Дмитрий Румянцев
Вопросы терминологии или Националисты, нацисты и все, все, все…
Некоторое время тому назад в письме модератору одного некогда известного форума, позиционирующего себя, как национал-социалистический, я задал вопрос: ощущает ли он хоть какую-то разницу между терминами «националист», «национал-патриот» и «национал-социалист». Вопрос был задан не случайно, поскольку модератор (как, впрочем, и многие посетители) попеременно называли себя то национал-социалистами, то националистами, то национал-патриотами. Мой вопрос, как и следовало ожидать, остался без ответа. Да я особо и не рассчитывал на него, поскольку прекрасно знал, что для многих людей никакой разницы в указанных терминах нет.
Вопрос терминологии — далеко не праздный. Все без исключения традиционные культуры в имени существительном видели всегда нечто большее, чем просто часть речи, с помощью которого один предмет отличается от другого при разговоре. Вот что по этому поводу писал Фридрих Ницше: «Право господ давать имена заходило столь далеко, что позволительно было бы рассматривать само начало языка как проявление власти господствующих натур; они говорят: «это есть то-то и то-то», они опечатывают звуком всякую вещь и событие и тем самым как бы завладевают ими». («К генеалогии морали», рассмотрение первое).
Любой термин есть проявление воли к власти того, кто этот термин вводит в обращение. Отсюда, принятие того или иного термина обществом есть факт признания права на власть автора нового термина. Например, мы все были свидетелями того, как в конце 80-х — начале 90-х годов прошлого века в русский язык вошли, активно разрушая генетику языка, такие термины, как: «дистрибутор», «пролангация», «ваучер», «фьючерс», «маркетинг», «спикер» и пр. Первоначально часть общества резко негативно воспринимала данную терминологию, по мере сил защищая свой язык, т.е. пытаясь противодействовать претензиям на власть авторов нововведений. Однако сегодня эти термины уже ни у кого не вызывают отторжения. Иначе говоря, те, кто их ввёл в активное обращение, признаны обществом (de facto) имеющими право на власть (по крайней мере до тех пор, пока не найдётся силы, желающей это право оспорить реальным действием). В этой связи интересно проследить генеалогию некоторых терминов.
Что, собственно, означает термин «национал-патриот», кто выдумал его и для каких целей ввёл в обращение? Достаточно набрать в любом поисковике слово «национал-патриот» и почитать статьи, список которых будет выдан по запросу, чтобы понять: термин «национал-патриот» чаще всего употребляется в уничижительном значении. Строго говоря, термин «национально-патриотические силы» появился ещё в 30-е года XX века в среде белоэмиграции. Однако следует различать изобретение термина и его введение в активный словарь языка. Показательна, например, в этой связи история слова «робот».
Как известно, автором этого слова является чешский писатель Карл Чапек. В начале века он, вдохновлённый развитием науки, написал фантастический роман, в котором для обозначения искусственных людей-монстров использовал популярное в ту пору слов «голем». Однако издатель, к которому принёс рукопись Чапек, слово «голем» забраковал (якобы это была чья-то зарегистрированная торговая марка). Обиженный Чапек выдумал термин, взяв за основу настоящую фамилию издателя — Роботов (в литературном мире он использовал псевдоним Крыпчак). Но кто сегодня помнит тот роман Чапека? И кто стал бы употреблять сегодня этот искусственный термин, если бы в 50-х годах прошлого века Норберт Винер не создал новую прикладную науку — кибернетику, давшую старт бурному развитию роботехники. Популяризатором термина «робот» стал другой фантаст — Айзек Азимов. (Кстати, для любителей поискать «известный след»: и Норберт Винер, и Айзек Азимов — Исаак Озимов, были детьми еврейских эмигрантов из России).
Но вернёмся к «национал-патриотам». Как я уже сказал, не важно, кто придумал термин, важно — кто его ввёл в активный оборот. Термин «национал-патриоты» стал активно использоваться в конце 80-х годов пошлого века еврейскими публицистами для обозначения таких организаций, как общество «Память». Термин «патриотизм» в то время имел чёткую государственническую окраску и с обязательной приставкой «советский» входил в набор официальных пропагандистских штампов.
Термин «национал-патриоты» стал находкой для либеральной прессы, поскольку с одной стороны намекал на национал-социализм (префикс «национал»), а с другой — на близость «Памяти» к государственным структурам (постфикс «патриотизм»). Тогда же был сформирован и облик «образцового национал-патриота»: малообразованный полупьяный дремучий угрюмый бирюк, готовый «жечь жидов в духовках» и желающий всю Россию обрядить в кафтаны и плясать под гармошку с балалайкой. Бред? Не скажите, любой образ врага — а журналы типа «Огонёк» создавали именно образ врага — должен быть лубочно карикатурен до омерзения (посмотрите, например, на политические карикатуры времён Второй мировой войны).
В 1990-х годах образ национал-патриота был слегка изменён: место бородатого злодея с хоругвями занял бритоголовой бесчинствующий молодчик, у которого вообще ничего святого нет за душой (готовый убивать даже «таджикских девочек»). Но сам термин и его резко негативное, уничижительное значение осталось. И сегодня термин «национал-патриоты» по прежнему употребляют только либеральные публицисты и… некоторые русские националисты. Являясь самыми последовательными и непримиримыми «жидоедами» в среде всего русского националистического движения, но употребляя еврейский термин, эти националисты фактически признают право евреев «опечатывать звуком всякую вещь», т.е. признают их претензии на власть в России. Что, согласитесь, о высокой умственной организации этих людей не свидетельствует (в данном случае я имею в виду, разумеется, «национал-патриотов»).
Впрочем, тех, кто, называя себя национал-социалистом, одновременно использует для самоидентификации термин «национал-патриот», к счастью не слишком много. Гораздо больше тех, кто постоянно использует термин «националист».
Термин «национализм» имеет более длительную и, если можно так выразиться, благородную историю. Ещё европейская революция 1848 года проходила под националистическим лозунгами. Но самое любопытное (уверен, для многих это станет сюрпризом) — национализм возник одновременно с либерализмом и входил в единое с ним политико-идеологическое пространство. Строго говоря, изначальный либерализм, точно также как и национализм апеллировали к принципу народного суверенитета. Вообще, западноевропейский буржуа середины XIX века пришёл был в замешательство, если бы ему сообщили, что либерализм и национализм необходимо противопоставить друг другу.
Вот что замечает по этому поводу автор «принципа фальсификации» Карл Поппер: «Хотя это может показаться странным, но современный национализм, несмотря на внутренне присущие ему реакционные и иррациональные тенденции, на протяжении короткого отрезка времени (как раз перед появлением Гегеля) был революционной и либеральной концепцией. Благодаря исторической случайности — вторжению в немецкие княжества первой национальной, а именно — французской армии под командованием Наполеона, и реакции, вызванной этим событием, — национализм перешёл в лагерь свободы». Национализм, как именно либеральную идею, характеризует в своей работе «Национальная политика, как оружие всемирной революции» великий русский мыслитель Константин Леонтьев (которого несправедливо называют «русскими Ницше», тогда как правильнее скорее Ницше назвать «немецким Леонтьевым»). Любопытно также почитать патриотическую проповедь либерала Фихте в его «Речах к немецкой нации» 1808 года.
Мне могут возразить: возможно в XIX — начале XX века дело обстояло именно так, но сегодня национализм однозначно является идеологией, враждебной либерализму. На самом деле, это далеко не так. Конечно, в среде русских националистов имеются группы, выступающие против либерализма (рассматривая его преимущественно через призму «еврейского происхождения»), но в целом либерализм и национализм не являются взаимно непримиримыми системами идей и доныне. Вот, например, характерная цитата: «…разумный и стабильный международный порядок может строиться лишь на уважении к нациям и национальным государствам. Национализм, национальная гордость и национальные институты, несмотря на присущие им недостатки, формируют наилучшую основу для действующей демократии». Под этой цитатой пожалуй подпишется любой русский националист (ну разве, выкинув финальный пассаж про демократию); взята цитата из книги «Искусство управления государством» одного из китов современного либерального общества — Маргарет Тэтчер.
Упрощённая пропаганда, осуществляемая некоторыми русскими организациями начала 90-х годов утверждала, что национализм — это любовь к своей нации. С таким определением сложно согласиться. Слишком уж размыт термин «любовь». Существуют, конечно, и «более научные» определения, но оттого не более точные. Но в любой интерпретации под национализмом понимается набор идей, утверждающих, что в государстве, в котором большую часть населения составляет некий народ, вся полнота политической и экономической власти должна быть сосредоточена в руках этого народа, т.е. — большинства. Но идея примата власти большинства — идея сугубо демократическая. И не случайно большое количество националистов — как в России, так и в Европе — именуют себя национал-демократами (а то и национал-либералами, как например Пётр Хомяков). Это не камуфляж, не прикрытие, призванное выйти из под действия законов «о запрете на пропаганду нацизма». Нет, типичный националист — это демократ.
Может показаться, что данная логика идёт полностью вразрез с повседневной практикой национализма (по крайней мере, в России). В самом деле, если национализм — это демократическая тенденция, то почему же националисты так активно не приемлют современную демократию? Но противоречие здесь — кажущееся. Политические режимы современных США и Европы (а вслед за ними и России) только называются демократическими. На самом деле, в этих странах (и в России в том числе) осуществляется власть меньшинств: политических, национальных, сексуальных и пр. Поэтому всё логично, истинные демократы — националисты (сторонники власти титульной нации, власти большинства) борются против демократов фиктивных (самозванцев, представляющих те или иные меньшинства).
Так что же, национал-социалисты, которые отрицают власть большинства, не являются националистами? По большому счёту — да, не являются. Причём отрицание принадлежности национал-социализма к националистическому движению исходит в первую очередь от самих националистов. Достаточно просто посмотреть на всех этих национал-капиталистов, национал-коммунистов, национал-демократов, национал-большевиков и прочих «национал-», чтобы убедиться в их схожести в одном важном для нас вопросе — резко отрицательном, если не враждебном, отношении к национал-социализму.
Что же не устраивает националистов всех мастей в национал-социализме? А вот именно базовая национал-социалистическая установка на то, что меньшинство очень часто лучше и ценнее большинства. Разумеется, национал-социалисты желают счастья своему народу ничуть не менее «националистов вообще». Однако там, где националист говорит: «в новой России будет править русский народ», т.е. — большинство, последовательный национал-социалист утверждает: «в новой России будем править мы — национал-социалисты», т.е. — меньшинство. Национал-социализм невозможно понять и принять, не поняв и приняв идею элиты общества, имеющей абсолютное право на управление обществом.
Национал-социализм — это не просто стремление к власти во имя освобождения своего народа. Национал-социализм — это стремление в созданию нового типа человека, который будет по физиологическим, интеллектуальным и духовным параметрам многократно превосходить «просто человека» и, осуществляя свою власть, будет исходить в первую очередь из собственных интересов — интересов элитного меньшинства. Последовательный националист желает улучшения условий существования своей нации, последовательный национал-социалист — улучшения самой нации. Здесь и проходит барьер между национализмом и национал-социализмом. Вот именно это более всего ненавидят «националисты вообще» в национал-социалистах. Националисты «нутром чуют», что мы — национал-социалисты — не только не рассматриваем их как равных партнёров, но видим в них точно такие же объекты прагматического использования, как и любые другие общественные институты Системы, которая должна быть в конечном итоге уничтожена нами.
Возникает вопрос: но раз национал-социализм по некоторым вопросам совпадает с доктриной национализма, то разве будет ошибкой называть национал-социалистов националистами. На это можно ответить следующее. В принципе, каждого офицера можно обобщённо назвать и солдатом (т.е. человеком, защищающим с оружием в руках свою страну). Но лучше всё же офицера называть офицером, дабы не возникало терминологической путаницы. Но, даже называя его солдатом, следует иметь в виду, что любого солдата при этом офицером назвать нельзя. Точно также, если национал-социалист по тактическим соображениям (или просто в силу костной привычки), называет себя националистом, то всё равно должен иметь в виду, что между ним и «классическим» националистом лежит целая пропасть, а модель иерархического элитарного национал-социалистического государства также далеко отстоит от модели классического националистического государства, как космический аппарат многоразового использования от воздушного шара.
Строго говоря, размежевание национал-социализма и классического национализма произошло ещё в октябре 1931 года, когда Адольф Гитлер принял решение не входить в коалицию националистических партий Германии, возглавляемую медиамагнатом Альфредом Гугенбергом. Впрочем, и до этого Гитлер сотрудничал с националистами лишь потому, что нуждался в поддержке прессы. У Гугенберга (в отличии от современных русских националистов) была мощная сеть действительно массовых газет. При этом Гитлер, беря деньги националистов, всё равно настоял на самостоятельности пропаганды НСДАП. На съезде правых коалиций 11 октября 1931 года, который проходил в Бад Гарцбурге под патронажем Гугенберга, Гитлер всем своим поведением давал понять, насколько ему неприятны «эти старые господа». Национал-социализм был революционным движением, а националисты тянули Германию в махровые кайзеровские времена. Гитлер отказался принимать участие в помпезном банкете (националисты, кстати, вообще почему-то очень любят банкеты), мотивируя это тем, что не может наслаждаться пиршеством, когда большинство его сторонников без работы и глодают, после чего уехал. Спустя неделю в Брауншвейге он провёл съезд НСДАП, в финале которого 100 тысяч штурмовиков в течении шести часов маршировали по полю, над которым кружили аэропланы со свастикой. В Брауншвейге Гитлер подвёл черту под своим временным тактическим сотрудничеством с националистами.
Таким образом, отвечая на вопрос, стоит ли использовать термин «националист» вместо «национал-социалист» следует ответить: это делать можно в силу тактических соображений, но лучше всё-таки, дабы избегать идеологической путаницы, употреблять термин «национал-социалист».
Существует ещё один термин — «нацисты» и его современная интерпретация — «неонацисты». Как быть с ними? Тут, собственно, можно сказать всё тоже самое, что и про термин «национал-патриоты». Ещё в 20-х годах Адольф Гитлер придумал сокращённое название для своего движения — Наци. По мере того, как НСДАП набирала сил, её противники придумывали разные прозвища. Самым удачным оказалось появившееся в марксисткой прессе словечко «нацисты», которое с одной стороны было похоже на гитлеровский термин (Наци), но при этом носило пренебрежительный оттенок. Термин «нацисты» популяризировал сын еврейских выходцев из России Конрад Гейден. После прихода Гитлера к власти, термину «нацисты» был придан более зловещий оттенок. Ну а термин «неонацисты» появился уже ближе к 60-м годам для идентификации стихийных политизированных группировок, тяготевших к эстетике Третьего рейха. Однако в отличии от термина «нацисты» термин «неонацисты» получил дополнительное значение — «недобитки». Так что и термин «нацисты», и термин «неонацисты» были введены в активный словарь врагами национал-социализма. Это следует учитывать тем, кто сегодня бездумно употребляет эти слова, предполагая, что они несут какой-либо позитивный заряд.
Что мы имеем в итоге? Какой термин нам, национал-социалистам, следует использовать для самоидентификации? Настоящий национал-социалист должен избегать термина «националист» для самоидентификации. Этот термин следует употреблять только «на публике», когда по тактическим соображениям желательно скрыть свою принадлежность к национал-социалистическому движению. В тоже время внутри движения следует чётко проводить линию раздела между национал-социалистами и «националистами вообще». Что касается терминов «национал-патриоты», «нацисты», «неонацисты», то поскольку они созданы идеологическими врагами национал-социализма, их употребление просто недопустимо: ни в личном общении, ни, тем более, публично (в печати, на митингах и пр.).
Возникает вопрос о техническом термине, который удобно употреблять повсеместно. В самом деле, термин «национал-социалист» и разные производные от него (национал-социалисты, национал-социалистический и т.п.) слишком длинны и поэтому их неудобно использовать постоянно. Предлагаю, например, оценить следующую фразу: «Мы — русские национал-социалисты, стоя на позициях идеологии национал-социализма, желаем построения в России национал-социалистического государства». Такую фразу тяжело произносить и не менее тяжело писать. Нужна какая-то эквивалентная замена. Какой сокращённый термин выбрать? Термин «Наци» очень неплох для целей постоянного употребления, для чего, собственно, он и был выдуман Гитлером. Однако, Наци — это именно немецкие национал-социалисты, поэтому использовать этот термин для обозначения русского национал-социалистического движения будет ошибкой.
Как же быть? Какой термин должен использовать национал-социалист в повседневной практике? Но мы уже имеем отличный термин, который возник «сам собой» в среде стихийных национал-социалистов в середине 90-х годов — Энэс (НС). Этот термин, во-первых, является простой аббревиатурой от «национал-социализм», а потому не требует дополнительных разъяснений; во-вторых — очень короткий, ёмкий и легко воспроизводимый как на письме, так и устно; в-третьих, если термин «национал-социалист» временами действительно вызывает у обывателя некие мрачные ассоциации, то НС не вызывает ровным счётом никаких неприятных эмоций; в-четвёртых, термин «энэс» (НС) уже активно употребляется в массе национал-социалистов, а потому не будет восприниматься как нечто искусственно навязываемое; в-пятых, являясь уже достаточно устоявшимся (традиционным), этот термин в тоже время выглядит весьма новаторским, что весьма существенно, когда речь идёт об идентификации революционного движения, претендующего на обновление государства.
Наконец, использование ёмкой аббревиатуры в качестве обозначения политического движения и его членов восходит к русской традиции начала XX века. Именно тогда появились такие, вошедшие в русский язык, аббревиатуры, как кадеты (к-д — конституционные демократы) и эсеры (с-р — социалисты-революционеры). И если у национал-социализма нет и не может быть какой-либо идеологической связи с мировоззрением кадетов, то идеология правых эсеров была провозвестницей русского фашизма. И не случайно видимо Адольф Гитлер в 1919 году, ещё до вступления в ДАП, всерьёз подумывал: не создать ли ему немецкую партию социалистов-революционеров. Кроме того, сам факт того, что термины «кадеты» и «эсеры» выдержали вековую проверку временем, внушают надежду на то, что и термин «энэс» также будет воспринят русской языковой традицией.
Таким образом, мы должны, путём постоянного употребления ввести в активный словарь русского языка термин «энэс». Произносится: «эн-Эс», с ударением на втором слоге; пишется — НС или нс (нс-идеология, нс-движение, я — НС и т.д.). Таким образом мы — НС — отныне присваиваем себе право «опечатывать звуком всякую вещь». Будущее принадлежит нам!