма саркастическую, да с тем и исчез.
Очухался этот балбес еще вдвое окрыленным противу прежнего, кое-как на ноги встал, и пошел в столицу, к местному шишке, дабы обратить его в истинную веру, и дабы он помог ему образумить солдат, чтобы помогли они ему совладать с пропадающими в ложной вере односельчанами.
На этот раз ему так легко отделаться не удалось, но, когда пришел в себя в кутузке, вера его утроилась противу прежней. Понял он, что вера его сильней власти земной, да и скинул, помолившись, его окаянное высочество. Черт его знает, как оно так получилось, но скинул. Сел на его место, и давай править. Солдат образумил (сколько осталось - все образумились), односельчан (опять-таки, сколько осталось) в истинную веру обратил. Служителей же богов иных и ложных, о душе их заблудшей заботясь, истребил к едреней фене. Благолепие настало в государстве.
А его нераскаянное высочество как-то ухитрился смыться в последний момент, и давай соседних королей, шалопаев, подзуживать: мол, ересь, грабеж, мятеж, пособите, хлопцы.
Соседи же, даром что шалопаи, с его резоном согласиться не спешили: раз уж скинули тебя, дурня, так и молчи теперь в тряпочку, разиня. И его языческое высочество на всякий случай оказался в крепости, но только не с высочайшим визитом, а на подольше.
И все бы так и сошло балбесу пастуху с рук, но уж больно сильно его благодать шмякнула. Глядь направо - сидит князь, молится ложным богам и у кого ни попадя право на жизнь изымает. Глядь налево - сидят бароны, идолопоклонничают, и кто мимо ни пройди, подвергают. А уж графья-то, графья! Мало что шалопаи, так безбожники, а отнимают да посягают - направо и налево, аж жуть берет. Нет никакой силы на такое безобразие смотреть.
И отправился пастух со своим войском проповедовать веру истинную. Долго ли, коротко ли проповедывал, о том сведений нет (а в летописях за тот год только и написано: "Да что ж это за тудыть-сюдыть, мать твою растак!"), а обратил он в истинную веру чуть не половину всех соседских владений. Остальные же соседи, разузнав, почему дым столбом, а на столбах их коллеги бывшие висят, ситуацию оценили верно, собрали поболе живой силы с техникой, прихватили заодно и его безбожное величество из крепости, для официального статуса, да и обложили войско праведное с полной тактикой и по всей стратегии. И не успел пастух утреннюю проповедь дочитать, а глядь, его уже и в крепость волокут.
И вот тут-то чудо приключилось. Сел он в карцере в лужу помельче, головой к камню прислонился, - и то ли от того, что голова остыла, то ли от того, что холодная ванна для задницы действие оказала, а наступило у него просветление. Это как же, думает, так вышло, что с такими-то заповедями отменными, да такого я натворил? Ведь что проповедывал-то? Мол, всякий имеет, - а у скольких отнял? Никто не может? Так а скольких подвергнуть пришлось? Никто не имеет права посягнуть? А как же было не посягать? А далее, по тексту? Вообще жуть! Подсчитал он, сколько всего натворил, да и поплохело ему изрядно. Уж на что соседи были люди темные, веры истинной не знающие, заповедей истинных не ведающие, а и у них за десять лет столько противу заповедей этих не делалось, сколько у него за день проповедывания. Взмолился он тут: господи, орет, делай, что хошь, хоть в ад живьем скинь, а не хочу я ничего, как бы только овец пасти, да всей оной мерзости не натворить, и катись ты со своими заповедями вечными к богу в рай.
Да и проснулся, где его благодать-то шмякнула, только в луже: дождик начался. Проснулся и видит - идет к нему бог истинный, и говорит: ну как, как был ты над овцами пастух, так и есть, и никаких тебе за веру войн; доволен? Он: доволен, говорит, господи, еще как доволен. А бог ему: так какого ж ты черта столько суетился?
И давай ему физиономию вылизывать. Тут пастух совсем проснулся, собаку отогнал, овец недосчитался, по морде, в хвост и в гриву за то был бит, но и со всем тем премного остался небесам всеблагим благодарен, и с тех пор, случись благодати его коснуться, - сразу, в чем был, плюхался в ближайшую лужу.
А ежели ему кто начнет про истины вечные рассказывать, лупит чем ни подвернись по чему ни попадя.
Warrax Black Fire Pandemonium™ http.//warrax.net e-mail. [email protected]