Алексей Грушевский

Судьба либерала

Глава 1. В правозащитном гнезде.

Борух Рейнгольдович Чубайгайдахакамедов откинулся на спинку кресла, потёр затёкшую шею, почесал мохнатую кучерявую шевелюру, отчего всё вокруг мгновенно покрылось белым налётом перхоти, и упёр свой взор в мутное, давно не мытое стекло. За окном было серо и ничего, кроме склизкой от уже недельного дождя глухой кирпичной стены противоположного дома, видно не было.

— И когда же спонсор подкинет денег на новый офис! Открытое общество, открытое общество! Да никогда в этой поганой стране не будет толку при таком мизерном финансировании немногочисленных правозащитных и демократических структур! Ведь ещё чуть-чуть и всех нас захлестнёт кровавая волна этих русских фашистов и шовинистов! Неужели не понятно, что недостаточно финансировать только лишь телевидение и жёлтую прессу. Надо вкладывать деньги и в нас, интеллектуалов! Тех, кто сможет нащупать новые, нестандартные пути вывода этой тупой России из бесконечного тоталитарного тупика в настоящее свободное общество!

— Ты чего, Боря? Совсем заработался? Чего орёшь на весь офис!

Перед Борухом стоял его компаньон по правозащитному движению эксперт фонда Ося Пердуновский.

Только сейчас Борух осознал, что в забытье орал во всё горло. То, что Пердуновский назвал его Борей, Борух не сколько не удивился, ласковым именем Борух его называла только его мама Сарра Моисеевна, и родственники. Для всех остальных он был Борисом, и русским по паспорту. Впрочем, сам себя Борух-Боря называл европейцем, и всем при первой встречи объяснял, что в нем бурлит целый букет благородных европейских кровей (Многие его предки вышли из Польских местечек, а туда они попали, по семейным преданиям, из Баварии. То, как они очутились в Баварии, по давности лет преданий не сохранилось.) с терпкой примесью ядрёной тюркской крови отца, и поэтому он весь такой сенситивный, прогрессивный, естественный гражданин мира, самой судьбой поставленный тащить Россию из грязи в светлое демократическое будущее. Когда на Борю (будем мы его так называть, ведь мы же не его родственники) накатывало вдохновение, он мог часами вещать, как его далёкие предки, скитаясь по миру, везде устанавливали цивилизацию и демократию, пока не дошли до России, где их эстафету подхватил и он сам, Боря-Борух Рейнгольдович Чубайгайдахакамедов.

— Да, довели, Ося, эти совки поганые! Работаешь, работаешь, а толку ноль! Безнадёжная страна!

— Над чем корпишь?

— Да вот над мониторингом общественных настроений работаю.

— И что такие общественные настроения, что выть хочется?

— Да не то слово, Ося, того гляди, всё взорвётся погромами! И что тогда нам делать?! Думаешь, нас кто-нибудь тогда спасёт?!

— Ну, статус беженца дадут точно. Пособие подкинут. Думаю, без гранта не оставят.

— Беженца дадут. Беженца дадут! Чтобы беженца дали, надо ещё добежать! – нервно взвизгнул Чубайгайдохакамедов.

На некоторое время повисла тяжёлая тишина. Ося взял один из листов с Чубайгайдохакамедовского стола, видно, хотел рассмотреть какую-то диаграмму на нём, и невольно поморщился, стряхнув с листа обильную перхоть.

— Что же ты, Боря, перхоть разводишь? Купил бы низорал, мигом бы вывел.

Чубайгайдохакамедов только махнул рукой в раздражении.

— Да, конечно, скряга этот Сорос и другие спонсоры, – вздохнул Ося, — Не понимают, что мы, правозащитники, единственные, кто сдерживает всю эту агрессивную массу совков. Вот дождутся ведь, бабахнет! И что они тогда делать будут?

—Да они-то найдут что делать, а вот нам куда податься?! Даже если и слинять успеем, на какие шиши жить-то будем?

Ося снова вздохнул. Судя по кислому выражению лица, и ставшему вмиг тоскливым и затравленным взгляду, ответа на этот вопрос он не знал.

— У тебя хоть сбережения есть?

— Да какие на эти гроши сбережения. Экономят на грандах спонсоры.

Соратники снова тоскливо уставились в окно. За окном всё так же лил бесконечный, холодный дождь.

— Пошли, что ли, в курилку.

— Пошли, – Чубайгайдохакамедов, кряхтя, стал вылезать из-за стола.

Был он небольшого роста, толстенький, но больше всего бросался в глаза его непропорционально большой, какой-то совершенно женский, распухший, жирный зад.

Как всегда, в курилке толпились практически все обитатели правозащитного сообщества. Среди густых клубов сизого дыма виднелось множество группок о чём-то беседующих либералов, так же было множество слонявшихся одиноких стреляющих сигареты демократов, переползающих от одной группы к другой. Присоединившись к какой-нибудь группке, демократ просил прикурить, выкурив сигарету, правозащитник тут же отправлялся к новому кружку, надеясь стрельнуть курево и там. Стоял гул от множества голосов, от постоянно шатающихся сигаретных попрошаек было ощущение хаотического броуновского движения,

Сначала Пердуновский и Чубайгайдахакамедов присоединились к группке вокруг истеричной седой тётки, которая визжала о преследованиях чеченцев,

— Правильно, что вырезали всех русских в Наурском районе и остальной Ичкерии! Эти русские жлобы не могут ужиться ни с одним нормальным народом! Они годятся только в рабы! Только если их бить каждый день и держать в цепях в сырых зинданах, только тогда с ними можно найти общий язык и интегрировать в демократическое общество! Гнать надо отовсюду это поганое быдло! Ишь, что удумали, что они якобы имеют историческое право на земли, вы подумайте только, Терского казачьего войска! Подумать только, какой анахронизм! Совсем офигели! Мало, мало их расказачивали, надо было всех, всех их изничтожить.

Тётка завелась. И без того не блистающее красотой носатое лицо перекосилось отвратительной гримасой, летели брызги слюны, выпученные сумасшедшие мутные остекленелые глаза казалось, уже ещё чуть-чуть и лопнут, настолько сильно распухли, налившись кровью, прорезающие выпученные зрачки кровавые жилки. Определённо мадам вогнала себя в истерику и теперь визжала, не в силах остановиться, нагнетая градус и заражая своей стремительно растущей неврастенией окружающих.

— Правильно, Аня! Молодец, Аня! Да что же это такое-то твориться! Аня, Аня, скажи всё правду! — визжала окружающая истеричку ее “группа поддержки”.

Окружающие истеричку Аню и сами уже были на грани срыва. Глаза многих уже помутнели, остекленев, дыхание участилось и стало прерывистым, из перекошенных ртов пузырилась белая пена, многих уже бил с каждой минутой все более крепкий озноб.

Чубайгайдахакамедов прекрасно знал, чем кончится этот почти ежедневный концерт. Скоро весь кружок вокруг известной журеналистки-правозащитницы забьётся во всеобщей истерии. Взаимно накручивая градус безумия всё больше и больше, все доведут себя до состояния, когда будут наперебой, как сейчас Анна, вопить, обвиняя русских и федералов в невиданных преступлениях против мирных, трудолюбивых, законопослушных и богогобоязненных чеченцев, соревнуясь друг с другом в выдумывании всё более и более чудовищных, леденящих кровь подробностей зверств. Анна в это время уже будет лишь что-то хрипеть нечленораздельное, роняя изо рта на пол обильные хлопья белой пены, вылупливая мутные бессмысленные глаза с неестественно расширенными зрачками то на одного то на другого воющего соратника, трясясь всем телом, дико стуча зубами и всё быстрее и быстрее кивая головой. Наконец, когда коллективная истерия достигнет высшей точки, Анна, резко сломавшись, вдруг забьется в судорогах и дико завоет в рыданиях. За ней в миг зарыдают и все остальные. Обнимая друг друга, они будут выть, давясь слезами, некоторое время, потом как-то быстро все разом успокоятся, и деловито разойдутся писать статьи в правозащитные издания. У слегка шмыгающей носом от недавних рыданий Ани после такого коллективного сеанса истерии статьи о зверствах федералов и о страданиях невинных чеченских пастухов выходили особенно хорошо и споро.

Участвовать в коллективной истерии Осе и Чубайгайдохакамедову сегодня не хотелось, и они подвалили к группе в дальнем углу курилки.

Оттуда распространялся приятный, зазывно щекочущей ноздри и обещающий покой, умиротворение и наслаждение в этом неспокойном, полным тревог и агрессии мире запах анаши. Приятный аромат наркотика как бы невидимой стеной отделял пятачок неги и блаженства от бурной полной угроз враждебной вселенной, образуя маленький островок, где прямо на полу разместилась компания кайфующих либералов.

Поздоровавшись, Ося и Чубагайдахакамедов стали сразу покупать косячок.

— Почему так дорого? — возмутился Боря-Борух, когда узнал цену.

— Ты чё, Рейнгольдович, совсем заработался? Менты барона взяли! Все уже об этом со вчерашнего дня знают. Совсем фашисты озверели! Травят ромалов! По всей стране облавы, геноцид настоящий! — ответил цыганистого вида барыга, и обликом и манерой одеваться как две капли воды похожий на Филю, так что можно было и вправду подумать, что сам муж вечной примадонны сошёл в гнездо демократов, чтобы поддержать их в нелёгкой борьбе. Он единственный из всей компании был не обкуренный и сидел на единственном табурете в центре сборища.

— Так что же делать? Да что же это такое-то твориться то? Да когда же весь этот фашистский беспредел то кончится? — завыл как раненый зверь Тотожопович, перспектива тратить на пятёрку баков больше его никак не устраивала.

— Что делать, что делать. Поднимать общественность надо. Звонить во все колокола! Вы же правозащитники хёровы, а не я, — сурово отвечал деловой ромал.

— Мы поднимем шум, поднимем общественность. До всего мира донесём правду о травле ромалов. Всё, что надо, сделаем. Ну, продай по старой цене! Ну, по старой дружбе! Мы же все за вас так болеем, так переживаем!

— Нет, нельзя. Менты лютуют. Большие откупные собирать надо. Херово вы работаете, правозащитники хёровы. Скажи спасибо, что для вас, либералов, пока только на пятёрку подняли, быдло уже на десятку больше платит.

Делать было нечего. Пришлось покупать по новой цене.

— Однако совсем фашисты обнаглели, – заметил Тотожопович, затягиваясь косяком.

— Лютуют, гады. Нюрнберга на них нет, – согласился Ося.

Наркотик начинал действовать. По всему телу разлилась приятная слабость. В голове загудело. Мучащие либералов тревоги и проблемы вдруг показались какими-то маленькими, несерьёзными, далёкими, совсем не стоящими внимания. Терзающие правозащитников вечные страхи вдруг как-то поблекли и стали улетучиваться, смешиваясь с сизым наркотическим дымом. Даже огромная затаившаяся зловещая масса русских фашистов, воспринимаемая либералами как нависший над ними огромный холодный неумолимый ледник, готовый в любую минуту сорваться и погрести их всех под безжалостной лавиной, показалась Чубайгайдахакамедову нестрашной, далёкой. Грезилось, что всё обойдётся, рассосётся как-нибудь. Захотелось поговорить о чём-нибудь позитивном, жизнеутверждающем. Обведя взглядом обкуренные лица, таращась бессмысленными водяными выпученными глазёнками, уже не способными что-либо воспринимать, правозащитников, Рейнгольдович обратился к ещё не окончательно закосевшему Пердуновскому.

— Однако какие хорошие люди ромалы, – сказал он нарочно громко.

Он очень хотел, чтобы его услышал восседающий на табурете орлом и гордо, по-хозяйски, оглядывающий лежащих у его ног стадо обкуренных демократов, цыган. Он надеялся, что может быть, следующий раз цыган сделает ему персональную скидку за доброе его отношение к многострадальному цыганскому народу. Сидевший к нему спиной цыган не шелохнулся.

Тогда он рявкнул ещё громче:

— Молодцы ромалы, что убивают по деревням русских старух и стариков! Ведь руками этого русского быдла и был построен ГУЛАГ и с их молчаливого согласия и одобрения всех нас душил тоталитаризм!

Опять цыган никак не отреагировал на Чубайгайдахакамедова. Однако скидки на дурь очень хотелось. Собравшись, он заорал что есть силы:

— Слава мудрому, свободолюбивому, талантливому цыганскому народу! Будь прокляты эти русские фашисты, травящие беззащитных, доверчивых, добрых цыган! Мы всё, всё сделаем, чтобы защитить свободолюбивых ромалов от животной агрессии русских выродков!

На этот раз его услышали. Из стелящегося над полом густого наркотического тумана вынырнуло несколько голов, недоумённо озираясь вокруг стеклянно-оловянными глазами. Некоторые даже вяло похлопали. Спина цыгана вздрогнула, и он медленно повернулся к Чубайгайдахакамедову. Потрепав счастливого, от того что на него наконец обратили внимание, демократа по щеке, он сказал:

— Хороший демократ, хороший Рейнгольдович, хороший! Скидку хочешь? Вижу, что хочешь. Но нельзя. Нельзя скидку. Барона замели. Давай, помогай барона освободить. Поможешь освободить барона, расcкажу ему о тебе. Может быть, тогда он тебе и даст скидку.

Волна умиления накрыла Чубагайдахакамедова. Сидящий до этого у стены, он весь подался вперёд, отчего встал на четвереньки и ткнул всю мокрую от слёз умиления и благодарности слюнявую мордочку в ладонь наркобарыги и громко чмокнул её.

— Ну, ну, всю ладонь обслюнявишь. Иди на место, кури дурь. Нечего тут, — брезгливо отстраняясь и вытирая обслюнявленную руку об волосы Рейнгольдовича, ворчал цыган.

Расчувствовавшийся демократ старательно тёрся головой о руку барыги, непроизвольно часто виляя задом.

Была трогательная сцена единения правозащитника с представителем гонимого и самоотверженно защищаемого им народа.

Но скидку ему так и не дали.

Глава 2. Обретение себя.

— Ой, опять! — застонал Борис Рейнгольдович, почувствовав резкую боль в прямой кишке.

Очень сильно болело. Ну просто невыносимо! Не помогала даже большая мягкая подушка и тёплая грелка, на которой сидел Чубайгайдахакамедов. Морщась от боли, он посмотрел на часы. Через час надо было ставить клизму с дезинфицирующем раствором и смазывать анальное отверстие антисептическим гелем. Очень неприятная и крайне болезненная процедура. Но ничего не поделаешь. Надо лечиться.

Лечила Борю его мама. Вот уже третий день он сидел дома и работал над большой аналитической статьёй для института проблем переходного общества. Конечно, при таком заболевании надо было бы лежать на животе, а не сидеть, пусть и на мягкой подушке, но деньги были нужны. Ведь все деньги от последнего гранта остались в клубе “Базовая станция”, где три дня назад они так отвязно оторвались с Осей. Поэтому и приходилось Рейнгольдовичу стучать по клавиатуре, аккомпанируя самому себе протяжными стонами.

Таким образом, основной стратегической целью дальнейших преобразований должно быть максимальное сокращение численности коренного (и прежде всего русского) населения. Имея, пусть даже пока пассивное, русское большинство, мы неизбежно ставим под угрозу уничтожения все последние демократические завоевания. Надо ясно осознавать, что русские никогда не смиряться с ролью обычного народа, огромный мессианско-шовинистический комплекс, выработавшийся у них за прежние годы кровавой имперской истории, постоянным, мощным негативным фоном с неизбежностью искажает контуры любой государственности, где основным населением являются русские. Не должна нас успокаивать пассивность, разобщённость и стремительная деградация русских. Из истории известны множество случаев, когда русские находили в себе силы для резких, непредсказуемых скачков агрессивности в гораздо более тяжёлых для них обстоятельствах, что неоднократно приводило к краху прежних цивилизаторских проектов в России и ставило под угрозу весь мировой порядок. При этом не стоит забывать, что такие переходы от пассивности к резкой агрессии, как показывает прежний опыт, практически невозможно предугадать, и, следовательно, предотвратить. Не надо также успокаиваться практическим отсутствием у русских объединяющих их политических организаций. Успехи в разложении политических лидеров русских (например РНЕ, Память) являются лишь тактическим успехом, могущим лишь отсрочить угрозу (и то учитывая непредсказуемость возникновения русского бунта, можно легко оспорить этот тезис) и ни в коей мере не решают проблему снижения “русской опасности”. Известно, что русские в моменты всплеска агрессивности способны на мгновенное создание боевых и общественных структур, когда система организации и управления неожиданно появляется как бы из ничего, из озверелой массы бунтовщиков. Примеры этой внезапной, появляющейся как бы ниоткуда самоорганизации можно было наблюдать во время погромов в Угличе и Красноармейске. Поэтому русские пока ещё сохранили потенциал агрессивности и, следовательно, всё ещё представляют угрозу демократическому сообществу. Мягкие методы снижения численности русского населения, такие, как алкоголизация, разрушение системы здравоохранения, поощряемая наркомания, развал социальной сферы, лишение населения сбережений и возможности заработать, и даже организация голода через бесконтрольный рост тарифов за электричество и коммунальные услуги (хотя надо признаться — браво, последние находки Чубайса просто виртуозны) не дадут быстрого решения проблем. А надо признаться, что дилемма стоит следующим образом: либо мы быстро и резко ограничим число русских, так что они неожиданно для них окажутся в меньшинстве (и, желательно, среди агрессивных по отношению к ним представителей других этносов), либо ситуация выйдет из-под контроля, и демократию погребёт под собой бессмысленный и жестокий Русский бунт. Надо чётко осознавать, у нас нет времени долго решать эту проблему! В России что-либо можно сделать или быстро или никогда! Для наглядности приведу следующую метафору. Пока не уничтожена русская угроза, демократизацию можно сравнить с игрой в русскую рулетку. Да, можно долго получать осечку, но с уверенностью можно сказать только одно: что пистолет всё равно обязательно, неотвратимо выстрелит. Если в барабане есть патрон. А русские — именно этот патрон в барабане револьвера, приставленного к нашему лбу! Успех приватизации можно объяснить только быстротой, всё провернули так мгновенно, что население даже не успело сообразить, что произошло. Очевидно, что если бы был выбран долгий и постепенный путь экономических преобразований, то ничего бы не вышло. Единственным выходом в этой ситуации является резкое усиление иммиграции в Россию. Необходимо сконцентрировать усилия всех международных организаций на организацию мощных потоков иммигрантов в Россию. Благо, что Россия окружена поясом бедных государств с огромными незанятыми людскими ресурсами. Эту благоприятную ситуацию необходимо максимально использовать. Всем ресурсами СМИ необходимо идеологически поддержать и обосновать необходимость врывного роста объёма иммиграции. Необходимо развернуть пропаганду инородцев на телевидении и в других СМИ. Надо, чтобы с экранов смотрели кавказские и негритянские лица ведущих. Надо, чтобы образ инородца в СМИ был максимально положителен — бизнесмен, дающий русским неумехам работу, умный эксперт, объясняющий русским дикарям, как живут все цивилизованные люди, и т. д. Русских же надо представлять дикарями, бандитами, проститутками, насильниками …

Тут в заднице Рейнгольдовича опять что-то стрельнуло. Начинался очередной приступ. Рейнгольдович вспомнил оргию, в которой он заработал мучащие его повреждения прямой кишки. Славная была оргия! Чудно оторвались! Дорого только. Совсем Махмуд озверел! Ну, мыслимое ли дело — за один сеанс ушел весь месячный гранд! Некоторое время Тотожопыч обиженно сопел. Подумал было, что надо бы найти ещё кого-нибудь. Но трудно было найти того, кто бы смог удовлетворить привередливрго Рейнгольдовича. Потому и наживался подлый Махмуд на неординарности либерала.

— Может, если стимулировать приток горцев, можно будет найти Махмуду замену? — подумал Рейнгольдович, — Будет их больше, и цены понизятся.

Дело в том, что Рейнгольдович был действительно неординарным экземпляром в интимной сфере. Как и все либералы, он старательно копался в своих комплексах и рефлексиях, и очень любил всем рассказывать и публично обсуждать свои аномалии, тщательно обсасывая все стороны своих сексуальных пристрастий.

Обычно Рейнгольдович начинал своё повествование с того, что его не любили грубые и тупые русские дети, в среде которых ему довелось, увы, расти. Злые дети обзывали Рейнгольдовича обидными словами, не играли с ним и всячески сторонились. Так получилось, что Рейнгольдович всё своё свободное время проводил, играя с дворовыми собаками или выгуливая и возясь со стаей собачек своей мамы Сары Моисеевны, которая занималась их разведением. Жил маленький Рейнгольдович в одной комнате со стаей собак, питался практически одной с ними пищей. (Сара Моисеевна из экономии времени особо ни ему, ни себе не готовила.) Вся жизнь стаи, состоящей из Бори с мамой и множества собак, была посвящена созданию наиболее благоприятных условий для спаривания особей внутри стаи, так как торговля щенками была основным доходом семейства. Поэтому все сведения о взаимоотношении полов Рейнгольдович получил, наблюдая за брачными играми маминых питомцев. Если учесть, что мама называла Рейнгольдовича “Мой пёсик”, особо не делая различий между ним и другими обитателями квартиры, то совершенно естественно, что морально неокрепший Боря в такой тонкой сфере, как юношеская сексуальность, начал постепенно себя отождествлять с собакой. Фантазируя на сексуальные темы, ему трудно было представить секс с презирающими его девушками, но зато воображение легко рисовало картины спаривания с собаками. Часто онанируя среди копошащихся животных, он представлял себя то красивым кобелём-производителем, то прекрасной, не знающей отбоя, сукой. Больше всего в собачьем сексе его привлекала доступность. Если любовь с девушкой казалось ему совершенно невозможной, что было горько и несправедливо, то, в отличие от жестокого мира людей, для собак не существовало запретов. Каждая собака, какая бы она не была, могла спариваться с любой другой собакой, ни в чём не зная отказа. И с каждым годом, когда его взрослеющее тело всё больше и больше наполнялось желанием в моменты возбуждения, он всё больше и больше мечтал, как бы было хорошо, если бы он был собакой. И вот однажды, когда он, стоя на четвереньках, подтирал за мамиными питомцами (так оказалось, что он был голый, сразу после ванны), на него сверху набросился огромный дог-производитель, привезённый к ним для элитного спаривания. Трудно описать, что было потом, и что он почувствовал. Жалкие сеансы онанизма, которые он регулярно делал до этого, не шли ни в какое сравнение с удовольствием, которое он получил от горящего члена мощного животного. Удовольствие было столь огромно, что, потеряв над собой контроль, он завыл протяжно и мощно, ему казалось, что он вложил в этот крик всё своё восхищение совершенством мирозданием, которое было до сих пор скрыто от него и вдруг разверзлось так внезапно, оглушив его бездной таящейся в ней ранее скрытого от него наслаждения.

На крик прибежала мама. Маньяка кобеля она бить не стала, он был чужой и дорого стоил. Сара Моисеевна стала в неистовстве стегать кожаным поводком лежащего на полу голого сына. Но, странное дело, удары были приятны для Бори! Под градом ударов его тело всё больше и больше наливалось приятным теплом. Тепло всё глубже и глубже проникало с поверхности в глубь тела, согревая внутренности и вызывая приятный нервный озноб. Скоро тепло разлилось по всему организму, обласкав все внутренние органы, и дошло до самой утробы, и в этот момент Боря как бы взорвался изнутри, волна блаженства, как цунами зародившееся в анусе, пошла по позвоночнику, наполняя все органы по пути невиданным наслаждением и, наконец, выстрелила в мозг, оглушив его счастьем. Привычный мир куда-то исчез в это мгновение. Его нёсла, заботливо лаская, огромная тёплая волна в огромном океане блаженства и неземной любви. Он плыл в этой тёплой волне куда-то в вечность, полностью отдавшись ей. Ничего не желая больше, просто не в силах ещё что либо желать. Ему казалось, что он умер, навсегда покинул грубый бесчувственный мир, навечно слившись с поглотившим его океаном блаженства, но тут постепенно чувства вернулись к нему, и он почувствовал, что что-то тёплое истекает из него. Он испражнялся. Процесс испражнения был также очень приятным, и ему хотелось, чтобы он длился как можно дольше, желательно вечно. Так как это было единственным, что его пока ещё связывало с постепенно отдаляющимся океаном неги и любви. Ему хотелось вечно лежать голым, изнасилованным, избитым, на грязном полу и испражняться.

Так он сформировался сексуально.

Собак выгнали. Его водили к сексопатологу. Но это всё было бесполезно. Он нашёл себя. Ничто уже не могло его изменить. Он сделал первый шаг к себе.

Нельзя сказать, что ему было легко. В поганом совке таким неординарным личностям было очень даже нелегко. И при первой же возможности он примкнул к Демсоюзу, все дни проводя на Пушкинской площади или в прокуренных конурах демократов. Всю свою сексуальную неудовлетворённость (было очень трудно заниматься таким нетрадиционным сексом при тоталитаризме) он сублимировал на борьбу с ненавистным режимом, при котором ему не было места.

После победы демократической революции всё мгновенно изменилось к лучшему. Многочисленные бордели и секшопы, огромные стаи мёрзнущих проституток вдоль всех дорог, горы порнографических журналов и тампаксов, заполнившие все газетные киоски — были первые щедрые дары внезапно воцарившейся "свободы". (Сникерсы были потом.) Возникло множество заведений, предоставляющих необходимые для него услуги. Только стоили они очень дорого. Но выбор поражал! Он открыл очень много нового, и хотя здоровому догу по-прежнему не было полнокровной замены, но весь комплекс услуг, конечно же, могли оказать только люди. Ведь ему надо было почувствовать себя собакой. А для этого надо было, чтобы на него надели строгий ошейник, водили на поводке, всячески показывали своё презрение, грубо давали команды и ругали за неточное их выполнение. Так же ему надо было, чтобы его крепко стегали и при этом непременно кожаным собачьим поводком. Стегали как до, так и после эякуляции, во время испражнения. В результате долгих скитаний по борделям он нашёл Махмуда, который довольно точно соответствовал его требованиям.

Махмуд был раньше горным пастухом, пас овец и, следовательно, регулярно имел с ними любовь. Перебравшись в Москву, он легко переключился с парнокопытных на подобных Рейнгольдовичу изысканных демократов. Почти всё время он вместе с огромной кавказкой овчаркой ошивался в гей-клубе “Базовая станция” и был всегда готов удовлетворить привередливых либералов, но только брал он слишком много. Но замены, увы, ему пока не было.

Как только содержимое пакетов с ежемесячными грантами перекочевало в карманы либералов, они возбуждёнными толпами направились в заведения, соответствующие их профилю. Когда Рейнгольдович вместе с Осей подходили к “Базовой станции”, они даже не могли беседовать друг c другом. Их буквально бил озноб от возбуждения. Подходя к клубу, Боря весь напрягся, во рту пересохло, дыхание сбилось, он был как в лихорадке. Одна предательская мысль терзала его: “А вдруг Махмуда не будет! Вдруг кайф обломается!”. От этой мысли он сходил буквально с ума, ему казалось, что если не будет разрядки, он просто умрёт, или сойдёт с ума прямо тут на месте, так сильно было охватившее его желание. Но вот за последним поворотом к клубу показался длинный мерседес Махмуда. Из Бори вырвался стон облегчения. Он весь как-то обмяк, выступил пот, в ногах появилась предательская дрожь. Ну конечно же, Махмуд прекрасно знал, когда выдавались гранты, и был уже на месте, поджидая клиентов.

Заведение уже кишело набившимися в него демократами. Оргия была в самом разгаре. В последнее время были модны нацисты, которых постепенно сменяла мода на скинхедов. Весь центральный оформленный в стиле концлагеря зал заполняли в бутафорских полосатых робах узников соратники Рейнгольдовича по либеральному лагерю. Их истязали и насиловали одетые в эсэсовскую форму дюжие молодцы. Миновав зал, где играли в концлагерь, Рейнгольдович оказался в меньшем зале, где разыгрывали еврейский погром. Мода на казаков почти прошла, но всё же ещё оставались фанаты этой темы. Здесь над сладострастно стонущими либералами измывались, размахивая шашками и нагайками, дюжие ряженые “казаки”. Пьяные, вспотевшие, с плохо клеенными бутафорскими бородами, в мятых штанах с лампасами и почему-то все как один с расстёгнутыми ширинками они под писклявые звуки старого патефона пороли и насиловали “жертвы погрома” среди битых тарелок, перевёрнутой мебели и другого хлама, старательно имитирующего разгромленное еврейское местечко. Но, несмотря на грозные рыки и жуткие бородатые физиономии, “погромщики” действовали как-то расхлябано, беспорядочно, явно формально относились к делу, без души. Сразу было видно второй состав. Все лучшие кадры были направлены в СС и скинхеды.

В большом же зале никого бардака не было, там был установлен строгий “немецкий” порядок, и дрожащие от возбуждения либералы стояли перед “эсэсовцами” по стойке смирно. Их методично, строго по порядку, сначала хлестал перчаткой по щекам старший “эсэсовец”, прогуливающейся вдоль ряда “узников”, затем вешали на дыбу, потом пороли, потом имитировали расстрел, и отдавали “трупы” “скинхедам” в соседнюю комнату, где те их били по рёбрам тяжёлыми коваными ботинками, ставили на четвереньки и насиловали фалоимитаторами. (Сценарий “скинхедов” из-за новизны ещё не был детально разработан, но публика настоятельно их требовала, и поэтому пока ограничивались импровизацией.) Впрочем, за отдельную плату можно было вместо расстрела попасть в “газовую камеру”, только вместо “Циклона-Б” там “узников” обкуривали наркотиком.

Следующая комната была выполнена в виде палубы старого парусного корабля. Тут “пираты” измывались над скованными цепью немногочисленными “неграми-рабами”. “Пиратами” были служащие заведения, (впрочем, как и “фашистами”, “скинхедами”, “казаками”) “неграми” же намазанные тонером либералы. Тут Ося покинул Рейнгольдовича, нырнув в небольшую каморку, гримёрную, где участники оргии приводили себя в соответствие с историческим контекстом, раздевались и мазались ваксой.

Дальше Рейнгольдович пошёл один. В конце длинного коридора его ждала небольшая каморка с Махмудом и огромной овчаркой, где должна была разыграться его личная мистерия.

Обычно в первые несколько дней после посещения заведения он размышлял над тем, почему практически все борцы за свободу могли расслабиться и получить сексуальное удовлетворение, только тогда когда они были безжалостно униженны и лишены малейшей свободы. Более того, со всей своей страстью они боролись именно с тем, чего сладострастно и неистово в тайне желали, и чего им не хватало настолько, что они тратили все свои заработанные на борьбе за идеалы либерализма деньги на то, чтобы хоть немного, пусть понарошку, но почувствовать себя раздавленными и порабощёнными невольниками, ощутить хоть на миг себя жертвами безжалостного неотвратимого насилия. После посещения подобных заведений они на короткое время преображались, успокаивались, становились тише, рассудительнее. Пропадала нервозность и истеричность Их черты, обычно искажённые злобой, смягчались. И даже иногда на их облик как бы ложилась слабая, отдалённая тень чего-то человеческого. Сразу падал накал правозащитный борьбы. Но по мере того, как всё больше и больше проходило времени после сеанса, а до нового гранта было ещё далеко, волна нервозности снова возрастала, правозащитная борьба резко набирала обороты, вскипая буквально до массового умопомрачения и всеобщей истерии накануне выдачи грантов, чтобы потом опять резко спасть на короткое время, оставив зелёные бумажки в кассах специфических заведений и в карманах служителей порока, подобно тому, как морская волна, откатываясь обратно, оставляет на берегу дары принесённые из тёмных мутных полных неведомых чудовищ глубин живущих жизнью недоступной для понимания стоящих на берегу.

Его размышления были неожиданно прерваны.

— Борухя, пора попку лечить, — раздался голос Сары Моисеевны.

Скоро он лежал отклячив зад и постанывая, а над ним возилась мама, причитая:

— Пёсик мой, пёсик. Совсем больная собачка. Надо лечиться.

Глава 3. Русский проект.

— Очень неплохо. Неплохо, неплохо. Определённо, очень верно подмечено, — чмокал толстыми губками, как будто он постоянно что-то сосал, сам директор института, для которого Боря сочинил аналитическую записку. — Вот что, уважаемый, вы верно сформулировали задачи, стоящие перед демократий в России. Чмок. Тезисы из вашей записки, конечно, глубоко переработанные, пожалуй, лягут в основу программы нашего движения. Чмок. Я вот что думаю, подготовьте-ка мне докладец, вместе с моими референтами. Чмок. Конечно, так прямо не надо указывать, что задача демократии в России — максимально быстро извести русских и всяких там других автохонтов, а вот надо что-то вроде, — на толстой блинообразной физиономии отразилось что-то вроде раздумий, отчего слюнявые губки поджались а маленькие глазёнки закатились в глубокие жировые складки в верхней части необъятных лоснящихся жиром щёк. Вообще физиономия его как бы состояла исключительно из двух огромных щёк, в складке между которыми собственно и прятались глазёнки, постоянно мокренькие толстенькие чмокающие бесформенные губы и носик. Мыслитель и стратег реформ задумался и зачмокал, роняя на стол тонкие струи слюны.

— Чмок, чмок, чмок, ну вот что-то такое, э-э-э для России нет будущего как страны русских, а есть будущее как страны россиян. Чмок, чмок. А, ну как?

— Превосходно Егор Тиму..

— Не надо отчества, давайте без церемоний, просто Егор.

— Превосходно Егор, какая бездна мысли, какой полёт стратегического прозрения…

Стратег реформ откинулся на на спинку кресла, сложил на необъятном животе короткие жирные ручки, сцепившись такими короткими и жирными пальчиками, что они казалось обрубками, и наслаждался лестью, прищурившись и сложив липкий толстый ротик в уродливой гримасе как будто он съел что-то кислое.

— И ещё, — прервал он поток Бориной лести, — Я хочу обсудить с вами некоторые аспекты, которые желательно развить. Чмок, чмок. Вот вы призываете международные организации стимулировать приток иммигрантов. Но ведь никто не будет что-либо делать просто так. Чмок, чмок. Никто не будет безвозмездно помогать демократии в России за просто так. Чмок. Надо их заинтересовать. Чмок, чмок. Показать, что это будет выгодно. И не просто что, мол, не будет угрозы там демократии во всём мире и прочее, а надо, чтобы была прямая конкретная выгода.

Егор опять долго и протяжно зачмокал. Потом ещё больше прищурившись и вытянув толстенькие мокренькие губки трубочкой, подался вперёд к Боре, видно решил пооткровенничать.

— Все эти разговоры о демократии, ведь вы же понимаете, это для лохов. Для рядовых, чмок, чмок, либералов. Мы же должны ясно представлять правила игры. Чмок. Все эти русские не признают итогов приватизации, и, следовательно, ставят под угрозу легитимность собственности наших олигархов. Чмок. А раз так, то её никто не купит. Чмок. Ну кто купит что-либо в России, если настроения у этого быдла таковы, что завтра это всё опять могут отнять. Чмок. Значит, собственность, которую мы получили, стоит очень мало, или ничего не стоит. Чмок. Следовательно, задача которую ставят перед нами …

Тут Егор несколько замялся и надолго зачмокал. Видно, рано было пока открывать Рейнгольдовичу тех, кто ставит перед ним задачи. Потом виновато улыбнулся, подмигнул и, понизив голос, продолжил:

— Видите в чём дело, запад нам даёт гранты, так как боится этих русских. Он хочет, чтобы мы сделали Россию не страшной, пока она страшная, нам платят гранты. Чмок, чмок. Следовательно, чтобы получать гранты с запада, нам надо всячески их пугать. Чмок, чмок. Вот вы хорошо пишете про то, что русские ещё сохраняют агрессивность. Очень хорошо. Чмок, чмок. А правительство и олигархи хотят наоборот представить, что с русскими всё хорошо, кончились они, все выдохлись, и никакого бунта не будет. Что так постепенно всех их и уморим, а кого не уморим, тот сопьётся и станет не опасным. Чмок, чмок. Им надо запад успокоить, чтобы привлечь инвестиции. Чмок, чмок. И они наоборот хотят, чтобы мы успокаивали запад и хвалили правительство. Чмок, чмок. Олигархи платят, чтобы мы приукрашивали картину перед западом и всячески их обеляли. Чмок, чмок. И все хотят, чтобы Россия стала не страшной. Чмок, чмок. Только если Россия будет не страшной, то грантов не будет. Чмок, чмок. Да и олигархи нам тогда ничего не подкинут. Чмок, чмок. Поэтому и олигархов пугать тоже надо. Чмок, чмок.

— Егор, мне кажется, сделать Россию не страшной — пустая трата времени.

— Так-то оно так, но нам надо выработать полезную для нас стратегию и навязать её всем. Чмок, чмок. Выдвинуть проект и втянуть все стороны в его осуществление. Чмок. Чмок. Доказать, что наш проект им всем выгоден. Чмок, чмок. Тогда мы сможем их развести и сделать свою игру.

— Да какую стратегию-то в этой поганой стране придумать-то можно! Ничего, ничего путного из России не выйдет! Все проекты обречены на провал! — возопил в сердцах Рейнгольдович.

Егор снова хитро прищурился, подался вперёд и хитро прочмокал, весело лыбясь.

— А ведь ну её, эту Россию. Ну зачем она нам нужна!

— Да совсем не нужна, – весело согласился Боря.

— Не надо ставить перед собой неподъёмных задач. Чмок, чмок. Цели должны быть реальные. Чмок. Надо просто согласовать интересы запада, олигархов и правительства.

— А как это сделать?

— Надо придумать идеальную модель и заставить всех вложиться, чтобы её осуществить. И это должна быть реальная программа, а не сказки о демократии для лохов.

— И что же можно придумать.

— Ну вот, если бы продать всю нефть и ископаемые прямо в земле иностранцам за хорошие бабки и ну её, Россию. Пусть они сами возятся, добывают.

— Здорово, — невольно вырвалось у Бориса.

— Но ведь пока кругом это русское быдло, ведь никто не купит! Чмок. Или купят задёшево. Чмок. А нам это надо, задёшево? Чмок, чмок. Зачем же мы это всё приватизировали, чтобы так задёшево продавать!? Чмок. А если не продать и с деньгами не смыться, ведь и погрома можно дождаться. Чмок, чмок. Поэтому иностранцам надо внушать, что если сократить численность русских, то они могут безбоязненно тут покупать что хотят. Чмок. Ведь, кажется, китайцы и негры не имеют претензий к приватизации?

— Кавказцы тоже сойдут, – вякнул Боря, вспомнив, что, пожалуй, пора найти конкурентов Махмуду.

— Сойдут, сойдут, – согласился Егор, – А наших олигархов надо убеждать, что если русских станет меньшинство, то вырастет цена на их собственность и они, наконец, всё это смогут продать за реальные бабки и смыться из этого совка. А правительству, то есть чиновникам, гораздо легче брать взятки с иммигрантов, чем с русских. Чмок, чмок. Что с русских возьмёшь? Чмок, чмок. Да и за “Единство” ары и азеры дружно проголосуют в обмен на регистрацию, не то что эти русские. Чмок, чмок. Таким образом, можно всех заинтересовать в нашем проекте. И со всех заинтересованных сторон надо стричь деньги на этот проект, и тем финансировать нашу деятельность. Чмок, чмок. Думаю, гранты пойдут косяком. Чмок, чмок. Главное — всем обещать, чего им хочется. Чмок, чмок. Хотят на западе наши недра – надо обещать. Вот станет русских меньшинство — и всё ваше будет. Чмок, чмок. Хотят на западе, чтобы в России умерла наука и производство, чтобы никогда Россия не была способной создавать оружие и, следовательно, была бы не опасной, надо обещать, что вот не будет русских, а будут всякие там не способные к учёбе и труду чучмеки, могущие только торговать на базарах и курить коноплю, и не будет больше нацеленных на вас русских ракет. Чмок, чмок. Хотят олигархи, чтобы их собственность дороже стоила, и чтобы её никто не отнял – надо обещать, вот изведём русских, и ничего вам угрожать не будет, и акции поднимутся. Чмок, чмок. Хочет правительство ничего не делать, а только взятки получать — надо обещать, вот появятся вместо русских новые граждане, а они приучены в своих аулах, ничего не требовать от акынов и ханов, а только поклоняться им и безропотно платить дань, и будет у вас такая сказка, что самому Туркмен баши не снилось. Чмок, чмок.

Борис был поражён, вот так просто вдруг перед ним открывались захватывающие и ясные перспективы демократического движения. Он просто онемел и с подобострастным восторгом взирал на стратега демократии, боясь шелохнуться и упустить пусть даже самую маленькую толику великих откровений. Вслушиваясь, он испытывал огромное облегчение, с его плеч свалилась огромная мучащая и изнуряющая своей неподъёмностью ноша. Теперь не надо было решать непосильную задачу создания демократии в России и перевоспитания русского народа, а надо было просто нагнать в Россию побольше всякого зарубежного сброда, пропиарить западных лохов, что в России всё о'key, (провести что-то вроде предпродажной подготовки), и впарить им все эти природные ресурсы подороже, а самим смыться подальше с деньгами. И пусть кто хочет сам дальше возится с этой гиблой Россией.

— Конечно, всё это надо красиво преподнести, чмок, чмок, общественному мнению. Разработать PR-стратегию. Что бы всё было красиво. Чмок. Быдло надо успокоить. Чмок, чмок. Ведь если быдло сообразит, всё может и сорваться. Чмок, чмок, чмок. Поэтому надо как-то быдло заинтересовать, объяснить, что всё это в их интересах. Тут я на вас, Борис, надеюсь. Чмок, чмок. Есть мнение взять вас к нам в институт, будем считать, что вы на испытательном сроке, и вот набросайте-ка мне тезисы. Чмок, чмок, чмок…

Глава 4. Постиндустриальное общество и иностранные инвестиции.

Сидя в выделенном ему кабинете, окрылённый Рейнгольдович стал лихо разрабатывать новую пропагандистскую стратегию. Пальцы так и летали по клавиатуре, рождая тезисы.

Основными тезисами пропагандистской компании должны стать следующие понятия: ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО и ИНОСТРАННЫЕ ИНВЕСТИЦИИ. Эти понятия необходимо внедрить как положительный идеал, к которому надо стремиться и обладание которыми мгновенно решат все проблемы и чудесным образом трансформируют действительность в земной “ рай”.

Рассматривая понятие ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО, следует провозгласить, что все проблемы населения происходят от того, что мы недостаточно быстро двигаемся в направлении этой формации. При этом стоит подчёркивать, что так как роль индустрии в этой формации резко падает, то нет никого смысла восстанавливать отечественную индустрию, всё равно в сказочном и счастливом ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОМ ОБЩЕСТВЕ ни фабрики, ни заводы совершенно не нужны. В то же время критику, что, мол, в ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОМ ОБЩЕСТВЕ живут за счёт наукоёмкого и высокотехнологического сектора, а у нас наука, мол, в умирающем состояние, нужно парировать тезисом, что наука у нас осталось в руках старых бюрократов от науки, сохранившихся от совка, которые мешают рассвету новой, высокоприбыльной постиндустриальной науки. И что нужно лишить оставшиеся научные и учебные учреждения финансирования и даже малейшей символической поддержки, тогда старое отомрёт и на освободившемся месте рассветёт новый наукоёмкий и высокотехнологический постиндустриальный сектор. Таким образом, внедрение сказки о счастливом ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОМ ОБЩЕСТВЕ позволит безболезненно разрушить остатки индустрии и науки. Более того, возникает возможность канализировать энергию быдла на всеобщее разрушение, объяснив, что на освободившемся месте, как по мановению волшебной палочки, вырастет изобильное для всех ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО.

Сказку о ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОМ ОБЩЕСТВЕ нужно творчески дополнять мифом о ИНОСТРАННЫХ ИНВЕСТИЦИЯХ. ИНОСТРАННЫЕ ИНВЕСТИЦИИ должны в массовом сознании стать той волшебной палочкой, которая мгновенно преобразит унылую действительность в сказочный рай. Надо внушать, как только придут ИНОСТРАННЫЕ ИНВЕСТИЦИИ, всё чудесным образом преобразиться. Мгновенно будет построено счастливое и изобильное ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО. Надо, чтобы население возжелало ИНОСТРАННЫЕ ИНВЕСТИЦИИ и за ними чудесного возникновения ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОГО ОБЩЕСТВА. Как только эти мифологемы укрепятся в массовом сознании, можно будет приступать к зомбированию и программированию стереотипов поведения.

Надо внушить, что ИНОСТРАННЫЕ ИНВЕСТИЦИИ не придут, пока не будут созданы для них определённые условия, а именно:

Пока не будут признаны и возлюблены олигархи. Возлюби олигарха, не покушайся на его собственность, признай за ним право владеть тем, что он приватизировал, и тогда он продаст принадлежащее ему ИНОСТРАННОМУ ИНВЕСТОРУ, а тот принесёт ИНВЕСТИЦИИ, и будет тебе очень хорошо. А если не будешь любить олигархов, то не будет тебе никаких ИНВЕСТИЦИЙ, и не будет тебе ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОГО ОБЩЕСТВА, так и сдохнешь в совковой нищете.

Пока не будут признаны и возлюблены иммигранты. Возлюби иммигранта, ведь он же иностранец, брат спасителя твоего, ИНОСТРАННОГО ИНВЕСТОРА, возлюбишь его, увидит это ИНОСТРАННЫЙ ИНВЕСТОР, и тогда принесёт ИНВЕСТИЦИИ, и будет тебе очень хорошо. А если не будешь любить иммигрантов, то не будет тебе никаких ИНВЕСТИЦИЙ, и не будет тебе ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОГО ОБЩЕСТВА, так и сдохнешь в совковой нищете.

Эти стереотипы должны быть базовыми. Но, кроме них, нужно внедрять и другие полезные схемы поведения. Например, надо внушать, что если хотите жить в ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОМ ОБЩЕСТВЕ, то не нужно иметь много, а лучше и совсем не иметь детей. Надо внушать, что отсутствие детей — не катастрофа, а просто черта чудесного ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОГО ОБЩЕСТВА. Ну зачем женщине мучиться с родами, если в ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОМ ОБЩЕСТВЕ население и так растёт за счет иммиграции! Надо внедрить в сознание населения простую схему: много детей – далеко ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО, нет детей — близко ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО. Надо внедрять в сознание, что плохая демография — это фатум, неизбежность, мол, всем народам надо через это пройти и смириться, если они хотят жить в чудесном ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОМ ОБЩЕСТВЕ. (Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы достоянием общественности стала информация о том, что в восьмидесятых и начале девяностых годов в России был демографический подъём. Надо всячески замалчивать это, и ни в коем случае не допустить возникновение условий, сходных с теми, что были в тот период. Надо, чтобы население воспринимало депопуляцию как непредотвратимый, совершенно естественный и нестрашный процесс. Даже как положительный процесс. Как хорошую примету. Нет детей, значит, скоро ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО!)

Так же нужно внедрять в массовое сознание, что трудом ничего невозможно добиться. Зарплата маленькая, всю жизнь будешь горбатиться и даже на квартиру не заработаешь. Желательно приводить широкие исторические аналогии, типа, вот в совке все трудились-трудились, а толку-то никакого. Надо внушать, что труд — это нечто совершенно бесполезное, анахронизм, оставшийся от дремучего совка, и вообще-то трудится даже вредно, и не труд создаёт национальное богатство, а движение капитала. Те же самые ИНОСТРАННЫЕ ИНВЕСТИЦИИ. А добиться ИНОСТРАННЫХ ИНВЕСТИЦИЙ можно, возжелав их, и трансформировав себя для их приёма. Отринув старую убогую форму совка или русского и став гражданином мира. Тогда мгновенно на тебя прольётся дождь ИНОСТРАННЫХ ИНВЕСТИЦИЙ, и ты будешь богат и счастлив. В качестве примера можно придумать серию роликов, в которых счастливые завсегдатаи модных клубов будут рассказывать, как они раньше мучались, работой себя изводили, или учились-учились, и всё было без толку, трудно…, но вот однажды изменились, отринули всё то, что их делало русскими, широко открылись миру, стали модными и интересными, а, главное, стали прогрессивными демократами и либералами, и сразу на них посыпались блага и деньги. Появились добрые богатые иностранцы и дали им ИНВЕСТИЦИИ. И стали они богачами, и владельцами (или высокооплачиваемыми служащими) богатых фирм. Таким образом, надо внушать, если ты не достиг успеха, то это твоя личная проблема, значит, ты не возжелал ещё в полной мере ИНОСТРАННЫХ ИНВЕСТИЦИЙ, не стал либералом, не изменился, не отринул, не отказался от всего того, что пугает в тебе ИНОСТРАННЫХ ИНВЕСТОРОВ, и по прежнему остался страшным русским, в любой момент готовым сделать погром.

В заключение хочу отметить, что часто идёт критика, что, мол, государство не вкладывают деньги в те или иные промышленные и научные проекты. То деньги нужны новый самолёт доделать, то какое-то изобретение внедрить. Чтобы раз и навсегда покончить с этим безобразием, нужно чётко заявить, в ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОМ ОБЩЕСТВЕ деньги тратятся только на индивидуума. То есть это высшее логическое развитие идеи гуманизма! Всё — индивиду, и только индивиду! Добавлю, либеральному и демократическому индивиду! Богатый, счастливый индивидуум — гражданин ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОГО ОБЩЕСТВА. ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО — общество счастливых, богатых индивидуумов. Нужно так же указывать что если кто-то не получает инвестиций, и по-прежнему беден, то в этом он сам виноват. Потому, что он ещё не готов к приёму ИНОСТРАННЫХ ИНВЕСТИЦИЙ. Ну не порвал он ещё с тяжким наследием прошлого, всё ещё цепляется за чуждую ПОСТИДУСТРИАЛЬНОМУ ОБЩЕСТВУ национальную самоидентификацию, а, значит, он всё ещё шовинист и враг прогресса, и, следовательно, не достоин иметь деньги, а то ещё на них сделает погром и испугается тогда, не придёт тогда ИНОСТРАННЫЙ ИНВЕСТОР и не принесёт ИНВЕСТИЦИИ и не будет ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОГО ОБЩЕСТВА. Таким образом, отнимая деньги у совков, мы для них делаем благо, ибо не даём им, неразумным, испугать ИНОСТРАННОГО ИНВЕСТОРА, и даём им шанс когда-нибудь стать либералами и получить ИНОСТРАННЫЕ ИНВЕСТИЦИИ.

ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО уже живёт среди нас. Всё больше индивидуумов трансформируются в либералов и на них ниспадают потоки ИНВЕСТИЦИЙ, они богатеют и счастливо переходят в новую формацию, которая уже зримо живёт среди нас. Поэтому недозрелые совки должны отдавать налоги и вообще все государству, которое ставит своей задачей построение ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОГО ОБЩЕСТВА, и все эти средства собранные с совков трансформируются в ИНВЕСТИЦИИ и перетекают в распоряжение дозревших до ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОГО ОБЩЕСТВА индивидуумов-либералов. Эти индивидуумы — наше всё! Это зримые живые ростки благословенного ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОГО ОБЩЕСТВА! Наше богатство, наше надежда и упование. А недозрелые совки должны горбатится на них, всё им отдавать, чтобы было как можно больше прогрессивных либералов и были они как можно богаче. Увеличение их числа — основная задача для нашего государства. (Раньше быдло готово было горбатиться ради детей. Всё во имя детей, мол, пусть мы ничего, кроме тяжёлого труда, не видим, но зато наши дети будут жить хорошо. Этот психоблок нужно использовать, заменив детей на либералов. Внушив, что надо выращивать не детей, а либералов. Дети шалят, возни с ними много, неблагодарные они. Толи дело демократы-либералы! Холёные, воспитанные, умные, культурные. Настоящие высшие существа из грядущего светлого обновлённого лучшего мира!) Поэтому окончательно новую идеологию (конечно, пока ещё очень приблизительно) можно кратко сформулировать в следующих тезисах:

1)Возлюби олигархов, и всё отдай им, чтобы стало их больше. Будет больше их, значит, будет больше собственности у них, а, значит, больше продадут они иностранным инвесторам и больше те принесут инвестиций.

2)Возлюби иммигрантов, и всё отдай им, чтобы стало их больше. Будет больше иммигрантов, меньше будут тебя бояться иностранные инвесторы и больше принесут инвестиций.

3)Бойся детей, ибо они отнимают у тебя то, что ты мог бы отдать олигархам, либералам и иммигрантам, и, следовательно, лишают тебя инвестиций.

4)Не истязай себя трудом, ибо труд бесполезен. Труд лишь отвлекает и уводит тебя с пути изменений. Не трудись, а лишь возжелай иностранные инвестиции, откройся миру, будь модным и современным, проникайся либеральными ценностями и стань готовым принять инвестиции, и тогда они придут к тебе.

5) Верь в то, что придёт иностранный инвестор, принесёт инвестиции и сделает так, что будет тебе хорошо.

6)Верь в то, что наступит постиндустриальное общество и будет тебе хорошо. Что там не надо трудиться, потому что придут к тебе инвестиции.

Он ещё раз перечитал свою работу. Вроде бы всё правильно, но он чувствовал, что чего-то не хватает. Какой-то завершающей точки. Некоторое время он лихорадочно бродил по кабинету. Тут в кабинет постучали, и зашла уборщица. Тихая русская женщина. Мать двоих детей. Раньше она работала в детском саду, но после реформ его закрыли за ненадобностью, муж её, военный, погиб в Чечне. И вдруг его осенило, он мигом подбежал к клавиатуре и набил:

7) Не будь русским, ибо страшен русский для иностранного инвестора и никогда к русскому не придут инвестиции и никогда не попадёт русский в постиндустриальное общество.

Теперь было хорошо. Он ещё раз перечитал текст, и его охватило воодушевление, не хотелось останавливаться, он чувствовал, что в этом направлении нужно двигаться дальше, не останавливаться на уровне PR-компаний, а создавать новою, полноценную религию для быдла. Религии, которая использовала бы устоявшиеся психоблоки и стереотипы, но заполнила бы их новым, прогрессивным содержанием, заставив быдло полюбить либералов и покланяться им.

Не много поразмыслив, он добавил ещё одну запись. Как тезис для дальнейшего развития темы, если будет финансирование.

Помни, нет бога кроме Олигарха, предтечи Иностранного Инвестора, спасителя твоего! А Либерал — пророк его, а иммигранты — верные слуги либерала, пророка Олигарха, Бога и Предтечи Иностранного Инвестора, спасителя твоего!

Глава 5. Демократический диспут.

Жизнь Рейнгольдовича улучшилась. Утвердился он в солидном либеральном институте на новой должности. Сидя в уютном кабинете, он иногда с ужасом вспоминал, как раньше скитался по всяким правозащитным фондам и либеральным конторкам, выклянчивая гранты, кутаясь в старое холодное пальто и с ужасом думая о том, что будет, если грант не продлят. Сейчас с высоты своего нового положения он даже немного стыдился своего недавнего прошлого рядового демократа, предпочитал не встречаться с прежними друзьями и сменил Махмуда, благо его новые коллеги по институту проявили небывалую заботу о его досуге и устроили в шикарное закрытое заведение с гораздо более изощрённым и опытным персоналом. О грубом мужлане Махмуде он теперь вспоминал даже с некоторым содроганием, настолько тонко и психологически выверено вели теперь с ним игру во время секса, что он иногда, как ему порой казалось, действительно становился собакой.

Из старых знакомых он контактировал только с Осей, подкидывал ему работёнку по аналитике за грошовые гранты, когда сам зарывался со сроками. Да, теперь он сам мог распределять гранты, и не было для него сладостней занятия глядеть, как перед ним лебезят и пресмыкаются на всё готовые рядовые либералы ради заветной халявы.

Работы было много. В последнее время он руководил аналитической группой по реформированию. Ни по реформированию чего-либо конкретного, а просто по реформированию как самодостаточного процесса. Задачей его группы было внедрить в общественное сознание, что жизнь — это есть процесс постоянных реформ, что все проблемы возникают от того, что реформы не идут достаточно быстро, подобно тому, как проблемы с кишечником случаются от того, что медленно идёт процесс пищеварения. Надо было убедить, что жизнь — это не рождение, детство, юность, первая любовь, зрелость, создание семьи,… то есть вечный, испокон мира освящённый незыблемыми законами мироздания и традицией процесс, а калейдоскоп непрерывных либеральных реформ, отметающих посконные глупые и тяжёлые законы естества, и подобно тому, как крутящиеся стекляшки в калейдоскопе порождают светлые и красочные образы, так и круговерть реформ творит прогресс, развитие, богатство и благополучие, и если скорость реформ замедлиться, а не дай Олигарх, и вовсе реформы остановятся, так сразу же погаснет чудесная и красочная иллюминация счастливой и богатой жизни, и в наступившей первозданной тьме из потаённых щелей вылезут и набросятся на растерявшихся обывателей всевозможные злодеи-диктаторы, Гитлеры, Сталины, Ким Чен Иры, а то и сам, топорща усы, свирепый и неукротимый изверг батька Лукашенко. Как выпрыгнет, и ведь больно покусает, а не ровён час, того гляди, и вовсе загрызёт.

Рейнгольдович теперь считался стратегом, мыслителем, часто выступал на прессконференциях и круглых столах, смело и звонко облаивая ретроградов-оппонентов на всевозможных дискуссиях. Он стал восходящей звездой публичной либеральной политики. Но однажды так резко появившаяся у него страсть к полемике сыграла с ним жестокую шутку.

Как-то раз его пригласили на рабочее совещание к теневому лидеру союза правых Анатолию, главе крупнейшей энергетической монополии. Совещание касалось стратегии реформы ЖКХ. Чубайгайдохакамедов впервые видел воочию героя демократии, великого приватизатора, титана воли Анатолия. Анатолий монотонно вещал в полной тишине перед благоговейно склонившимися соратниками. Его тяжёлый неподвижный взгляд был упёрт куда-то поверх голов слушателей в пустой дальний угол помещения. В процессе речи ни один мускул не дрогнул на его одеревеневшей физиономии, больше напоминавшей грубо оттёсанное полено. Казалось, что вместо рта с неимоверным трудом расширяется небольшая горизонтальная щель в нижней части деревянного обрубка и тогда раздаётся монотонный квакающий скрип еле гнущегося старого пересохшего дерева. Вообще великий приватизатор был похож на выросшего Буратину, в процессе роста ещё больше одеревеневшего, потерявшего былую гибкость и сломавшего наследственный от папы Карлы длинный нос-сучок. Но тем не менее, он взволновал Рейнгольдовича. Недаром стареющий Буратино твёрдо держал в своих руках руководство всей беспокойной стаи правых. От него исходила какая-то парализующая волю параноидальная энергия и убеждённость в собственной правоте и величии. Порой казалось, что его маниакальная вера в священность собственной миссии буквально зримо материализуется в окутывающее его фигуру, едва различимым клубящимся силуэтом, ядовитое фосфорицирующее, зловещее, зеленоватое свечение, родственное мерцающему свету таинственных огней, блуждающих на старых, давно заброшенных и проклятых чумных кладбищах, из которых по древним преданиям в полнолуние на свою страшную охоту выползают вурдалаки. Было ли это на самом деле, или только казалось иногда его экзальтированным поклонникам, но без сомнения было то, что его непоколебимая воля гипнотически твёрдо передавалась чутким, постоянно рефлексирующим, тоскующим, копающимся в собственных комплексах и вечно неуверенных в себе либералам, давала им точку опоры, позволяла им собраться, сплотиться и мобилизоваться на борьбу. То есть, было что-то единственное твёрдое прямое и деревянное среди рыхлой чмокающей вечно ругающейся и расползающейся киселеобразной массы носатых демократов. Так сказать естественный центр притяжения и самоорганизации.

— Вот это хозяин! — только и подумал Рейнгольдович, и тут же его зад заныл в сладкой истоме и стал непроизвольно мелко повиливать.

Он решил во чтобы то ни стало обратить на себя внимание Анатолия.

Когда невнятная речь закончилась, раздались аплодисменты. Когда они стихли, над столом президиума вcплыла, как луна из облака, огромная блинообразная физиономия Егора, и он ритуально спросил:

— Вопросы? Чмок. Замечания? Чмок. Есть? Чмок.

Он уже было опять уткнулся в бумаги на столе, уверенный, что не будет никаких реплик из зала, и был уже готов зачитать имя следующего докладчика, как вдруг раздался звонкий голос Рейнгольдовича:

— У меня есть замечания. Я тут не согласен с некоторыми положениями предлагаемой стратегии.

По залу пробежала шипящая волна беспокойства и недоумения. Егор вздрогнул и удивлённо уставился на Чубайгайдохакамедова, как-то весь сжавшись, пригнувшись к столу и чмокая особенно тяжело и мучительно. Подбородок его мелко затрясся, и на жирненьких губках появилась обильная пена, закапавшая вниз толстыми каплями слюны прямо на лежащие перед ним бумаги. Но Рейнгольдович, увлечённый и вдохновлённый собственной смелостью и красотою захватившей его импровизации, как тетерев, ни на что уже не обращая внимание, стал развивать свои мысли. Собственно никакого несогласия с тем, что предлагал Анатолий, у него и не было, он лишь предлагал резко радикализовать темп преобразований, не обращать внимания на критиков в стане вечно вчерашних, и максимально усилить тяготы населения, дабы побольше его извести.

— Реформа позволит нам, если, конечно, мы не будем миндальничать и останавливаться на полумерах, быстро достигнуть основной стратегической задачи, а именно резко сократить численность русского населения до неопасного для демократии уровня. Для этого нужно в подходящий момент, а именно в разгар зимних морозов, резко и массово, разом отключить всех неплательщиков от всех источников энергии, электричества, тепла. Перекрыть всяческое снабжение топливом. Воду можно не отключать, сама замёрзнет, но лучше отключить. При этом, если в регионе не заплатил хотя бы один процент населения, отключаем всех! Через пару недель всё топливо, всю электроэнергию можно смело продавать за границу по мировым ценам за СКВ. Не надо будет тратиться на ремонт местных сетей и дотации населению, так как его просто не будет, а, значит, и не будет трат, следовательно, высвободятся гигантские ресурсы для строительства современных магистралей для экспорта энергии и топлива во все готовые платить заграничные страны. Риск минимален, так как армия и другие силовые структуры тоже будут отключены в первую очередь, а запасов топлива, хе-хе-хе, у них нет! Они так же вымерзнут, не успев ничего сделать! Конечно, в первое время быдло выйдет на улицы митинговать с плакатами и старыми райкомовскими знамёнами, но на улице будет минус сорок, зимний день короток, никакого освещения, транспорт ходить не будет, связь работать не будет, да и в правительстве собственно никого не останется, ведь все важные персоны будут уже в тёплых краях. Кстати, надо тщательно продумать порядок эвакуации. Нужно так сделать, чтобы до самой последней минуты у быдла было впечатление, что все на постах, что всё идёт как прежде, что нет никаких оснований для беспокойства. Я думаю, массовый отъезд перед часом Х можно, например, замаскировать отбытием на новогодние праздники за рубеж. Ну так вот, всё выключено, никакого правительства нет, мороз. Что будет делать быдло? Возьмёт штурмом здания. Разграбит склады, и как всегда в подобных случаях больше потопчет, чем растащит. Ну а дальше? Начнёт жечь мебель, чтобы согреться, и в результате всё сгорит! Начнётся людоедство, дикие толпы обезумевших чудом уцелевших обмороженных горожан бросятся в деревни и там начнутся стычки с крестьянами, защищающими свои дома и запасы продовольствия. Везде заполыхает братоубийственная война! Быдло будет безжалостно уничтожать друг друга ради корки хлеба и вязанки дров! Совершенно ясно, что при таком сценарии к лету никакой угрозы нашим олигархам больше не будет. Не надо будет тратиться на социалку, армию, здравоохранение, да ни на что, никто и ничто больше не будет противостоять широким либеральным реформам. Введём войска ООН для предотвращения гуманитарной катастрофы, а вздумает оставшиеся быдло сопротивляться, всех в лагеря как угрозу порядку и цивилизации! Вот и нет России! Кончится это неспособное к нормальной жизни чудовище! Карфаген должен быть разрушен! Карфаген будет разрушен!

Чубайгайдахакамедов не заметил, что он уже орёт, широко размахивая руками, как матрос-большевик из старого фильма, зовущий толпу дезертиров на штурм Зимнего. Публика в зале буквально забилась под скамейки. Анатолий развернулся в сторону Чубайгайдохакамедова и упёрся в него своим взглядом. Его одеревенелая физиономия по-прежнему оставалась всё такой же неподвижной, не дрогнул ни один мускул, но, непонятно почему, на ней ясно читалось изумление. Было видно, что великий приватизатор поражён не столько тем, что говорил Рейнгольдович, то есть содержимым его речи, не тем, как он говорит, то есть формой его анархического выступления, а самим фактом того, что кто-то говорит, а не выражает, как положено по протоколу молча, подобострастное восхищение. Наконец он начал краснеть. Зал тихо заскулил от разлившегося и накрывшего всех тягучей волной парализующего ужаса. Чмоки Егора стали больше напоминать стоны полные небывалого страдания, его блин невероятно побелел, низко склонился, и уже лежал на боку среди вороха бумаг и медленно скользил куда-то в сторону, сминая сплющенной щекой скатерть, и казалось ещё чуть-чуть и он с тихим визгом закатится под стол. Великий приватизатор уже напоминал не Буратино, а другого героя итальянского сказочника, а именно — синьора-помидора. Наконец щель в нижней части пылающего полена так широко раздвинулась, что, казалось, ещё миллиметр, и чурбан треснет пополам, обдав окружающих снопом шипящих искр, и раздался необыкновенно громкий скрип:

— Этот вопрос вы не доработали! Немедленно вон! Работать!

Чубайгадохакамедов не помнил, как оказался за дверью. Его всего трясло. Почти ничего не соображая от ужаса, он еле доплёлся до кабинета и рухнул в изнеможении на кресло, рыдая от осознания чудовищности всего происшедшего. Было ясно, что он совершил роковую ошибку. Нельзя даже формально возражать Анатолию! Было предельно ясно, что дни его в этой синекуре сочтены! Он рыдал в невыносимой тоске от предчувствия надвигающегося неизбежного безденежья, грядущих долгих скитаний от одной правозащитной конторы к другой под ледяным дождём, дрожа от холода, без работы, в стае таких же голодных либералов-неудачников, простуженным хриплым лаем поносящих проклятый совок, и униженного обивания порогов шикарных офисов, в надежде хоть немножко разжиться маленьким скромненьким грантиком, даже и не мечтая о таком чуде, что сытые и равнодушные давно устроенные слуги иностранных господ-владельцев богатых фондов заметят его и возьмут на верную службу, впустив в тепло и обеспечив постоянным финансированием.

Глава 6. Высшие и низшие демократы.

На следующее утро Рейнгольдович безвольно лежал на кровати, давясь слезами и поглаживая пластиковую карточку как последние свидетельство о недоступном теперь ему рае, из которого он сам себя изверг по трагической неосторожности.

Неожиданно зазвонил телефон. Из трубки послышались знакомые чмоки.

— Наверное, хотят потребовать обратно кредит, – подумал в панике Рейнгольдович и завыл безнадёжно и горько, страшась, что сейчас отнимут последнее — блестящую карточку с цветной голограммой.

— Чмок. Как здоровье? Чмок. Заболели? Чмок. Нам надо серьёзно поговорить. Чмок. Жду вас у себя в пять. Чмок.

Ровно в пять, сжавшись, поскуливая, всем видом выражая скорбь и покорность, не могущий даже подумать о такой наглости, как постучатся, Рейнгольдович аккуратно потёрся сгорбленным хребтом о косяк шикарной двери директора института проблем переходного общества.

— Проходите, — раздался мелодичный слегка картавый голос секретарши.

Согнувшись так, что руками он почти касался пола, Тотожопыч вполз в кабинет.

Там, кроме Егора, сидел и сам невозмутимый Анатолий в большом кресле рядом со столом. Посередине кабинета стояла одинокая высокая и узкая табуретка. Рейнгольдович сразу понял, что она предназначается именно для него, и горько охая, всем видом выражая раскаяние, быстро забрался на этот странный и неустойчивый насест. Табуретка была настолько высокая, что его ноги не доставали до пола. Он их аккуратно поджал на весу, сгорбился и сложил свои пухленькие ручонки на выпирающем животике. Сам весь поддался вперёд, предано смотря на героев демократии и стараясь сохранить равновесие на опасно раскачивающимся и жутко скрипящим неустойчивым сооружении.

Анатолий тут же вскочил и отрывисто бросил:

— Тут не дума! Митинговщина не допустима! Надо тщательно прорабатывать вопросы. Никакой импровизации!

После чего стремительно направился к выходу быстрым шагом и так потерявшего много времени на пустяки чрезвычайно занятого деятеля. Проходя мимо табуретки, на которой сидел Чубайгайдохакамедов, он неожиданно с силой двинул ногой по одной из её ножек. Ножка тут же с треском подломилась, по всей видимости, она была специально аккуратно подпилена, и Рейнгольдович с громом рухнул на пол. Анатолий невозмутимо вышел из кабинета, даже не обернувшись.

Раздавленный, униженный и одновременно чувствующий какую-то особую сладость от экзекуции, расплющенным слизняком лежал на мягком ковре Рейнгольдович. Но вместе с тем что-то явственно возникло внутри него несущее надежду. Он почувствовал, как его всего охватывает небывалый внутренний восторг от предчувствия зарождающейся где-то в области ануса волны оргазма невиданной силы. Закрыв глаза, он весь сосредоточился на своих ощущениях, отдав себя всего без остатка, до самой последней клетки, нахлынувшему и поглотившему его океану блаженства. Давно ему не было так хорошо, наверное, с того самого первого раза, когда его изнасиловал дог. Это было сильное, настоящие, всегда преходящие неожиданно и всегда непредсказуемо новое чувство единения с чем-то что неизмеримо великим и совершенным, это было как зримый чувственный опыт соприкосновения с абсолютом. Ему вновь, как и много лет назад, было дано счастье прикоснуться и на мгновение слиться с чем-то неизречимым, идеальным, с тем после чего невозможно оставаться прежним. Ни Махмуд, ни новые его сексуальные партнёры никогда не были в состоянии дать ему ту глубину ощущений, что он испытывал тогда давно от дога и сейчас от экзекуции. Фактически весь его секс был просто жалкой тенью настоящего чувства, пресным ритуалом памяти о прежнем никогда больше не повторявшемся чуде, в упование и надежде на новое его пришествие. Ритуалом дававшем необходимую разрядку, но никогда ту бесконечную глубину ощущений, которые его захлестнули сейчас. Не в силах сдержаться он завыл протяжно и долго. Когда его вой, нет не вой, а песня, гимн совершенству мироздания, закончился, по нему прошла волна тёплого приятного расслабления и он начал испражняться.

Егор с интересом наблюдал, как под лежащем и сладострастно постанывающим Рейнгольдовичем, натекает густая вонючая лужа тёмной жидкости. На его блинообразной физиономии был написан явно не праздный интерес к происходящему. Весь подавшись вперёд, зажмурившись, он с наслаждением принюхивался к Бориным выделениям, со всей силой втягивая широко раскрытыми трепещущимися и порозовевшими ноздрями, казалось вытянувшегося и расширившегося раза в два носа, воздух, удовлетворённо чмокая и даже как-то странно поскуливая. Казалось, он весь порывался вскочить из-за стола и броситься к Чубайгайдохамедову, захваченный порывом неведомой страсти, и лишь служебный долг директора института проблем переходного общества сдерживал его. Наконец, когда Боря несколько раз выпустил газы из себя особенно громко и мощно, Егор, отчаянно взвизгнув, выпрыгнул, из-за стола, мигом оказался рядом с Рейнгольдовичем, встал на четвереньки, и быстро сунул свою порозовевшую мордашку прямо в оттопыренную мокрую задницу испражнявшегося соратника по либеральному лагерю и стал жадно её сосать. Послышалось громкое чавканье и довольное животное урчание, постепенно становящиеся все громче и громче, и переходящие в какой-то звериный рёв. Наконец толстая туша отца демократических реформ задёргалась в конвульсиях. Раздался утробный хрип, не похожий на звуки, какие может издавать земное существо, и стратег рыночных реформ, бывший исполняющей обязанности премьер-министра, как-то неестественно напрягся, так что был явственно слышен хруст костей и сухожилий, и завыл с такой силой, что зазвенели оконные стёкла и стаканы, стоявшие на столе. Ещё через мгновение его конечности подломились, и обмякшая туша рухнула рядом с истекающим нечистотами Рейнгольдовичем прямо в густую тёмную массу, натёкшую из либерала. Зрачки его закатились, из под полузакрытых век светились желтоватые белки, конечности слегка подёргивались, из тихо хрипящего рта пузырилась обильная пена, растекаясь белесыми пузырьками по коричневатой поверхности лужи.

Они нашли друг друга.

Дверь кабинета открылась. В проёме показалось носатое лицо секретарши.

— О-о-о! Мальчики, да что же это такое!? Уже в рабочее время! У нас же интервью со швейцарскими журналистами. Ну, нельзя же так! Ну, хоть предупредили бы!

Секретарша бросилась обратно к телефону, даже и не прикрыв дверь.

— Борис Ефимыч, тут Егор опять расслабился, а у нас большая программа. Нужна срочно группа имиджмейкеров. Да не тех, не тех, других. В чувство привести надо. Да, по полной программе. Миленький, побыстрей. Жду.

Через некоторое время в кабинет вошло несколько людей в прорезиненых комбинезонах и распираторах.

— Да их тут двое! И ковёр надо менять. Зови ещё одну группу, — распорядился один из них.

Невменяемых от кайфа демократов аккуратно подняли, запаковали в тёмные пластиковые мешки, так что наружу высовывался только нос для дыхания, погрузили на тележки и вывезли из кабинета. Тут же другие слуги стали сворачивать ковёр, проветривать и обрызгивать помещения дезодорантом.

Через некоторое время Чубайгайдахакамедов вмести с Егором сидели завёрнутые в простыни после бани, потягивали пиво и ждали, когда их одежду принесут из химчистки.

— Егор, ну разве те тезисы, которые я вчера развил, такая уж ересь? — жалобно проблеял Рейнгольдович.

— Совсем не ересь. Чмок. Более того, ты Борис, верно угадал один из возможных сценариев развития ситуации. Чмок. И есть даже целая аналитическая группа, которая работает над ним. Чмок.

— Ну почему тогда?

— А вот скажи, чмок, зачем ты выступил?

— Ну так ведь был демократический диспут. Свободный обмен мнениями. Ведь у нас демократия.

— Демократия, демократия. Чмок, чмок. И что у вас там твориться в низовых ложах? Чмок. Да, крайне низок уровень магистров и работы в низших ложах! Чмок.

Егор надолго задумался, мрачно чмокая, видно было, что он крайне озабочен бардаком и сумятицей творящимся в демократических низах.

— Ну ладно, так уж и быть прочту тебе лекцию о демократии. Что делать, ведь тебя сюда привёл я, придётся воспитывать. Чмок, чмок. Запомни, демократия — это для них, быдла, рабов, для тех над кем мы хотим безраздельно властвовать, для тех, кого мы хотим беспощадно давить и обманывать. Пока у них демократия, мы будем править ими. Потому что они будут разобщены, разрознены, разбиты на множество фракций, партий, будут враждовать друг с другом, они обречены быть слепыми, и все свои силы терять в междоусобных склоках. Пока демократия — они всего лишь стада баранов, бодро бегущие за проходимцами, мелкими авантюристами, жуликами и демагогами. Пока демократия, никогда гений не сможет возглавить их, так как при демократии наверху всегда оказывается подлейший, так как слабые никогда не допустят, чтобы над ними возвысился более сильный и лучший, но легко поддаются обману и лести. При демократии любая здравая мысль потонет в хоре писка сотен демагогов, рвущихся к власти крикливых пигмеев, каждый из которых будет визжать что есть силы о своей гениальности, и лезть наверх вытаптывая всё вокруг. Они не смогут увидеть настоящей опасности и сформулировать ясные цели, так как всё потонет в балагане бесплодных дискуссий, выяснение личных отношений, борьбе мелких честолюбий и амбиций. При демократии никогда руководитель не отважиться на серьёзные шаги, так как в спину ему дышит грызущаяся толпа конкурентов готовых его сместить при малейшей ошибке и поднять истерический вой при первых же трудностях. Хаос и слабость, торжество подлости и посредственности, всеобщая трусость и дезорганизация - вот что такое демократия. И если мы хотим править, быть наверху, у нас, среди нас, не должно быть даже тени демократии. Мы должны быть железным орденом, сплочённой стаей, где каждый должен быть полностью предан вожаку и цели. Где каждый должен быть готов загрызть отступника и смутьяна. Нас меньше, мы слабее, нас ненавидят, мы чужие среди окружающего нас быдла, у нас есть один шанс их победить, это — внедрить в их общество демократию, отравить их сознание ядом либерализма, превратить некогда единый народ в разрозненные аморфные толпы, воюющие и спорящие друг с другом. Всегда, когда мы приходили к власти, мы сначала разлагали некогда единые народы, среди которых мы поселялись, а потом среди начинавшихся революций и хаоса прибирали власть к своим рукам. Опьянённые вседозволенностью гои сметали их родную единокровную аристократию и расчищали нам дорогу наверх. Пока оглушённый гойский плебс митинговал и упивался “свободой” среди хаоса и какофонии предвыборных балаганов, наши тайные организации, спаянные железной дисциплиной, продвигали своих членов наверх, заполняя образовавшиеся пустоты во власти.

Егор на короткое время остановился выпить пиво. Потом задумчиво продолжил:

— Самое интересное, что гойские народы по сути авторитарны, склонны к порядку и дисциплине, родовым традициям и уважению к старшим. Их естественный строй — строгая централизованная вертикальная система каст и сословий. Каждый гой рождается с чувством принадлежности к определённому роду и месту в иерархии. В нём заложены чувства ответственности и долга, вытекающие из его положения. Они совершенно не демократы! Напротив, наш малый народ возник из неорганизованной толпы рабов-смутьянов, изгнанных из Египта и изначально не имел природной самоорганизации и естественной иерархии. Каждый из нас рождается с мыслью о своей богоизбраности и готов лаяться и драться со всеми, кто не признаёт за ним первенство. Поэтому мы всегда были кипящей массой анархических бунтовщиков, уверенных в своей богоизбраности, ослабляющих себя в распрях и изнуряющих разум в бессмысленных теологических дискуссиях. Гойские народы строили цивилизацию, осваивали Эйкумену, а мы грызлись на земле обетованной, на малёньком узком клочке, который нам удалось поначалу отнять у гоев. Но в этих, казалось, бесплодных спорах и междоусобицах, сотрясавших наш народ, мы выработали яд, способный сокрушить их империи и выполнить завет нашего бога, что все их земли и имущество станут нашими, а они — нашими рабами. Для них – яд демократии, для нас тайные общества и кланы, основанные на жёсткой дисциплине и страхе уничтожения, пронизанные целью властвовать над народами, среди которых мы живём.

— Страхе уничтожения? — пискнул Чубайгайдохакамедов.

— Да, лишь страх уничтожения способен сплотить лучших из нашего народа, вытравить из них дух анархии и вечного мятежа, и заставить выполнять нашу великую миссию отнимать у гоев то, что принадлежит нам по праву. А нам должно принадлежать всё! Это завещал нам наш бог! Это и есть смысл и цель нашей власти. Внизу низшие демократы, наши братья по крови, должны мутить и сеять смуту, морочить гоям головы, смущать их лживыми обещаниями и истеричной демагогией подстрекать к бунту, то есть насаждать демократию, в чём наш народ особенно поднаторел. Чтобы всё это работало, выглядело настоящим, надо, чтобы низшие демократы сами искренне верили в демократию и истово за неё боролись, но наверху, среди нас, демократия не допустима. Рядовые, низшие демократы должны разлагать общество, а у нас, высших, другая задача, захватывать власть и собственность среди всеобщего бардака и разложения. Потому и качества требуются совсем другие. Ты эти свои старые привычки здесь брось! Нет преступления страшнее в наших рядах, как подвергнуть сомнению авторитет старшего брата, как внести в наши ряды вирус склоки и смуты. Так как ты вчера вылез на совещании. Нам и так стоит гигантских трудов обуздывать наши склонные к анархии натуры. Ведь если мы вдруг сцепимся и начнём грызться друг с другом за первенство, наша власть мгновенно рухнет! Скажу тебе по секрету, мне стоило больших трудов защитить тебя.

— Я больше не буду, — проныл Рейнгольдович.

— Ладно, на первый раз прощаю. Пёсик ты мой сладенький. Чмок, чмок, — почему-то посюсюкал стратег реформ.

Рейнгольдович на некоторое время задумался, а потом спросил:

— А вот как быть с Гитлером?

— Что с Гитлером? Чмок. Причём тут Гитлер? Чмок.

— Ну, вот он же пришёл к власти при демократии.

— А, вот ты о чём. Не бойся, мы учли ошибки. Центроизберком Гитлера к власти не допустит.

— Центроизберком — это, конечно, хорошо. Ну а в принципе, как эту угрозу исключить даже теоретически?

— Видишь ли, в чём дело, народ может избрать Гитлера, народ может осознать свои интересы и выразить их. Это может народ, но не разрозненная толпа. Наша задача — уничтожить народы и создать вместо них беспорядочные скопища разноплемённых, чуждых и враждебных друг другу, индивидуумов. Толпу. Тогда демократия нам не страшна. Поэтому столь и нужна нам беспорядочная иммиграция, поэтому и нужно внушать, что демократия не может быть без толп диких, как можно более не похожих на коренных жителей и друг на друга разноплемённых мигрантов.

— Ну, ведь пока иммигрантов нагоним и всех перемешаем, может много времени пройти.

— Это, конечно, так, но наша либеральная демократия практически сама по себе исключает возможность ошибки.

—Но как?

— Потому что демократия разрушает народ сама по себе. Что делает людей народом? Тебе это покажется парадоксальным, но народ делает система народовластия. Народ — это сложная структура, состоящая из множества общин, сословий, профессиональных корпораций, родов, иными словами, множества естественных страт. И только тогда появляется народ, когда эти естественные страты начинают взаимодействовать, договариваться и устанавливают общие законы и порядок, а именно такой процесс и является системой народовластия. Тогда и появляется осознание своей общности, своего единства, возникает гармоничное и общее для всех культура и государство. Внутри естественных страт люди ясно понимают свои интересы, устанавливают разумные законы и легко и органично выбирают устраивающих их лидеров и представителей. Ну, вот, например, в деревне все друг друга знают, чётко определяют свои интересы и, следовательно, всегда выберут лучших своих представителей. Эти представители от деревень, общаясь и взаимодействуя между собой, могут выбрать представителей района, и так далее. И это будет на каждом этапе разумный выбор. Но страты бывают не только территориальные, но и, профессиональные, например торговцы, учителя, врачи… Все они имеют свои специфические общие интересы, знают друг друга, и следовательно, могут разумно выбирать своих представителей и вождей. Представители от всех этих страт могут совместно и разумно в интересах всех вырабатывать законы и политику. При этом каждый человек мог участвовать в выборах своих представителей сразу в нескольких стратах, например территориальной, профессиональной, национальной и других, то есть во всех областях, где он активно действует и где у него есть реальные интересы. Это как живой организм, где каждый орган выполняет свою функцию, и взаимодействие всех органов обеспечивает организму жизнь, рост и развитие. Наиболее полно такую систему возродил Муссолини. У гоев изначально была именно такая система народовластия, основанная на многоуровневом представительстве всех сословий, корпораций и общин, последовательно идущая с самого низа, с самых мелких структур общества. Символом такой системы была пирамида, прочно стоящая на земле и рвущаяся своей вершиной в небо. Иное дело у нас. Мы были сформированы сверху мятежником-жрецом из буйных толп, обезумевших рабов. Сначала он выбрал и приблизил к себе немногих, самых сильных и хитрых, обещав им власть и богатства, если они покорятся ему. Каждый из избранных сколотил вокруг себя группу головорезов, создав новый более низкий слой посвящённых и избранных. После чего новые члены, когда уговорами и обещаниями, когда побоями и насилием, подчинили себе других беглых рабов, создав из них новый слой привлечённых. Их обучили дисциплине и покорности, внушили им, что они избранные, и служат великой тайной миссии, и бросили на отлов и покорение оставшихся. Так каждый новый наш раб становился господином нескольких новых привлечённых обманом или захваченных силой беглых рабов. Так шаг за шагом наш властитель собрал всех изгнанных из Египта и создал ядро нашего народа. Создал нашу пирамиду, централизованную иерархическую организацию власти, где всё исходит с верху, покоиться на насилии, слепой вере в авторитет стоящего на верху, на легенде о тайной великой миссии и постоянном вовлечении всё новых и новых членов. Символом этой власти стала перевёрнутая пирамида, словно падающая с неба и разящая непокорных, имеющая в основании волю одного владыки, создателя нашего племени. И нашим символом стал знак, как наша пирамида атакует и пробивает пирамиду гоев.

— А демократия, — пропищал Рейнгольдович.

— Не перебивай, слушай! — одёрнул его Егор, и тут же продолжил:

— Важен сам принцип, если власть формируется сверху, то она неизбежно становиться нашей, так как она вынуждена следовать естественным законам развития системы такого типа, и неизбежно трансформируется в систему авторитарных мафиозных кланов, в нашу систему. Нам удалось подменить народовластие демократией, когда все разнородные группы населения вынуждены выбирать разом главу государства, или некий высший коллективный орган, что не суть важно, главное, что государство строится сверху! Выборы нужны только для того, чтобы сделать легитимным принцип построения государства сверху! И, кроме того, выберут всегда того, кто нам нужен. Ведь демократию абсолютно не интересует и ею никак не учитывается всё то, что делает человека личностью, всё то, что составляет его истинную ценность, всё то, что позволяет ему ясно осознать свои цели, его профессиональные, национальные, территориальные, конфессиональные и все прочие интересы. Избиратель превращается в одинокого, вырванного из живой жизни индивидуума, жизненные интересы которого бесконечно далеки от того что решается на выборах, и он понимает, что от него ничего не зависит, и от результатов выборов в его жизни ничего не измениться. Вот механическая сумма таких полностью либерализованых, ни чем друг с другом не связанных, не имеющих никаких общих целей и вырванных из естественной среды субъектов и составляет электорат, толпу, обмануть которую совершенно не трудно. Видишь, уже нет народа, демократия его убила, уничтожив живую систему создающих его естественных связей, разорвала народ на кучу индивидуумов, превратила в толпу! Это всё равно как если бы разрубить живой организм на множество мелких кусков и перемешать, и эту кучу назвать новым организмом. Ну а в довершение дела, чтобы окончательно запутать избирателей, ещё больше разобщить людей, мы создаём массу искусственных партий, целью которых является не выражение реальных интересов человека, а поддержка амбиций возглавляющих их вождей. Разыгрывая перед обывателем предвыборные балаганы, они его окончательно оболванивают. И шоу всегда кончается так, как задумал режиссёр, даже если требуется участие зрителей. По сути, демократия — это просто способ сделать легитимным диктатуру. Диктатуру наших тайных лож и кланов. Помнишь мою аналогию с живым организмом, который разрубили на множество кусков? Что будет с этой кучей? Правильно, она начнёт гнить. Те паразиты, которых цельный и живой организм легко уничтожает, легко захватывают власть над кучей его останков. Поэтому при демократии нам ничего не угрожает!

А что касается Гитлера и Муссолини, то к власти они пришли, опираясь на оставшиеся рудименты старого сословного общества. При полной либеральной демократии они бы никогда не победили бы.

Тут принесли вычищенные костюмы, и Егор стал быстро одеваться, ведь его ждали иностранные журналисты, которым он должен был рассказать об успехах демократии в России.

Глава 7. Реформа ЖКХ.

Простили Чубайгайдохакамедова. Даже жалование не уменьшили. Во всем Рейнгольдович благодарил Егора, своего нового сексуального партнёра и наставника. И со всей своей кипучей энергией он бросился за разработку новой темы. Дабы загладить неловкость, возникшую между ним и Анатолием, Егор поручил Рейнгольдовичу продумать меры по снижению у населения негативной реакции на реформу ЖКХ.

— Суть реформы в том, чтобы цены на энергоносители и коммуналку были такие же, как и на внешнем рынке. Чмок. А то что же получается, львиную долю энергоносителей мы вынуждены продавать внутри страны дешевле, чем могли бы их продать за границей! Чмок. А то и вовсе почти бесплатно тратиться на обогрев и освещения жилищ этого нищего быдла. Чмок. Это полностью противоречит всем базовым принципам либерализма! Чмок. Цены для населения должны быть не меньше, чем стоимость на аналогичный товар и услуги за границей. Чмок. Ведь иначе получается, что они живут за наш счёт! Чмок. Хотят жить в тепле и комфорте, пусть платят справедливую рыночную цену. Чмок. Не можешь платить, живи на морозе, в норе. Чмок. Ведь это справедливо! Чмок. Ведь это соответствует всем базовым принципам либерализма! Чмок.

— Так-то это так. Я бы для быдла цены сделал даже выше, чем за границей. Должна же быть наценка за вредность среды, верно? Вот ведь иностранцы, работающие в российских представительствах, получают больше, чем на родине, доплата за вредность. Так и мы должны с быдла больше иметь. Но как бы только они не взбунтовались! Привыкли ведь гады к теплу и свету на халяву за наш счёт!

— Это очень беспокоит Анатолия. Чмок. Было бы хорошо придумать какую-нибудь изюминку. Чмок. Что-то новое. Чмок. Такое, что опять сможет обмануть быдло. Чмок. И для ваших отношений с Анатолием хорошо будет, если сможешь ему реально помочь. Чмок.

И снова толстые пальцы залетали над клавиатурой.

Таким образом, основной проблемой, стоящей на пути дальнейших либеральных реформ, является возможное массовое сопротивление быдла. И действительно, ведь целью наших преобразований теперь является уничтожение не надстроечных структур, таких как современная индустрия, наука, образование, система управления и т. д., то есть структур, определённым образом дистанцированых от населения, а самого базиса, самой инфраструктуры обеспечивающей биологическое существование русского быдла. Эта революционная задача требует выработки новых, нетрадиционных подходов. Ставки и риск бунта очень велики, так как население сразу, на своей шкуре, почувствует, что реформа направлена против него. Нечего и говорить, что пропаганда, успешно применявшаяся ранее, а именно, что вся эта наука, космос, оборонка и т.д., не нужны, лишь деньги изводят, без них лучше, совершенно не подходит. Ну не возможно же объяснить, что без отопления, электричества и канализации жизнь будет лучше! Поэтому меры, которые предлагаются сейчас, сводятся к постепенному повышению тарифов, необходимых якобы для ремонта и надёжного функционирования инфраструктуры, с целью заставить население под всё возрастающим финансовым гнётом добровольно сокращать свои потребности, не по карману мол, а в идеале и вовсе его отучить пользоваться благами цивилизации, что и является целью реформы, так как позволит все ресурсы продавать за рубеж.

Параллельно вся пропагандистская компания сводится к описанию плачевного состояния коммунального хозяйства, сетований на то, что, мол, население не платит и поэтому само виновато, что всё рушиться. Понятно, что вся эта стратегия абсолютно неэффективна, и поэтому не может привести к успеху! Это настолько очевидно, что не стоит подробно на этом останавливаться, отмечу лишь только, что эта стратегия предусматривает растянутый во времени постепенный процесс, что только усиливает риск бунта, если не делает его неизбежным, так как даёт быдлу время сообразить что происходит и организовать сопротивление.

Если мы хотим добиться успеха, то нам необходимо ускорить процесс, сделать его революционным, заинтересовать и вовлечь в него само население.

Чтобы понять, как это можно сделать, обратимся к ещё свежему опыту недавней приватизации. Её успех объясняется стремительностью и тем, что удалось создать у быдла впечатление, что оно тоже участвует в процессе. Я говорю не о ваучерах, а о том, что была дана возможность быдлу тащить по мелочам. Пока организаторы процесса действительно присваивали миллиарды, радостное быдло тащило всё, что попадалось под руку. Шофёр был рад до безумия, что удалось стибрить с автобазы какую-либо запчасть, а если ему доставался ржавый списанный уазик, то он себя считал ловчее Дерипаски. Колхозники с упоением делили трактора и сеялки. Клерки тащили старую оргтехнику и канцелярские принадлежности, геологи — палатки, тушенку и образцы минералов, начальники с бухгалтерами расхищали амортизационные фонды… И всем казалось, что государственные закрома бесконечны, добра хватит на всех, и если много не украл сегодня, обязательно стащишь завтра, и этот весёлый праздник жизни будет длиться вечно. Таким образом, реформа ЖКХ будет иметь шанс на успех, если нам удаться создать в обществе атмосферу весёлой эйфории вместо ощущения надвигающейся со всех сторон глухой безнадёжности, вызванной стремительным ростом совершенно неподъёмных тарифов. Вопрос — как это сделать? Я предлагаю следующий механизм. Чтобы население заинтересовать, ему надо что-то дать, но что? Ясно, что ржавыми трубами в земле никого не прельстишь, а вот квартирами и имуществом неплательщиков очень даже можно. Надо развернуть пропаганду, что все беды от них, неплательщиков. От них, супостатов, страдают честные налогоплательщики и лезут вверх тарифы. Объявить им всенародную борьбу и раскулачивание. Имущество раздавать всем желающим, но в первую очередь соседям, квартиры продавать с аукциона, а часть от вырученной суммы раздавать соседям как компенсацию за тот экономический вред, который якобы нанёс неплательщик за долгие годы бесплатного пользованием коммунальными услугами, ведь за него, супостата, платили именно они, законопослушные соседи. (Параллельно должны упасть цены на квартиры, ведь на аукционы будет выкинуто море освободившегося жилья, что позволит нам развернуть PR-компанию об успешном решении жилищной проблемы. Кроме того в образовавшейся сумятице будет легко нагнать на освобождающиеся места толпы мигрантов из Азии и Африки.) Таким образом, быдло будет радо, когда на улицу будут выбрасывать очередного соседа, ведь будет возможность поживиться за его счёт, да и от продажи квартиры перепадёт копеечка. Мощный и стремительный рост тарифов будет восприниматься не только как финансовое бремя и угроза собственному благосостоянию, но и шанс поживиться имуществом очередного разорившегося неудачника. Появиться азарт, население с упоением будет носиться по публикуемым в газетах адресам раздачи реквизированного имущества. Более того, наверное, можно будет просто публиковать адреса выселяемых и быдло само будет выгонять их из квартиры и выносить вещи. Не будут нужны никакие затраты на организацию этого процесса! В конечном счёте, накопившаяся агрессия быдла будет направлена против него самого! Мы ликвидируем угрозу реформам и создадим благоприятную атмосферу для либеральных преобразований. Наглядно внедрим в массы базовый либеральный стереотип: горе неудачнику и выживает сильнейший. Может быть, после такой жёсткой школы практического либерализма мы cможем даже вычленить из массы русского населения контингент, пригодный для жизни в демократическом обществе.

Данный план не имеет логических недостатков и внутренних противоречий. Болеет того, он практически не требует работы по подготовке и организации, а так же усилий и затрат при выполнение. Мы запускаем идеальный самоорганизующийся и само развивающийся процесс. Надо только следить, чтобы число неплательщиков, объявленных к раскулачиванью было всегда меньше, чем граждан, активно участвующих в процессе дележа их имущества.

— Прекрасно! Чмок. Я в тебе не ошибся! Чмок. По этому материалу надо открывать целое направление. Чмок. Надо тщательно всё проработать. Чмок. Анатолий будет доволен. Чмок.

Егор светился от восторга, довольный явным успехом своего фаворита.

— Но только вот эти раскулачиваемые неплательщики не окажут ли сопротивление в самом начале реформы, пока она еще не наберёт оборотов? Чмок. Не сорвут ли процесс в самом начале? Чмок.

— Всё продумано, начнём с одиноких бездетных стариков, которых некому защищать. А когда быдло почувствует вкус крови и халявы, то реформу уже ничего не остановит.

— Это хорошо. Чмок. Это хорошо. Чмок. Ну вот куда выселенных то девать? Чмок. Не убивать же? Чмок. Ведь мы либералы, гуманисты. Чмок. Права человека…. Чмок.

— Да зачем их убивать. Выгоним в глушь, в мёртвые деревни. Недаром же наши деды-комиссары их в своё время разорили, вот и пригодятся. Расселим в пустые старые полуразваленные халупы, и пусть там себе колупаются, раз платить не могут. А перед этим проведём PR–компанию, что выселять будем в новые специально построенные для этого городские дома, только с ма-а-аленькими квартирками, а в деревню отправляем временно, пока комфортабельные дома не построили.

И либералы звонко рассмеялись, захваченные красотой раскрывшегося перед ними грандиозного замысла.

Глава 8. Государство и либеральная революция.

Рейнгольдович стремительно набирал авторитет. Его новаторские идеи находили широкий оклик в рядах либерального сообщества. И вот однажды его вызвали к самому Анатолию. С трудом подавляя предательскую дрожь в коленях, Чубайгайдохакамедов вошёл в кабинет великого и ужасного.

— Садитесь, — коротко бросил босс всех истинных демократов, и тут же начал без всякого предисловия:

— В последнее время на нас обрушивается критика, что сущность наших реформ далека от идеалов либерализма. Это особенно обидно. Наши критики из либералов-неудачников утверждают, что мы не создаём свободного рынка и, следовательно, отступаем от идеалов либерализма. Эта компания критики в последнее время принимает угрожающий масштаб и может исказить наш имидж в глазах западных либералов, что может ослабить поддержку нам с их стороны. Нам нужно продумать меры по нейтрализации этой опасности.

— А зачем эти неудачники раздувают склоку?

— Как зачем, чтобы получить поддержку западных кругов, и занять наше место главных либерализаторов России и оттянуть на себя фонды и финансовые потоки. Я прошу вас рассмотреть проблемы реформы энергетики и ЖКХ и, если получится, выдвинуть предложения по их либерализации.

Для Рейнгольдовича всё стало предельно понятно. Ситуация напоминала до боли ему знакомую и близкую борьбу за гранты между рядовыми либералами, только куш на кону был теперь куда жирнее.

Окрылённый доверием самого великого героя приватизации, Тотожопыч стал разбираться в реформах. Скоро на экране компьютера замелькали слова из его новой аналитической записки.

Таким образом, сегодня реформа сводиться к следующим общеизвестным мерам: разделению единого энергетического комплекса на генерирующие компании, которые перейдут в наши руки, сетевые компании, остающиеся у государства, и продающие компании, которые будут продавать ток потребителям. В ближайшей перспективе то же будет сделано и с ЖКХ. Рассматривая этот проект, легко видеть, что потребитель будет получать ток практически по одному каналу (ровно как горячую и холодную воду, газ, отопление), ну право ведь совершенно невозможно же сделать так, чтобы к потребителю шло несколько труб или кабелей от конкурирующих производителей! В то же время, доставлять ток или горячую воду потребителю тоже может практически только один производитель, а именно ближайшая ТЭЦ. (Что касается электричества, то теоретически можно представить, что доставлять ток к одному объекту могут несколько разных электростанций, но так как ток идёт по одному каналу, то фактически вычленить, чей ток дошёл до потребителя, не представляется возможным. Можно только в лучшем случае говорить о долях участия электростанций в поддержание несущей частоты в данном регионе. Можно привести аналогию с каналом и резервуарами, питающими его. Можно определить, сколько из каждого резервуара вылилось воды в канал, но воду из какого конкретного резервуара выпил потребитель, стоящий на берегу, сказать совершенно невозможно! С горячей водой ситуация ещё проще, от дальней ТЭЦ она просто не дойдёт, остынет, и, следовательно, выбора у потребителя нет даже умозрительно.) Таким образом, потребитель не может быть участником свободного рынка, так как он не может прийти на рынок и свободно выбрать товар по цене и качеству, которые его устраивает, или свободно не купить товар, если цена и качество его не устраивает. Более того, в нашей ситуации потребитель несвободен, он вынужден непрерывно получать товар (электричество, горячие и холодное водоснабжение), так как иначе остановиться само производство товара, а, например, остановка производства горячей воды зимой приводит к разрушению самой структуры и, следовательно, возможности товар потреблять и продавать (трубы лопаются). Кроме того, потребитель не может отказаться от потребления товара, например, зимой, так как просто замёрзнет и сдохнет. С точки зрения либерализма в данной ситуации есть явное противоречие, и потребитель и производитель не могут считаться при таких условиях участниками свободного рынка, так как потребитель не может не потреблять товар определённого производителя, а производитель не может не поставлять товар определённому потребителю. Именно к этому и сводиться критика нашей реформы. Но все эти противоречия легко устранить, если допустить, что потребители электричества и услуг ЖКХ не являются таковыми. То есть — они не потребители, так как у них нет выбора. Ведь если у них нет выбора и, следовательно, они не могут быть участниками свободного рынка, то какие же они, в соответствии с либеральным учением, потребители! Они просто некий ресурс, как полезные ископаемые, например, бокситы. Ведь для добычи алюминия тоже тратится электричество на бокситы. Таким образом, затратив электричество, получив и, в конечном счёте, продав алюминий, получаются деньги. В случае с населением тот же процесс, только без промежуточной стадии выработки и продажи алюминия, просто получаются деньги напрямую, электрофицируя и обогревая население. Тогда с точки зрения либеральной теории всё встаёт на свои места!

Рассмотрим ситуацию под новым углом зрения. Теперь у нас есть: природный ресурс – население, ну типа бокситов, или какой другой руды, фирмы добывающие из него деньги (ну, например, как из руды добывают металл) – раньше они назывались фирмы-продавцы электроэнергии и услуг ЖКХ, фирмы производящие и продающие инструментарий для эксплуатации природного ресурса под названием население. Целью хозяйственной деятельности первых фирм является эксплуатация природных ресурсов для получения максимальной прибыли. Для этого они на свободном рынке покупают инструментарий для этой деятельности, например, электричество, закачивают в ресурс и выбивают из него деньги. При этом эти фирмы свободно конкурируют друг с другом, если фирма успешнеё выкачивает прибыль из природного ресурса – населения, то значит, она может дороже покупать инструментарий (электричество и т.д.), и вытеснять с рынка хуже работающих, которые не могут снять достаточно денег с населения. Более того, в данной модели можно устроить свободные рыночные торги, что окончательно заткнёт рот критикам, обвиняющих нас в недостаточности либерализма. На торги будут ставиться лоты на разработку территории с населением, как сейчас, например, газо и нефтеносные районы. Будет устанавливаться первоначальная цена за его эксплуатацию, которая будет определяться необходимыми затратами на поддержание энергосетей и систем водоснабжения. Дальше фирмы начинают конкурировать, и побеждает та, которая, естественно, даёт большую цену. Чтобы получить прибыль, она должна содрать с ресурса ещё больше, ведь ей надо ещё купить ток и тёпло, снабдить население и получить прибыль. Следовательно, надо эффективней хозяйствовать. Появиться стимул экономно относиться к тёплу и электроэнергии. Меньше тратить тепла и энергии, экономить на затратах, находить новаторские методы извлечения денег из ресурса – населения. Естественно, в соответствии с законами природы ресурс со временем будет истощаться, и хозяйственная деятельность будет переноситься на новые территории. Но с точки зрения либерализма в этом нет ничего страшного.

В заключение хочу отметить, что данная модель открывает перспективы построения идеального либерального государства и дает методику проведения настоящей всеобщей либеральной революции! Действительно, ведь можно кардинально либерализовать весь государственный аппарат и перевести его на рельсы свободного рынка. Действительно, зачем все эти законы, орды чиновников, бюрократизм, постоянные трудности со сбором налогов и т.д. если можно на свободных торгах продавать право на временное управление единицей территории населённой определённой величиной населения. Ну, например, десять тысяч голов. То есть не создавать громоздкий государственный аппарат, а просто сдавать территорию с населением в аренду на время тому, кто больше заплатит. Негосударственным коммерческим структурам. На свободном тендере. Можно даже открыть постоянно действующую биржу, где будут котироваться те или иные территории и проживающие на них популяции, а также расти или падать акции фирм, которые ими управляют в зависимости от их прибылей, и следовательно будет обеспечиваться максимально эффективное использование населения и территорий! Эта биржа и будет тем, что придёт на смену государству! Это будет окончательной победой и триумфом либерализма во всемирном масштабе!

Скоро Рейнгольдович снова предстал перед великим приватизатором. На этот раз сразу было видно, что Анатолий очень доволен качеством представленного ему Чубайгайдохакамедовым материала.

— Прекрасно! Егор прав, с вами можно работать. Идеи правильные, но требуют тщательной проработки. Надо создавать стратегическую группу под вашим руководством. Только тут вот у меня вопрос, вот эти коммерческие фирмы по эксплуатации населения, это ведь похоже на бандитов, или то, что у нас называется фирмы по кризисному управлению?

— Понимаете, моя идея состоит в том, что будет как бы множество микрогосударств. При этом не стационарных и громоздких, как сейчас, а мобильных и маленьких. Уже даже и не государств, а как бы фирм. Они у меня называются фирмами, берущими территорию с населением в аренду. Вся земля будет разбита на множество маленьких территориальных единиц с примерно одинаковой численностью проживающего на них населения, лотов, все они будут оценены и выставлены на торги центральной всемирной биржи, и вот эти фирмы и будут покупать лицензии на временное управление этими территориями. Естественно, эти фирмы должны владеть всеми средствами для эффективного управления, в том числе и силами силового принуждения.

— Всё это здорово. Но вот это население, которое берут в управление вместе с территориями, не обвинят ли нас либералы-неудачники в возрождении крепостного права?

— Так ведь временное разрешение жить на той или территории можно тоже котировать и продавать на всемирной бирже! Ну, вроде бирже гражданства. И население будет выбирать себе территорию по средствам, и жить там. Ясно, что стоимость жизни будет больше там, где лучше, ну и правильно, хочешь жить хорошо — плати, где похуже, там меньше надо платить за разрешение. Территории будут продаваться на бирже бизнесменам, право жить на территориях тоже будет свободно продаваться на бирже населению. А сами эти биржи будут акционерными обществами, и их акции тоже будут свободно котироваться на фондовом рынке. То есть всё управление обществом сведётся к биржевым операциям. Не будет никаких государств, никаких народов, а будут биржи, торгующими территориями, правом жить на этих территориях, акциями фирм, управляющих территориями и акциями этих самых бирж, и тем регулировать весь процесс жизни земного сообщества. Это будет полный и окончательный, свободный рынок всего и вся. Полная и окончательная победа либерализма!

— А где же демократия?

— Так ведь всё же продаётся на бирже и, следовательно, за всё голосуется собственным долларом! Ежедневно и ежечасно участники рынка выбирают и голосуют, рискуя собственными средствами, это сильней любой демократии старого разлива! Эта высшая форма демократии!

— А начать эту грандиозную реформу мы сможем с наших преобразований в энергетике и ЖКХ. Все элементы у нас есть в наличии. Бандиты, опыт приватизации и передела собственности… Да, мы можем, если конечно не оплошаем, возглавить либеральную революцию во всём мире, и утрём нос этим занудам с запада. Да, мы явно становимся центром либеральной мысли вселенной.

Рейнгольдович зарделся от такой лесной похвалы самого великого приватизатора, легендарного героя демократии, почти божества либерализма, от похвалы того, с кем ещё недавно он даже и не мечтал не то что свободно беседовать на равных, а даже просто быть им замеченным в выражение своёго искреннего и подобострастного восхищения.

Анатолий некоторое время сидел молча, куда-то уперев свой параноидальный взгляд в пустое пространство, не то созерцая вдруг привидившияся образы нового мира лучшего из всех либеральных миров, не то медитируя, а может, выйдя на контакт с курирующими его демонами. Наконец его глаза стали медленно приобретать осмысленное выражение, как будто из толстого слоя залившего его зрачки мутного гноя стали пробиваться слабые неуверенные искорки сознания. Наконец очнувшись, он продолжил.

— Признаюсь вам, одна из наиболее трудных задач, которую мы должны решить, это — разрушение любых крупных и национальных государств. Любое крупное, а тем более национальное, государство представляет для нас весь спектр угроз, как явных, так и потенциальных. До сих пор либерализм предусматривал своей целью добиться существования множества как можно более мелких и слабых государств, населённых как можно более смешанным населением, но ваша мысль возможно сможет скорректировать саму концепцию того, как должна выглядеть всемирная либеральная утопия. Но, самое главное, что вы предлагаете конкретный механизм запуска процесса, который в конечном счёте может привести к реализации всеобщей либеральной революции, к воцарение новой всемирной либеральной цивилизации черты которой вы только что здесь набросали. Всемирная биржа, свободный оборот территорий и популяций, свободная конкуренция управляющих фирм, свободный тендер — прекрасно! Полная идейная победа либерализма! Тендер, бандиты, ЖКХ …

Речь Анатолия начала становиться всё более невнятной, продолжая что-то зачарованно бормотать, великий приватизатор опять стал стремительно впадать в ступор.

Глава 9. Первый сон либерала.

Как-то быстро и незаметно жизнь Рейнгольдовича превратилась просто в сказку. Поселили его в бывшем правительственном особняке, за аренду платил институт. На работу его возил огромный мерседес, страшно он гыкал и слепил мигалками, разгоняя машины по дороге на службу. Всё было хорошо. Рос счёт, и Рейнгольдович вполне мог прикупить особнячок (и даже не один) на Лазурном берегу, если бы хотел. Но некогда было, было много работы. Но тут, как всегда нежданно, пришла беда. Одолели его вдруг внезапно откуда взявшиеся кошмары. Вернее, один, повторяющийся раз за разом с некоторыми вариациями, кошмар.

Снилось ему, что выкачали они всю нефть и газ из России, отключили зимой отопление с электричеством, и натурально смылись с деньгами за бугор. На роскошные виллы на тёплых берегах.

И вот просыпается Рейнгольдович, идёт, потягиваясь, к морю, купается в тёплой ласковой воде. Садиться выпить утренний кофе со свежими круассанами на лужайке рядом с бассейном, полным экзотических рыб, и тут вышколенный слуга приносит ему корреспонденцию. И сразу страх овладевает Рейнгольдычем, липкий ужас сковывает его во сне. Жалко стонет и ворочается либерал, не в силах сбросить захватившее его наваждение. Чудится ему, что не в силах он пересилить себя, что как зачарованный он начинает перебирать конверты. Всеми порывами естества он не желает этого, но что-то заставляет его, еле ворочая налившимися как свинцом руками, перебирать конверты. И с каждым новым конвертом он ждёт, что следующий будет тот, тот самый, страшный конверт, с ужасным посланием. Ещё конверт, ещё, всё не тот. Сгорая от страха, уже не управляя собой, весь мокрый, он перебирает бумажки. Ещё и ещё тянется пытка, и вдруг его пробивает озноб. Он орёт, метается по кровати, но кошмар не отпускает его из своих липких объятий. Он держит в руках страшный конверт, и его буквально трясёт, как будто он сидит не у себя в кресле в саду на вилле, а на электрическом стуле. Бросить бы конверт, разорвать, сжечь, не читать страшного послания, но он не может, опять какая-то подавляющая сила заставляет его читать содержимое. На конверте написано:

“Русское благотворительное общество”

Напрягая всю свою волю, он пытается смять, отбросить страшную бумагу, но у него ничего не получается, все его потуги приводят лишь к тому, что конверт раскрывается и у него в руках оказывается бумага с текстом. Он знает содержимое, но что-то заставляет его читать.

Русское благотворительное общество напоминает Вам, что ваша бывшая родина находиться в тяжёлом положении и будет очень благодарна Вам, если Вы добровольно перечислите средства на восстановление страны после периода либеральных реформ. Напоминаем Вам о средствах, которые имеются у Вас.

Дальше шло перечисление счетов, на которых были его сбережения. Рейнгольдыч завыл протяжно и громко. Но кошмар не оставил его, и снова ему чудилось, что он слышит звонок в дверь. И опять он идёт к двери на негнущихся, налитых свинцом ногах, продираясь сквозь вязкий липкий воздух. Хочется бежать, забиться под кровать, улететь на Луну, только не открывать дверь. Ибо он чувствует, кто за ней. За ней смерть. Но помимо своей воли он идёт к двери, хотя это и стоит ему неимоверных усилий.

Воспалённое сознание рисует ему природу страха. Он знает, что за дверью стоит молодой красивый элегантно одетый мужчина и очаровательная девушка, от которых исходит аромат шарма и респектабельности. Они из России. Они из “Русского благотворительного общества”. Он знает, что он впустит их помимо своей воли, они вежливо поздороваются, войдут, разложат фотографии голодных детей, разрушенных домов, мёртвых заводов и попросят отдать деньги. Его деньги. Все деньги. Он знает, что он откажет, и они, вежливо попрощавшись, уйдут. И это будет конец. Потому что это будет третий раз. Последний раз. Последний шанс, за которым смерть. Причудливый кошмар, меняя настоящие и прошлое, путая причинные связи и прихотливо меняя реальность, конструирует каждый раз новый целый мир, в котором он помнит, как они приходили к нему первый раз. Как потом на светском рауте Егор предупредил, что они приходят только три раза, и если не отдать все деньги, после третьего раза убивают. Он помнил, как после этого он уехал в долгое путешествие, как он метался по экзотическим островам, бродил далёкими горными тропам, стараясь не останавливаться на одном месте больше нескольких дней, и как один раз он пил ром вечером на веранде маленького ресторанчика на краю экзотического Карибского острова, очарованный феерическим закатом, наслаждаясь ритмичной музыкой и любуясь красивыми загорелыми парами, танцующих Румбу. Как к его столику подлетела запыхавшаяся пара молодых танцоров, и он зачарованный их молодостью, свободой, красотой и весёлой бесшабашностью предложил им выпить. Они с радостью присели, весело смеясь, распространяя аромат изысканных духов и возбуждения, и так они пришли к нему второй раз.

Он вернулся к себе на виллу. Заперся от света, общаясь только с такими же, как он истекающими страхом соратниками по либеральному лагерю. Все разговоры крутились вокруг посещений представителей “Русского благотворительного общества”, догадок, кто будет следующий, и кто и как был убит. Но и после смерти либерала за его средствами продолжалась охота, только теперь они приходили к наследникам. Были те, которые не выдерживали, и отдавали всё. Их оставляли в покое, и они влачили жалкое существование, побираясь вокруг своих пока ещё живых и пока ещё богатых соратников. Либералы боролись. Писали петиции, жаловались в полицию. Устраивали прессконференции. Требовали закрыть общество. Огородить их от посягательств. Полиция проводила расследования, но ничего поделать не могла. Никаких доказательств связи официального благотворительного общества, действующего в строгих рамках закона, со странными смертями, косившими демократов, найти не удавалось. Либералы продолжали дохнуть. То их кусали экзотические гады, то они гибли в аварии, то угасали после неизвестной скоротечной болезни. И каждый раз после третьего отказа отдать деньги на возрождение России.

Страх, страх поселился в либералах. Ужас свил гнёзда в их особняках и замках, проникая сквозь потайные замки, сложные охранные системы, злых собак, свирепых охранников. Как во время чумы сидели либералы по своим норам, боясь выползти на свет и шарахаясь от собственной тени. В вилле Рейнгольдовича все окна были закрыты глухими железными ставнями, задрапированы тяжёлыми шторами. Он боялся зажигать свет и появляться в саду, чтобы не дать повод узнать, что он находиться у себя дома. Избегал общаться с прислугой и распространял слухи, что он далеко в отъезде. Целыми днями он сидел в дальнем углу, прислушиваясь к каждому шороху снаружи, вздрагивая и покрываясь липким потом от звука проезжающих машин на улице. И действительно, дом со стороны давно уже напоминал не жилой. Никому не могло прийти в голову стучатся в него! И всё таки настойчивый звонок терзал его слух, и он как крыса на звук дудочки крысолова полз в темноте к двери, понимая, что этого нельзя делать, но не в силах противостоять влекущей его безжалостной силе.

Когда дверь открылась, он был ослеплён светом ворвавшимся в его тёмную нору с улицы. В сияние солнца стояли они – мужчина и женщина из России. Сжавшись, он отполз от пугающего света, пытаясь слиться с тенью от портер, спрятаться, забиться где то в тёмных углах дальних комнат. Улыбаясь, люди шли за ним. Наконец он почувствовал за своей спиной холод стены. Дальше пятиться было некуда. В причудливом кошмаре откуда-то появился стол со стульями и молодые люди стали ему показывать фотографии разрушенной страны. Он захотел закричать на них, прогнать, плюнуть им в лицо, но тут его взгляд коснулся разложенных на столе фотографий детей, стариков, измождённых женщин, и тот час перед ним появились тысячи, миллионы лиц, быстро сменяясь, они молча смотрели на него. Либерал закрутился, пытаясь вырваться из этого пространства полного обжигающих взглядов. Но везде были глаза! Смотрящие на него глаза! Со всех сторон глаза! Затравленный либерал набрал в рот воздух, чтобы что есть силы позвать полицию, но как-то неудачно поперхнулся и зашёлся в кашле. Проклятый кашель всё не кончался и либерал начал задыхаться. Как будто кто-то душил его. Словно иссохшие ручонки брошенных детей, замёрших стариков, выгнанных на панель матерей, руки спившихся от безысходности и тоски отцов сомкнулись на его жирной шее. Что-то стало рваться из него наружу, сотрясая всё его существо. Он лежал на столе, уткнувшись мордой в ворох страшных фотографий, свидетельств его преступлений, и из него рывками истекала вонючая желтая слизь, и вместе с ней по капле выходила жизнь. Цепенеющий мозг либерала с ужасов чувствовал, как, начиная с конечностей, его охватывает мертвящий холод. Либерал был готов уже всё отдать. Выпученными, налитыми кровью глазёнками, он таращился на своих визитёров, смотрящих на него с нескрываемым холодным призрением, и пытался докричаться, берите всё, только не убивайте меня, скорую, скорую, вызовите скорую! Но увы, им был слышен только шипящий хрип с мерзким присвистом, как будто шипела раздавленная телегой гадюка. Из его жутко осклабленный пасти, тёк густой, пузырящийся желтый вонючий гной. Так из него выходили остатки его давно сгнившей души. Души либерала.

Глава 10. Второй сон либерала.

— Скорую, скорую!

— Где, где он?

— Да вот же! Укол, укол давайте!

Чувства стали возвращаться к Чубайгайдохакамедову, он различил размытые силуэты в белом, склонённые над ним.

— Пришёл в себя, тащите в медпункт, — услышал он, и почувствовал, что его несут на носилках.

В медпункте ему что-то вкололи. Через некоторое время он сидел на кушетке, мелко трясясь, и беседовал с доктором.

Доктор рассеяно слушал его рассказ о кошмарах, периодически кивая головой, и глухо ухая: “Ага, ага, так, всё понятно”. Наконец Рейнгольдович закончил и спросил:

— Ну что скажете, доктор?

— Обычное дело, заработались. Перетрудились малость. А долго не спали?

— Три дня.

— Ну, Борис Рейнгольдович, так же нельзя! Немудрено, батенька, что заснули прямо за рабочим столом.

— Не могу я спать, кошмары одолели. И отчего такая напасть, доктор?

— Как отчего? Это профессиональное, все либералы страдают.

— Всем кошмары сняться?

— Всем, всем сняться. Знаете, сколько у меня вашего брата перебывало? И все по несколько раз.

— А какие кошмары им сняться.

— Ну, по большей части сниться, что деньги у них отнимают. Это как правило. Потом многим снится, что фашисты победили и их СС хватает. Некоторым снится, что Эсэсовцы их ловят, а они прячутся, другим, что они уже в концлагере сидят и дожидаются своей очереди в крематорий. Обычные фобии. А вот одной известной даме недавно приснилось, что народ восстал и пошёл на Барвиху, она с семейством в подземный ход бежать, а папаша их напился и идти не может. Так они с мамашей его тащат по подземному ходу, а он тяжёлый, и вот ведь знает, что надо бросать, а не может. А погоня уже близка. Вот такие однако фобии.

— А вы их лечите?

— Лечим, лечим, вот и вас вылечим.

— А отчего же всё-таки эти кошмары-то, доктор?

— Ну, теории всякие есть. Я лично придерживаюсь точки зрения, что существует коллективное сознание социальных групп. Некий такой общий разум, психическое поле, вот воздействие такого поля на индивидуума проявляется в области подсознания, а проще в виде снов.

— А как вы меня лечить будите?

— А вот я вам одно лекарство вколю, вы успокоитесь и вам присниться приятный сон. Вы перестанете снов бояться и войдёте в фазовую зону положительных, оптимистических энронов коллективного либерального сознания и ….

Мягкая волна накрыла Рейнгольдовича и он провалился куда-то в тёплое и безмятежное море, наполненное негромкими, мелодичными звуками, словно тысячи маленьких хрустальных колокольчиков рассеянных равномерно в пространстве звенели своими нежными и разными по тону голосами, лаская его слух. Звуки становились всё громче и громче, и постепенно в многоголосии звона колокольчиков он стал ясно различать, как они всё уверенней сливаются в приятную мелодию. Вслушиваясь и наслаждаясь родившейся из мелодии изысканной инструментальной композицией, Рейнгольдович вдруг понял, что источником этого звука является его новый мобильный телефон. С наслаждением он поднёс к уху стильную вещь. Голос Егора пригласил его на важное совещание в подмосковную резиденцию главы государства.

Чувствуя необыкновенную бодрость, Рейнгольдович накинул пиджак от Армани и энергично направился к выходу. Стоя в лифте перед огромным зеркалом либерал придирчиво осмотрел себя. Всё было совершеннейшее комильфо! Прекрасный пиджак, дорогая шёлковая сорочка, изысканно подобранный галстук, дорогие ботинки из мягчайшей кожи. Всё нравилось либералу. Весь его облик говорил о достатке и успехе. Либерал изящным движением вытянул вперёд руку и полюбовался, сверкнувшими из под манжета, часами дивного дизайна.

Скоро шикарный Майбах, оглушая окрестности сиреной и ослепляя сверканием мигалок, нёс Рейнгольдовича по Новому Арбату прочь из города.

Здания вокруг поражали богатством и роскошью. Казино, пятизвёздочные отели, шикарные офисы банков говорили о всеобщем процветании и благополучии. Машины на дороге все как одна были дорогие престижные иномарки.

Буквально через несколько мгновений показалось садовое кольцо. По внешней стороне кольца высился гигантский непрерывный забор, высотой метров 20, весь увешенной рекламными щитами. На город смотрели гигантские изображения райских лагун, изысканных напитков, дорогих шуб … Размыкался забор только в местах пересечения с крупнейшими автострадами. Дальше правительственная трасса шла в ущелье между стенами ограды, отделяющими её от остального города.

От нечего делать Рейнгольдович рассматривал рекламные плакаты. Чаще других попадались плакаты, на которых был нарисован чёрный улыбающийся мальчуган в жёлтой будёновке, держащий в руках то Биг-мак, то шоколадный батончик, то куклу Барби, или ещё чего. На плакате было написано: “Спасибо либералам за наше счастливое детство”. На других плакатах был изображён высокий негр, с прической, состоящей из множества торчащих в разные стороны косичек, напоминающих змей на голове Медузы Горгоны, рядом с ним стояла низкорослая кривоногая эскимоска, их руки лежали на плечах довольного, носатого кучерявого мальчугана с маленькой кругленькой шапочкой на макушке. Надпись на плакате гласила: “Спасибо либералам за наши счастливые семьи!”. Таких плакатов было множество модификаций, менялось сочетание родителей, муж и жена были обязательно представителями как можно более разнородных и непохожих рас и народов. Неизменным оставалось только дитяти, их было только два варианта. Первый толстый довольный, кучерявый носатый мальчик в маленькой круглой шапочке и с каким-то пожелтевшим бумажным рулоном, намотанным на деревянную скалку, который он держал под мышкой, и толстенькая довольная, носатая и кучерявая девочка, держащая в руке дугообразный подсвечник на семь свечей.

Поверх заборов тянулась колючая проволока, и через каждые сто метров высились будки охранников. Спустя несколько минут машина взлетела на высокую эстакаду, и либералу открылась панорама ранее скрытая от глаз глухим бетоном ограждения.

На сколько хватало глаз, среди колючих руин тянулись полные хлама пустыри, покрытые хаотической сыпью кое-как сколоченных из подручного материала халуп. В пёстрых кучах мусора и груд ржавого железа рылся разноплемённый сброд, преимущественно состоящий из африканцев. От множества костров и мангалов над пустырями стояла удушливая сизая дымка. Из остовов полуразрушенных, почерневших от пожаров мёртвых домов, тянулись, из заколоченных картоном пустых окон, ржавые прокопчённые трубы многочисленных буржуек. Это были места обитания наиболее состоятельных слоёв населения, так называемого среднего класса, преимущественно выходцев из низших каст Индии и беднейших стран Азии. Под конвоем броневиков на ближайший пустырь въехала колона самосвалов, и стала сбрасывать мусор. Как только самосвалы отъехали, к вновь образовавшимся отвалам бросились толпы галдящих и дерущихся местных обитателей, которые стали лихорадочно в них рыться.

Одним из статей доходов новой либеральной России был импорт отходов со всего мира, что давало доход многочисленным новым гражданам из Африки и Азии. Африканцы преимущественно добывали из мусора предметы, годные для последующей переработки, а азиаты их перерабатывали, извлекая из них годное для утилизации сырьё, например, цветные металлы, и сдавали в приёмные пункты, которые затем направляли сырьё опять на Запад. Таким образом, либеральная Россия была удачно встроена в международное разделение труда, и жила не только экспортом невознобляемых природных ресурсов, а имела и перерабатывающую индустрию, дающую работу многочисленному малому бизнесу, чем либералы очень гордились.

Открывшуюся взору либерала идиллию лишь слегка нарушали, внося лёгкий диссонанс, огромные чугунные истуканы, то там то здесь высившиеся среди гор мусора, творения гениального грузина, оставшиеся от прежнего градоначальника и невольно напоминающие о нём. Истуканы были двух видов, гигантские и просто большие. Гигантские истуканы изображали самого бывшего столичного мэра в разных ипостасях. Мэр–дворник с метлой наперевес, мэр–водопроводчик с разводным ключом и вантузом, мэр–строитель с молотком и лопатой, мэр–футболист, мэр–философ, и т.д., всех вариантов не перечесть. Более скромные по размерам изваяния изображали его подчинённых. Эти истуканы были в раза два меньше статуй их шефа и стояли вокруг него группами по пять–шесть идолов в единообразной позе приветствия и восхищения.

Либералам удалось изгнать мэра из столицы, но деятельный градоначальник обосновался в Сибири и занялся экспортом воды в Среднюю Азию, для чего были вырыты гигантские каналы, затоплены рукотворными морями огромные пространства, построены мощные плотины и шлюзы. На новом месте бывшая “московская эстетика” развилась дальше, достигнув совершенства. Это выразилось в строительстве ещё более грандиозных истуканов, некоторые были таких размеров, что их даже было видно из ближнего космоса. Видно, в детстве великий ваятель так сильно перегрелся в солнечной Иверии, что даже прохладный воздух Сибири был не в силах привести в порядок его спёкшиеся мозги, и он ваял и ваял всё новых и новых пучеглазых циклопов, отличающихся друг от друга только с каждым разом всё большими и большими размерами. Многочисленные истуканы таращили свои перекошенные, не то от ужаса, не то от неведомого восторга безумные хари в синеву бескрайних сибирских просторов, распугивая стаи перелётных птиц, отчего те в ужасе сбивались с пути, и обращали в паническое бегство, визжащих от страха, случайно забредших в новые мэрские угодья редких лесных зверюшек. Деятельный гений с берегов Арагви, усыпал этими дикими изваяниями все берега рукотворных рек и морей. При этом некоторые истуканы, на манер колосса Родосского, имели ноги на противоположных берегах полукилометрового главного канала, и служили гигантскими однопролётными мостами, другие держали в руках огромные газовые факелы, освещавшие по ночам затопленные окрестности на многие километры дрожащими и тревожными, многократно отражёнными в воде, огнями, напоминающими потусторонний свет от костров преисподней.

Вообще высшим логическим развитием “московского стиля” стали сооружения только двух типов, это, во-первых, гигантские колоссы, в которых располагались все общественные учреждения, офисы и жильё, и во-вторых, усадьбы в стиле псевдоклассицизма, где многочисленные колоннады и портики из коротких толстых тумбообразных колонн соседствовали с разнообразными пестрыми башенками из цветного стекла, увенчанных декоративными флажками и флюгерами. В посёлках из подобных архитектурных шедевров, среди идиллических полей для гольфа, ипподромов и образцовых пасек и жил бывший московский градоначальник и его многочисленная знать с челядью.

Под руководством скромного титана в неизменной кепке была полоска земли вдоль несущего в Среднюю Азию свои воды рукотворного канала, называемого Северным Нилом, и называлось эта территория, естественно, Новым Египтом. Сам бывший московский градоначальник носил теперь титул Властителя верхнего и нижнего Северного Нила и мэра Нового Египта. Новый Египет был самым процветающим регионом либеральной России, так как в обмен на воду мэр монополизировал весь экспорт из Средней Азии фруктов, овощей и хлопка. В этом ему очень помогли взращённые и обласканные им ещё в Москве многочисленные племена и кланы кавказских рыночных торговцев. Огромные, полые внутри, идолы были переполнены бурно расплодившимися буйными и беспокойными детьми гор и южных долин, как старая кухонная давно не обрабатываемая дихлофосом мебель кишит тараканами. Но, главное, он получал от многочисленных среднеазиатских царьков столько бесплатной рабочей силы, сколько ему было нужно без всякого ограничения и счёта. Именно эти, работающие на мэра за скудную похлёбку, совершенно бесправные рабы, жившие в огромных сырых подвалах внутри циклопических бетонных фундаментов под истуканами, и возводили в ручную гигантские идолы и рыли всё новые и новые каналы.

Новый Египет стал мировой достопримечательностью. Потянулись туристы. По каналам курсировали экскурсионные лайнеры и шикарные яхты. Клан бывшего московского мэра всё больше и больше богател, вызывая раздражения либералов. Как всегда, когда не к чему было придраться, а очень хотелось, мэра критиковали за нарушение прав человека, а именно за дополнительные поборы с иммигрантов из Африки. Либералы утверждали, что он ввёл эти поборы, так как он якобы был против иммиграции. Бывший московский и нынешний новоегипетский мэр парировал нападки, утверждая, что томящиеся в подвалах и мрущие как мухи от непосильного труда на стройках среднеазиатские рабы — иммигранты, и по их количеству он давно обогнал все остальные регионы. Отстранить мэра от власти демократическим путём не представлялось никакой возможности, так как за него единогласно голосовали толпы его среднеазиатских рабов. Точное их число было не известно, так как данные о их количестве прорабы занижали в своих отчётах, чтобы снизить объёмы обязательных работ, а на выборы выгоняли абсолютно всех, стремясь отчитаться о как можно большем количестве проголосовавших за мэра, и как следствие, голосов за властителя верхнего и нижнего Северного Нила всегда было больше, чем сто процентов. Обычно на процентов двадцать–тридцать, но рекордом было сто восемьдесят два процента "за" к официальной численности населения. Но больше всего бесило либералов, что он торговал лесом, и ежедневно огромные плоты древесины сплавлялись вниз по Новому Нилу, обогащая и без того погрязший в роскоши бывший столичный клан.

Торговля древесиной вызывала особое раздражение либералов потому, что древесина покупалась у засевших в лесах русских партизан. Ведь в результате либеральной революции миллионы русских неплатильщиков были изгнаны из реформируемых городов в сельскую местность, а там они не вымерли, как планировалось, а создали партизанскую инфраструктуру, и не желали подчиняться либеральному правительству. По сути, либералы контролировали только развалины крупных городов, основные магистрали, газопромыслы и районы нефтедобычи, где стояли американские войска. Все попытки сунуться в леса кончались неудачей. Даже попытки самих американцев навести там порядок, ни к чему не приводили. Все карательные экспедиции кончались одним и тем же. Войска входили в зону действия партизан, долго продвигались по размытым просёлкам, встречая только брошенные деревни, и когда уставшие каратели растягивали свои боевые порядки, вдруг неожиданно со всех сторон на них обрушивался шквал огня. Из леса никто не возвращался. Бомбёжки тоже оказались неэффективными, так как невозможно было определить ясных целей для бомбометания. К тому же каким-то образом партизаны сбивали даже стратосферные самолёты, и в отместку взрывали нефтепроводы и газовые магистрали, что приносило большие убытки. Либералы считали, что оружие партизаны покупают на деньги, вырученные за продажу древесины, но доказать ничего не могли. На требования же прекратить торговлю древесиной бывший московский градоначальник отвечал требованием выделить ему долю в нефтяном и газовом бизнесе.

Таким образом, под самым боком процветающей либеральной России, при явном попустительстве властителя Нового Египта, накапливалась мощная фашистская сила, грозящая всем без исключения свободным гражданам либеральной России новым порабощением и холокостом. Об этом свидетельствовали неоднократные попытки либералов направить в места, контролируемые партизанами, толпы переселенцев и организовать собственные лесозаготовки. То, что там происходило с несчастными африканцами, иначе как геноцидом нельзя было назвать! Об этом либералы неоднократно докладывали на всех международных правозащитных форумах, призывая международную общественность покончить с затаившимся в лесах фашизмом. И вот, наконец, был разработан детальный план искоренения этого зла. Предполагалось обрушить на неконтролируемую либералами территорию сотни тысяч американских крылатых ракет, начинённых нейтронными бомбами. Равномерно накрыв территорию, удар должен был разом покончить с затаившимися в лесах фашистскими недобитками, оставив целой древесину необходимую для дальнейшего экспорта на запад. Собственно вся эта древесина и другие ископаемые, которые должны были стать доступными после уничтожения непокорного русского населения, и были платой либералов за дорогостоящую военную операцию.

Именно в штаб проведения этой операции и мчался Тотожопыч, любуясь пейзажами прекрасной либеральной России, и предвкушая скорый и окончательный триумф либерализма.

Штаб напоминал скорее зал для прессконференции, либералы из России сидели в зале, на сцене перед огромным экраном размещалась депутация американских генералов. Наконец началось. Под аплодисменты зала на экране было видно, как на Россию со всех сторон пошли жёлтые линии, показывающие траектории эскадрилий крылатых ракет. Зал зааплодировал, скандируя в восторге: “ Америка, Америка, Америка форевер!” На глазах Рейнгольдовича выступили слёзы. Он рыдал от восторга и счастья, практически все демократы испытывали такие же чувства, что и он. Комментарии американского генерала потонули в счастливых рыданиях, криках радости, аплодисментах и славословий американской мощи. Наконец в едином порыве зал встал и запел американский гимн. Стрелки уверенно приближались к России, осталось минут двадцать до окончательного и неотвратимого триумфа. Каждая секунда тянулась для Рейнгольдовича как вечность, и он мысленно подгонял медленные крылатые ракеты с нейтронными бомбами, хотя прекрасно понимал, что сделать это другим оружием, не испортив массы древесины, было бы невозможно. И тут на экране произошёл какой-то сбой. Линии стали путаться.

— Ит ис олл о кей! Ноу проблем. Вайт плиз ту минетс, — бодро заверил всех американец.

— Господа, сбой в компьютере. Сейчас мы перезагрузим блок последними данными о движении ракет, полученными со спутников, и вы наглядно увидите, что всё идёт по плану, — заверил всех переводчик при американской делегации.

Экран погас. Тут же вспыхнул вновь. На нём не было уже никакой путаницы, большинство ярких жёлтых линии тянулось от России, быстро и уверенно удаляясь от неё. Лишь несколько линий продолжали путь в глубину континента.

— Инверсия. Опять ошибка программы, — заверил переводчик.

Зал сидел тихо, уже никто не пел. Только жирная муза свободы, известная, очкастая, похожая на экзотическую жабу, демократка, по имени Лера, продолжала стоять и наперекор всему петь, жутко фальшивя и страшно хрипя, голосом испитого алкоголика. Рейнгольдович с ужасом смотрел, как, пролетев партизанские районы России, стрелки уверенно приближаются к Москве и другим либеральным городам. Другие, более многочисленные стрелки подбирались к базам, откуда были произведены запуски.

В гробовой тишине раздался звонок телефона. Американский генерал поднял трубку. Лицо его позеленело. Он вскочил и заорал, почему-то по-русски:

— Гдэ здеся ист убэжеще.

— Убежища нет, есть подземный ход на случай народных волнений.

— Тюдя, тюдя, быстро, быстро, — завопил американец и бросился бежать.

За ним, давя друг друга, устремились и все остальные либералы. Всё было ясно. Случилось невероятное. Партизанам удалось взломать коды, перехватить управление ракетами и перенацелить их. Неожиданно возникла заминка. Дорогу перегородила Лера. Её массивная туша, колтыхаясь складками жира, своими более чем полутора центнерами живого веса полностью закрывала дверь, ведущую к подземному ходу. Подняв руки, она взвопила:

— Позор! Мы не можем оставить фронт борьбы за свободу! Мы должны стоять до конца!

— Мадам, через пят минют здесь быть рэкет, — взволновано пытался её вразумить американский генерал.

— Вы трус! Мы должны бороться до конца! Свобода ценнее наших жизней! Свобода или смерть! — Лера уперла свои увеличенные толстыми линзами лупоглазые невменяемые зерцалы прямо в глаза американцу. Весь её вид представлял крайнюю степень презрения и решимости.

Больше прагматичный американец не стал спорить. Быстро поняв, с кем он имеет дело, он сноровисто достал пистолет и выстрелил два раза, аккуратно в линзы Лериных очков. Массивная туша глухо рухнула в проходе, и тут же, с трудом переваливая через более чем полтора центнера мёртвого веса, в дверь полезли чертыхающиеся либералы.

Скоро подземный проход был полностью набит демократами. Но прибывали всё новые и новые либералы. Давка усиливалась. И Рейнгольдович понял, что если его и не достанет радиация, то он погибнет от удушья в этой толпе. Жажда жизни захлестнула его. С ненавистью он теперь смотрел на выпученные глаза, слипшиеся от пота кучеряшки и горбатые носы своих недавних соратников, прижатых к нему в толчее. Его всего захлестнула ненависть, ненависть к ним всем. Это они, они привели его жизнь к катастрофе. Ему хотелось вырваться, покинуть эту безумную толпу утрамбованных либералов! Навсегда расстаться с ними! Бежать, бежать от этой дрожащей от страха подлой массы потных неполноценных! Но невозможно было вырваться из, сжимающей его со всех сторон всё больше и больше своими толстыми либеральными тушками толпы. Со всех сторон с каждой секундой всё ближе и ближе на него надвигались жирные, хрященосые, толстощёкие, натужено сопящие, пучеглазые демократические хари. Перед ним вдруг выплыл, как квинтэссенция облика демократа, словно смазанный толстым слоем прогорклого жира, липкий от пота блин Егора. Егор, вытянув губы раструбом, тяжко и глубоко чмокал, забирая последние остатки столь дефицитного воздуха прямо из под Бориного носа. Чубайгайдохакамедова вдруг всего внезапно захлестнула необъяснимая ненависть к этой толстой ряхе недавнего кумира. Ему захотелось убить его, ударить, растоптать. Давка была такая плотная, что он был не в силах пошевелиться, но, собрав всю свою волю, он вцепился зубами в жирную щёку Егора, в безумной ярости пытаясь загрызть его. Такую ненависть он чувствовал к своему наставнику, вдруг ставшим для него сосредоточением вселенского зла, ненавистной тварью которую необходимо было немедленно растерзать. Видно, не только он испытывал подобные чувства к соратникам. Всю спрессованную плотную массу либералов охватило безумие. Они грызли друг друга, жутко хрипя, вопя от боли, отрывая уши, откусывая носы, и пытаясь добраться до горла. Потное, ревущее от боли, ярости и ужаса, либеральное сообщество пожирало само себя. Чубайгайхакамедов уже догрызал Егора, когда почувствовал, что сзади чья-то мощная челюсть впилась ему в шею. Он был не в силах повернуться в чудовищной давке, и ему оставалась лишь мычать от боли, да трясти головой и крутить короткой толстой шеей, в надежде сбросить вонзившиеся в него клыки. Но всё было тщётно! Мощные челюсти, методично жуя, с жутким хрустом, всё глубже и глубже углублялись в его плоть, разгрызая напрягшие мышцы, рвя сухожилия, легко продавливая натренированными на деликатесах крепкими клыками склизкие пласты липкого жира. Скоро под их всё сокрушающим напором захрустели кости позвонков. Боль стала невыносимой! Рейнгольдович понял это всё. Это конец. Обезумевший либерал взвопил от ужаса.

Он очнулся от собственного крика. Над ним склонился доктор и Егор. Он лежал с бешено бьющимся сердцем, весь мокрый, не в силах поверить, что это всего лишь было наваждение, и что он спасён.

— Где же счастливый сон, доктор? — прохрипел он каким-то не своим голосом.

— Вы вырывались во сне из плотных рядов своих товарищей по борьбе, и были готовы убить самого дорого вам соратника. Не так ли? — спросил доктор.

— Да, — прохрипел Чубайгайдохакамедов, и в изнеможении откинулся на подушку.

— Всё правильно. Теперь ваша очередь, — обратился доктор к Егору и вышел из медпункта.

— Что значит, что всё правильно? — спросил у Егора Борис.

— А это значит, что у тебя больше не будет нормальных снов. Теперь каждый сон будет кошмаром, где всё будет принуждать тебя предать нас.

— И что же делать?

— Есть только один способ избавиться от кошмаров и снова стать одним из нас. Пройти испытание кровью. Ты готов?

Глава 11. Испытание кровью.

Охрана вежливо пропустила Рейнгольдовича внутрь. Внешне совершенно непривлекательное заведение поразило его роскошью внутри. Вышколенные слуги в ливреях всем своим видом показывали уважение к его статусу. Он был здесь первый раз. Но, казалось, лакеи прекрасно его знали. С почтением, и с каким-то придыханием, выговаривая его имя-отчество, провели его по длинным коридорам, украшенным подлинниками древнеегипетских фресок и каменных стел, которым бы позавидовал бы сам Египетский музей в Каире, в освещённую свечами круглую комнату. В ней не было никакой мебели, только посередине стояла огромная напольная ваза с плоской мелкой чашей, сантиметров тридцать высотой, а вдоль стен выселись древнеегипетские статуи звериноголовых богов, одного с собачьей головой и другого с головой неведомого чудовища. Ещё было удивительно то, что в комнате была ещё одна дверь, даже не дверь, а скорее лаз в полметра высотой, закрытый бордовой шторой. Вокруг чаши стояли видные либералы, с которыми в последнее время Рейнгольдович очень близко сошёлся, после того, как стал ведущим стратегом института проблем переходного общества. Либералы стояли нагими.

— Приветствую тебя в храме Анубиса. Желаешь ли ты стать одним из нас, — обратился к нему, блеснув в свете свечи, рыжей шевелюрой Анатолий.

— Да, желаю, — ответил, слегка хрипло от волнения, Рейнгольдович.

— Тогда скинь старую кожу.

Незаметно возникло несколько слуг, которые помогли Рейнгольдовичу раздеться. Ушли они так же незаметно, как и появились, унеся все его вещи.

— Мы долго искали тебя. Мы долго изучали тебя. И теперь у тебя нет пути назад. Через несколько мгновений ты пройдёшь испытание кровью. Или ты умрёшь или станешь одним из нас.

Все подошли к вазе и встали вокруг неё на четвереньки. Все, кроме Рейнгольдовича, поднесли свои руки ко ртам, и стали с рычанием, неистово рвать их зубами, пытаясь разорвать вены. Скоро вены были разорваны и все опустили свои кровоточащие конечности в вазу. Через несколько мгновений ваза была наполнена кровью.

— Пей, — прохрипел, жутко осклабившись, Анатолий.

Глаза его сверкнули таким бешенством, что Рейнгольдовича пробил холодный озноб.

— Пей, пей, — захрипели все остальные, бешено сверкая вмиг обезумевшими глазами, и хищно скаля, как показалось Рейнгольдовичу необычно большие и острые зубы, практически клыки.

Рейнгольдович стал лакать из вазы. С третьего глотка в голове зашумело. Сердце бешено забилось. Стало жарко. Но вместе с тем с первых же глотков кровь показалась ему необыкновенно вкусной, в жизни он не пил ничего слаще. С жадностью он лакал кровь, не в силах остановиться, чувствуя, как выпитая им кровь постепенно заполняет его тело, и приятно щекоча, разливается в нём по сосудам, растекаясь по нему мягкой тёплой волной. И вдруг его заполнили неведомые прежде ощущения. Все органы наполнились невиданной силой. Он чувствовал, как преображаются, обновляясь и наполняясь энергией, все клетки его организма. Как будто в нем раскрывалось новое существо. Более цельное, более здоровое, агрессивное и сильное. Мышцы его бешено напрягались, кости хрустели, по всему телу прокатывался всё более частыми и мощными волнами приятного покалывания озноб. Как будто кто-то массировал его одновременно не только со всех сторон, но и изнутри, и что-то одновременно раскрывалось в нём, буквально разрывая и выворачивая его старую рыхлую и слабую плоть. Он чувствовал, как из всех его пылающих и бешено пульсирующих органов волнами исходит мощное тепло, словно в нём заработали тысячи мощных генераторов одновременно. Как будто в каждой клетке взрывались с каждым мгновением всё более часто и мощно заряды неведомой энергии. По мере того, как он весь заполнялся сотрясающей и разрывающей его неведомой преобразующей силой, он чувствовал, что энергия канализируется по направлению от периферии его тела к позвоночнику, словно тысячи электрических дуг от каждой его раскалённой клетки протянулись к полыхающему хребту. Хребет, по мере того как всё больше и больше впитывал энергию, распрямлялся и удлинялся, стремительно растя назад, рождая приятные чувственные ощущения щекочущей нервной дрожи в области ануса. Но вот хребет перестал расти, вытянувшись горизонтально он гудел и вибрировал как перетянутая струна, теперь для поступающей энергии больше не было нового места, и Рейнгольдович почувствовал, как скрепят позвонки, разрываемые страшным, неудержимо растущим напряжением. Напряжение резко нарастало, казалось ещё чуть-чуть, совсем немного, и он взорвётся не в силах сдержать немыслимое, сумасшедшее давление. И это произошло, в самом кончике позвоночника что-то стрельнуло, как будто проскочила искра, и тут же там что-то взорвалось, порождая неудержимую лавину всё новых и новых взрывов, стремительно несущихся по позвоночнику. Раскалённый и, казалось, раздувшийся от невероятного напряжения хребет неожиданно выстрелил всей накопленной сокрушительной мощью в основание его черепа. Мелькнула мысль: всё, конец! В голове что-то взорвалось. Всё затмила долгая слепящая, обжигающая нестерпимым жаром и деформирующая череп вспышка. Когда же она, наконец, постепенно погасла, то мир преобразился, словно он в одно мгновение перенёсся в другое измерение, в совершенно другую вселенную. На миг он даже испугался. Мелькнула предательская мысль: “А не в Аду ли я?” Но тут он понял, что мир стал другим, так как в нём открылась способность к неведомым ранее чувственным ощущениям. И прежде всего, как будто взорвавшись в мозгу, его захлестнула волна незнакомых запахов и звуков, оглушив и чуть было не разорвав голову. Лишь каким-то неведомым чудом он не потерял сознание. Но через мгновение он уже с ними справился, проанализировал их, разложив на составляющие и связав с объектами внешнего мира. Наконец он напился. Чувствуя головокружение, с силой втягивая трепещущим носом воздух, и поводя чуткими ушами, наслаждаясь новым для него разнообразием ощущений, он огляделся. Ракурс, с которого он видел мир, изменился. Краски поблекли, но зато он видел не только столпившихся у вазы на четвереньках и жадно пьющих из неё либералов, но и какие-то слегка фосфорицирующие оболочки вокруг них. Так же он чувствовал исходящие от каждого из находящихся в зале, и даже от тех, кто был отделён от него стенами и удалён расстоянием, неведомые для него ранее упругие вибрации, составляющие для каждого свой неповторимый узор и ритм. Благодаря этим многочисленным и разнообразным вибрациям от всех живых существ, казалось словно нервная рябь бежит по полу, предметам и стенам, причудливыми постоянно меняющимися узорами, искажая геометрию пространства, отчего всё казался зыбким, подвижным, живым и словно дышащим. По мере того, как либералы насыщались кровью, светящиеся оболочки вокруг них тускнели и съёживались, вибрации, напротив, усиливались, резонируя всё более и более агрессивно и угрожающе. Скоро частота вибраций достигла придела, и Рейнгольдович ощутил, как из либералов выплеснулись силовые поля неизвестной природы, как взрывной волной сдув последние, тусклые остатки светящихся оболочек. Наконец вокруг либералов всё погасло, и на Рейнгольдовича смотрела собачья стая. Вперёд вышел рыжий кобель, в нём Рейнгольдович сразу почувствовал вожака и узнал Анатолия. Сам он превратился в толстую мохнатую суку. Сработал инстинкт, и он выказал покорность вожаку стаи, упав на спину и раскрыв ему толстое голое брюхо с множеством чёрных сосков.. Его обнюхали и приняли. В следующее мгновение стая, заливаясь громким лаем, выскользнула через лаз наружу, и помчалась во тьме на охоту.

Неизвестно откуда, но он знал, что их целью являются люди. Что они должны вдоволь налакаться человеческой крови. Всё его новое существо требовало только одного — крови, крови, человеческой крови. Ни когда он не чувствовал себя так хорошо, так цельно. Никогда ещё он не был так счастлив и целеустремлён. Предчувствие того, что они скоро настигнут жертву, поднимало в нём волну невиданного возбуждения, и буквально сжигало огнём желания, желания растерзать человека и выпить его кровь.

Скоро стая настигла и растерзала молодую женщину, поздно возвращавшуюся домой. Но кровь, которую он вылакал, не утолила жажду, а лишь ещё больше разожгла неистовую страсть. Если раньше, когда он был человеком, бывало, от приступов желания он терялся, впадал в оцепенение, становился жалок, сходил с ума, то теперь чем больше было желание, тем сильнее была его воля, тем больше он мобилизовался и был готов к борьбе, был готов найти человека, разодрать ему глотку, и вылакать кровь. Не осталось ни следа от постоянной рефлексии, страха, хандры он был невероятно цельным, сильным и счастливым.

Так они растерзали ещё несколько человек, нападая на женщин, ослабевших бомжей, стариков, избегая встречи с сильными мужчинами и мечтая найти и растерзать ребёнка. Кровь детей была наиболее сладостна для них.

Насытившись кровью, они стали спариваться. И снова Рейнгольдович получил невиданное наслаждение. Ни потуги Махмуда, ни старания профессиональных работников специальных закрытых заведений для либеральной верхушки не шли ни в какое сравнение с тем, что он чувствовал, когда его по очереди поимели все кобели его стаи.

Под утро стая вернулась. Молчаливые слуги вкололи им какую-то сыворотку. Через некоторое время его всего ломало. Насколько легким и приятным было его превращение в собаку, настолько тяжело и мучительно он опять превращался в двуногого. С ужасом он ощущал, как уходит полнота и красота ощущений, как гаснут чувства, и как мир снова становиться тусклым и рациональным.

Опять он превратился в полного комплексов, вечно неудовлетворённого либерала, с ещё большей ясностью ощущая свою никчёмность и неполноценность. Лежа на кровати в тяжёлом ознобе, он слушал стоны других страдающих соратников по стае, и мечтал только об одном, уйти ещё раз и больше не вернуться в жалкое человеческое обличие.

Неожиданно в комнату ворвалось несколько слуг, тащащих на аркане упирающегося и жалобно скулящего шелудивого боксёра.

— Вот, кажись словили! Что делать прикажите?

— Сыворотку, сыворотку ему, гаду, — прохрипел, слегка пристав над подушкой весь мокрый и мелко трясущийся от отходника Анатолий.

Через некоторое время боксёр трансформировался в дрожащего от озноба лидера партии “Ананас” Григория.

— По какому праву вы совершаете надо мной это насилие? — прохрипел Григорий.

— Нельзя же так, Гриша. Ты же знаешь, можно только в стае. Ну почему ты не хочешь как все? Все, как надо, состоят в Союзе Пёсьих Стай, один ты не желаешь объединяться. Ведь нарушаешь конспирацию.

— Я не желаю с вами объединяться. Вы себя дискредитировали.

— Нельзя одному бегать! А если подстрелят. Да ты вот сейчас три недели бегал. Всех на уши поставили, чтобы тебя словить. Так нельзя! Пришлось выдумывать, что тебя в психушку замели. Ну нельзя же без меры, хорошего понемножку.

— Какое вы имели право дискредитировать меня ложью о психушке! Тем более после этого не вступлю в ваш союз!

— Так что нам прикажешь, всем сообщить, что ты в собаку превратился и три недели по помойкам шастал!

— Надо было сообщить, что я уехал с визитом куда-нибудь.

— Да куда ты мог уехать, где твоё присутствие нельзя проверить?!

Анатолий с Григорием ещё долго пререкались, но Рейнгольдович их уже не слушал. Он весь ушёл в воспоминания того, что случилось с ним этой ночью. Он понимал, с ним случилось нечто необыкновенное, что он теперь стал другим. Что он избранный. Что он наконец окончательно обрёл настоящего себя. Что это такая же поворотная точка в его судьбе, как и та в далёком юношестве, когда он впервые был изнасилован похотливым догом.

Глава 12. Легенда о великом шакале.

— Ну, поздравляю тебя с окончательным вступлением в Союз Пёсьих Стай! — приветствовал его Егор, когда Чубайгайхакамедов вошёл на следующий день в его кабинет.

— Ну как тебе? Понравилось?

— Ой, Егор, не то слово! Такой взрыв новых ощущений, такое облегчение!

— А как, кошмары не снились?

— Спал как убитый! Первый раз за несколько месяцев.

— Это хорошо. Чмок. Хорошо. Чмок, чмок, чмок.

Наступила пауза. Рейнгольдович сидел, как то ёрзая, и вопросительно смотрел на Егора. Егор откинулся на спинку кресла и, молча улыбаясь, смотрел на Чубайгайдохакамедова, сладко чмокая.

Наконец Егор нарушил затянувшееся неловкое молчание.

— Ты хочешь что-то спросить? Смелее, смелее, для этого я тебя и вызвал.

— Как же это может быть? Неужели всё это правда?

— Как видишь, может это быть. В мире много чудес.

— Так кто я? Кто мы? Значит, есть бог? Тогда какой он?

Егор нажал какую-то кнопку, и тут же одна из стен бесшумно повернулась, открыв древнюю египетскую фреску, на который были изображены два существа со звериными головами.

— Вот этот с головой шакала — Бог Анубис, хозяин мёртвых. А вот этот с головой хищного чудовища — Бог Сет, Бог разрушения и хаоса. Ты уже их видел в храме. Эти Боги дали нам силу, вдохнули в нас веру, им мы поклоняемся и служим. Теперь ты должен знать истинную историю нашего народа, и всю правду про нас. Впервые люди узнали этих богов тысячи лет назад в Египте. В стране, где возникла первая цивилизация на Земле. В первые эпохи после творения мир был в хаосе. Хаос царил повсюду. Это было время господства великого бога Сета. Бога хаоса и разрушения. Бог Сет смущал людей мятежами и распрями. Обезумевшие, только рождённые люди беспорядочными толпами бродили посреди пустыни сотрясаемой бурями и ураганами, нагие и яростные они вели беспрерывные войны, истребляя друг друга. Но хаоса среди людей было мало Сету, и он сеял хаос в самой природе, стремясь разрушить само мироздание. Невиданные наводнения, цунами, землетрясения, извержения вулканов сотрясали Землю. Так что люди гибли и от разгула поднятых Сетом хаотических стихий. Бог Анубис, слуга Сета, кровавым шакалом приходил из западных пустынь вмести с раскалёнными песчаными бурями, и питался трупами падших. Благодаря Сету обильная была у него добыча. Но творец мира продолжал свою работу, разделяя первозданные элементы и тем, внося в природу порядок и ясность. Шаг за шагом он теснил Сета, заставляя его, пятится в пустыню, несмотря на все его неистовства. Свет отделялся от тьмы, небо отделялось от земли, суша от воды, воды морей от вод рек. Пришло время и разделения людей. Осирис выделил часть людей из множества толп, в беспорядке кочующих в пустыне не зная пути, и поселил их в дельте Нила. После чего Осирис вдохновил живущий в долине Нила народ на строительство цивилизации. Теперь он боролся с хаосом в душах людей. И снова он разделил их, вдохновив одних на путь мудрости, других на путь воина, третьих на заботу о земле и приумножении рода. Но мало было просветить людей, надо было уберечь их души от смуты, которую ветром песчаных бурь из дикой пустыни надувал на них Сет. И пришло время битвы Осириса и других Богов порядка с Сетом, и его слугами. Тогда Осирис победил бога хаоса Сета и полонил бога мёртвых Анубиса. Попранный и униженный Сет еле сумел змеёй уползти под землю, Анубис же был лишён возможности пожирать трупы людей целиком, так как раскалённый песок пустыни заглатывает умершего всего без остатка и лишь выбеленные кости выбрасывает наверх через долгие годы. Теперь Анубис служил порядку, и был вынужден готовить душу к смерти и сопровождать её в царство мёртвых, оберегая её, от желающих её поглотить по дороге различных воплощениях Сета, выныривающих из реки Преисподней. Если раньше он единолично распоряжался мёртвыми, сжирая их целиком, то теперь судьбу умершего решал суд сорока двух Богов, а он, Анубис был теперь лишь только раб, слуга, выполняющий волю высших. И добычей Анубиса был не весь человек, а только то, что удаляли из него перед бальзамированием. Лишь то, что обеспечивало материальную жизнь человека, но не определяло его форму и сущность, были платой Анубису за его службу. Божественный же облик человека, его душа, всё самое ценное, было ему теперь недоступно. И в Анубисе зародились искры мятежа и бунта против Осириса. Анубис мечтал о тех временах, когда он был слугой Сета и свободно и яростно рыскал по первозданной пустыне, собирая обильную жатву, и поглощал всего человека без остатка, нечего не оставляя вечности.

Но прядок и гармония царили в Египте. Не было земли богаче, мудрее и крепче. Как волны о скалу разбивались об Египет завоеватели. Нельзя было его сломить извне. Но были в пустыни кочевые племена отвергнутых Осирисом людей. Они по прежнему жили в хаосе, и в их душах царил Сет. Зачарованные порядком, царящем в Египте, его изобилием, они стали стекаться в него, проникая в его плодородную дельту и собираясь на окраинах городов в шумные таборы. Как видишь, это были первые мигранты. Мигранты всё шли и шли в Египет, ведь в пустыне часто был голод, ведь в пустыне никогда нельзя было быть спокойным за свою жизнь, а в Египте каждый имел хлеб и кров, и царствовал строгий и справедливый закон. Мигрантов становилось всё больше, несмотря на все меры, их наплыв не прекращался ни на день.

Не имея ни навыков, ни склонности к труду, они жили воровством, проституцией, обманом. Ненавидя трудолюбивых египтян, они мечтали их обмануть, обокрасть, поработить. Так Сет проник в самый центр Египта, медленно и упорно готовясь к реваншу. Ведь души мигрантов были открыты для него. Но одних мигрантов – диких кочевников было мало. Просветлённые Осирисом египетские жрецы следили за ситуацией, и умело сдерживали агрессию пришельцев. Агрессивных мужчин они лишали свободы, а неисправимых продавали за пределы Египта, других направляли на принудительные работы по строительству храмов и пирамид, приручая к дисциплине и труду, женщин отдавали в услужение крестьянам. Так служители Осириса снова разделяли носителей хаоса, не давали хаотическим элементам проявлять и развить свою сущность в разбое, воровстве и обмане, а так же собраться вместе и набрать силу необходимую для разрушения. Более того, тщательно сортируя потомство мигрантов, они находили способных к труду, учёбе и дисциплине, оставляли их под строгим контролем и учили, вырывая тем из тьмы, и делая их слугами Осириса, навсегда отнимали у Сета. Именно этот период назван в библии Египетским рабством. И тогда Сет призвал Анубиса. Он нуждался в Анубисе, чтобы наполнить силой и неистовством мигрантов проникших в Египет, души которых он мог смутить мятежом. Сам Сет не мог проникнуть в царство Осириса. Египтяне были ему не доступны, так как находились под защитой и покровительством своих Богов. И тогда он сговорился с Анубисом. И Анубис дал ему своё семя, которое Сет исказил, наполнив хаосом и жаждой вечного мятежа, и Анубис тайно разнёс это семя по трущобам мигрантов и стойбищам кочевников. Это семя не могло прижиться в Египтянах, так как их кровь была благословлена и очищена Осирисом, и она отторгла бы чуждое семя. Но мигранты и дикие кочевники были народом Сета, и в них это семя дало всходы. И появилось потомство, которое несло в себе жажду смерти и ненависть к человеческой природе от Сета, и буйную животную силу шакала Анубиса. Потомство, которое считало себя равным богам, избранным богами и не могло жить вне хаоса и разрушения. Потомство, считавшее себя выше людей, но не способное быть людьми, и ненавидевшее людей. От Анубиса оно взяло его форму шакала и страсть к мёртвому и гнилому, от Сета оно получило душу, не способную к порядку и свету, душу, полную вечного мятежа и смятения. В мигрантах и их потомках вечно дремала ненависть к приютившему их Египту, и его народу, но теперь семя шакала давала им ярость и силу, а вдохновившая их воля Сета надежду на победу. Так родился наш народ. Как видишь ни Сет, ни Анубис в одиночку не могли бросить вызов Осирису, но объединившись, они смогли поколебать власть Осириса. Это было первое тайное общество, и первый заговор, и первый революционный мятеж. Ужас охватил Египет, когда появилось это потомство прямо внутри Египта. Напасть пришла, откуда не ждали. Сбрасывая ночами ненужную им форму людей, они становились жаждущими крови собаками, сбивались в стаи и терзали Египет, пожирая младенцев и насилуя женщин. На их вой, на зов мятежа, на помощь им из пустыни шли полчища собак из потомства кочевников, также оплодотворённых Анубисом. Попытки жрецов обуздать старыми методами новое нашествие не давали никаких результатов. Если раньше дикие кочевники видели исходящий от Египта свет, склонялись перед ним и признавали трудное, но необходимое ярмо, накладываемое на них цивилизацией, то новое потомство не видело света, не желало света и порядка и жаждало только мятежа, разрушения и смерти. Хаос и смятение захлестнули Египет, порядок зашатался, в души людей вселился страх, это было то, что в Библии называется Египетскими казнями. И тогда Осирис приказал истребить наших предков всех без разбора. И египтяне стали хватать, сгонять в особые места и безжалостно убивать всех, кто не был коренными детьми Египта. Как видишь, это был первый в мире холокост. Осирис был силён, и к нему на помощь пришли все остальные Боги Египта. Отойдя от первого шока, вызванного нашим внезапным бешеным натиском, египтяне собрались в отряды и вдохновлённые жрецами руководимые знатью стали нас методично истреблять. Наша дикая ярость оказалась бессильной перед единством и дисциплиной людей. И наши предки бежали из Египта, спасая самое драгоценное, то что делало нас особыми, божественное семя шакала и ненависть к порядку и гармонии, завещанную нам Сетом. Так начался исход. Мы получили урок, что звериной ярости и наглого натиска недостаточно, чтобы победить людей, если они едины. Чтобы победить людей надо разъединить их, разложить, рассорить. Мы бежали, но семя шакала во время хаоса, когда мутился разум людей, и ослабла власть Осириса, уже проникло в Египет, уже нашло новое пристанище внутри египтян. И с каждым годом семя шакала проникало всё глубже и глубже, укореняясь в народе, порождая смутьянов, всё больше и больше душ смущал Сет, сея хаос. И Египет, в конце концов, пал, подточенный ядом впрыснутого в него Сетом, ядом нашей крови, крови потомков шакала.

С тех пор кровь шакала, несущая хаос Сета в души людей, распространилась по всей Земле. Семя шакала даёт нам зримое свидетельство нашей избранности Богом Сетом, и нашего божественного происхождения от Анубиса, но в то же время оно наполняет нас смятением и хаосом Сета, и страданиями из-за примеси с человеком. Обладатель такой крови всегда разорван противоречиями. Он не может быть цельным. Он всегда озлоблен, жаждет предать, болен и агрессивен. Не имея порядка внутри, он ненавидит порядок вовне, и всегда готов к мятежу. Он не знает кто он. То ли он человек, то ли зверь, то ли мужчина, то ли женщина. То, что для людей понятно и естественно от природы, для нас враждебно и чуждо. Нам враждебна сама жизнь, само наше естество. Потому что мы не люди, но мы и не шакалы, от шакала у нас только форма, душа от Сета. Вернее у нас нет души, внутри у нас хаос от Сета и жажда смерти, любовь к мёртвому от Анубиса. Когда мы в человеческом облике, мы страдаем от раздвоенности нашей сущности, так как человеческая оболочка восстаёт против нашего ядра, нашей сути жаждущей уничтожения человечества.

Но не все, в ком есть доля нашей крови, имеют счастья становиться собаками и видеть воочию промысел создавшего нас божества. Те, в ком содержание семени Анубиса слишком мало, никогда не сможет быть счастливым и цельным, и вечно обречён на бесплодный мятеж против самого себя, без надежды на победу, даже без надежды понять, зачем он ненавидит и отрицает себя, а вместе с собой и весь мир.

Соединяя нашу кровь, мы становимся беспородными собаками, искажёнными шакалами, шакалами, испорченными влиянием людей. Наша задача собрать вместе всех, в ком осталось достаточно крови шакала в Союзы Пёсьих Стай, чтобы вместе продолжать дело, завещанное нам нашим создателем и богом Сетом. Вернуть первозданный хаос в этот мир. Хаос — это смешение, и мы должны делать всё, чтобы смешать народы. Хаос — это смешение и мы должны мутить всё что можно, чтобы ничего не было чистого, незамутнённого. Чтобы всё превращалось в пёструю грязь, подобно тому, как, смешивая чистые краски, получаются мутное пятно, в котором пропало всё божественное.

— Божественного? Причём тут божественное? — пискнул потрясённый Рейнгольдович.

— Любой народ — в идеале образ создавших его божеств. Помнишь, я тебе говорил, что Сету не удалось поначалу бросить семя Анубиса в египтян? Потому, что их защищали их Боги, и прежде всего Осирис. У каждого народа есть свой Бог. Свой защитник.

— А как же тогда совладать с народами? Как мы можем бороться с Богами?

— Сначала надо убить в людях веру в родных Богов. Это мы сделали, распространив отраву христианства и ислама. Из нашего источника вышел прекрасный яд, несущий ложь и дурман. Опьянённые этими ересями люди перестают верить в ясных и зримых природных Богов, бесплодно блуждая во мраке пустых лабиринтов теологического бреда и иссушающей разум софистики. Религии, которыми мы смутили души гоев, подобны бесплодной пустыни, откуда мы вышли. В них нет жизни, в них нет истины, лишь миражи, зовущие за собой, уводящие вглубь мёртвых песков, в смерть. Но, даже не веря в своих Богов, не обращаясь к ним в мыслях, не имея с ними духовный контакт, чистокровные люди всё равно защищены. Боги видят своё семя в людях с чистой кровью, признают их своими потомками и оберегают их, надеясь на чудо прозрения. Смешав народы, замутив их кровь, мы снимем с них их последнюю защиту. Окончательно порвём связь людей с их Богами и откроим их души для Сета, и станут они кормом Анубиса. Нашим кормом.

— А что было бы, если я не стал бы собакой во время испытания кровью?

— Тебя разодрали бы.

Рейнгольдович поёжился. Весь его вид говорил: “Как же так? Как же можно? Ведь я так вам верно служил”.

Судя по всему, Егор уловил его немой вопрос полный упрёка и ответил:

— Помнишь кошмары? Когда неофит подходит слишком близко к тайне, его человеческая часть восстаёт и призывает его к мятежу против семени шакала. Кошмары, которые снились тебе, парализовали бы твою волю, сделали бы тебя больным и слабым, и отвратили бы от нас. Все мы прошли через это. И я рад, что не ошибся в тебе.

— А может статься так, что человеческая часть победит зверя?

— Бывает и так. Но я не завидую этим отступникам. Когда побеждает шакал, то мы находим ясность и цельность, мы крепко встаём на твёрдую почву, мы обретаем соединение с божеством и его волей. Мы обретаем тело Анубиса и волю Сета. Мы обретаем божественное, неизменное и твёрдое с начала времён. Отступники же вынуждены вечно бежать от крови шакала и воли Сета, заглушая голос зовущий их к хаосу изнуряющим творчеством, наркотиками, развратом, и невольно сея семя Анубиса дальше и дальше. Лишь убив себя, они способны заглушить этот властный призыв до конца.

Наступило долгое молчание. Раздавленный Рейнгольдович переваривал информацию. Сгорбленный он сидел в кресле, почёсывая курчавую шевелюру, как в забытье, шевеля губами. Наконец у него созрел вопрос:

— Значит, наша цель распространять семя Шакала больше и больше?

— Семя Шакала распространяется и без нашей помощи само. Нам надо только чтобы было как можно больше смешение рас и народов и следить, чтобы люди не пытались, как египтяне в древности или европейцы в середине двадцатого века физически остановить распространителей семени. Не зараженные семенем люди чувствуют к нам необъяснимое отторжение, враждебность и часто это кончается насилием. Для того чтобы мы носители семени были защищены и существуют все эти правозащитники и прочие низшие демократы.

— Семя шакала живёт только в нашем народе?

— Оно уже живёт практически во всех народах. Можно лишь говорить о степени проникновения семени, о его концентрации. Больше всего семени в нашем народе, и народах, вышедших из Синайской пустыни, ведь именно нас и их оплодотворил Анубис. Потом идут народы, среди которых мы долго жили. Но это всё общие рассуждения, путь семени покрыт мраком после эпохи смешения. Иногда семя находиться там, где, казалось бы, его и не может быть, а бывает, что кровь человека побеждает семя и Сет теряет раба, которому самой судьбой и происхождением было уготовано служить хаосу и смерти.

— Как же такое может быть? — раздался писк Рейнгольдовича.

— Ну, тебе нечего бояться. Тот, кто прошёл испытание кровью, никогда не возвращается назад. А теперь иди, отдохни, тебе надо много осмыслить.

Глава 13. Союз Пёсьих Стай.

Кошмары больше не беспокоили Чубайгайдохакамедова. Всё встало на свои места. Теперь ему не надо было мучится в попытках найти причины своей глубокой ненависти к человеческому, пытаться, как-то оправдать всё то зло и агрессию, которые он постоянно исторгал из себя.

Раньше осознание свой несовместимости с окружающим миром, заставляло его мучиться, рефлексировать, страдать. Страдать так глубоко, что иногда он думал, что единственный выход — это уйти самому из этого не заслуживающего его примитивного и несправедливого мира. Но мысль о том, что мир глубоко порочен, косен, глуп, и не стоит даже его мизинца, удерживала его от суицида, и в то же время эта мысль не давала ему ответа на вопрос, почему он встречает везде отторжение и презрение, почему глупый и ничтожный народ не падает ниц перед ним, а мироздание не одаривает его любовью и восхищением. И тогда он, напрягаясь, до такой степени, что начиналась горячка, выдумывал устройство вселенной, где не было бы противоречий между ним и миром, и всеми силами пытался, каким-то образом навязать это окружающим, и ненавидел всех и вся за то, что они не желали быть такими как он придумал и жить в соответствии с выдуманными законами и его фантазиями, которые возникали у него в голове, нисколько не сообразуясь с реальной действительностью.

Теперь же мир и люди стали ему даже как-то равнодушны, как становятся безразличны старые любовники, когда проходит любовь и время залечивает раны. Теперь не надо было думать, как исказить бытиё, исковеркать мир, чтобы в нём нашлось и для него гармоничное место. И теперь не надо было объяснять его злобу и искать рациональные причины ненависти к жизни и людям якобы за то, что они не совершенны и не желают становиться идеальными гражданами великой либеральной утопии. Теперь он понял, что он и мир просто непримиримы, и это чудесным образом внесло в него успокоение и кристальный порядок в его мысли. Совершенно чётко и ясно он увидел, что злоба и агрессия к миру есть не следствие несовершенства вселенной, а естественная его реакция, суть его естества. Что задача его не изменить мир в соответствие с какой-либо доктриной, не переделать его так, чтобы между ним и миром воцарилась гармония и согласие, а уничтожить порядок во вселенной, опрокинув мироздание в хаос и смерть. Что весь этот либерализм, гуманизм, борьба за права человека и демократию — только маскировка и инструменты в этой эсхатологической битве, которую он как часть воинства Сета ведёт с порядком из начала времён. Что его не устроил бы никакой мир, никакая живая вселенная.

Он ясно осознал, что весь этот либерализм нужен только потому, что он крайне примитивен, что он сводит всю сложную и многообразную жизнь человечества к набору самых простых операций торговли и потребления и отвергает саму идею, что мир может быть многомерным, сложным и сакральным, и, в конечном счёте, даёт надежду сделать всё более однообразным и примитивным, а значит приблизиться к хаосу. Но если бы вдруг воцарилась либеральная утопия, то борьба снова закипела бы с новой силой, стремясь столкнуть мир на новую стадию деградации.

Для него вдруг открылось, что их религия, идеология, искусство не имеют никакой ценности, и по сути являются лишь пародиями на соответствующие явления из мира людей. Что целью их “культуры” является не достижение чего-то запредельного, как у людей, ведь им было просто недоступно пониманию само стремление людей к чему-то высшему, а создание иллюзии, что это у них тоже есть, как и у людей. И поэтому их религия, по сути, является лишь набором практических методик поведения и удивительных по своему бесстыдству инструкций, как презирать, ненавидеть и обманывать окружающих, замаскированных в бесконечных рассуждениях о сути и порядке пустых ритуалов и шизофренических правил в многотомных талмудах. Их теология и метафизика — бессмысленное копание в томах бесчисленных запутанных комментариев к комментариям среди лабиринта софизмов и бреда, в котором уже давно потеряна всякая здравая идея, и невозможно найти даже приблизительное направление для движение ума, которое могло бы привести хоть к какой-нибудь истине. Их мистическая практика свелась к бессистемным запутанным арифметическим вычислениям с целью скрыть полное отсутствие прозрения и содержания, а высшим культовым достижением искусства стали чёрные квадраты на белых холстах и наформалиненные расчленённые труппы, зримое свидетельство хаоса и смерти, рвущиеся их них, и к которым стремилось всё их существо.

Они были не в силах понять, что движет людьми, что заставляет их души искать совершенства, превозмогать себя, и в высшем напряжение творческого порыва общаться с богами, и как следствие одаривать мир искрами божественного откровения творящих культуру. И поэтому им оставалась лишь как обезьянам подражать внешним проявлениям, не понимая их сути, лишь старательно кривляться, так как это было нужно для маскировки собственной пустоты и несостоятельности и для того чтобы походить на людей, так как нужно было среди людей укореняться, чтобы изнутри разлагать человечество.

Более того, даже облик их был только пародией на человека. Теперь он ясно видел, как сквозь искажённую человеческую оболочку рвётся наружу облик зверя, с мордой собаки. Он ясно видел, как человеческий облик искажает длинный кривой, загнутый к низу нос шакала Анубиса, как проступает вместо волос на голове его жёсткая кучерявая тёмная шерсть, как сверкают в темноте вместо глаз его тёмные выпученные слезящиеся зрачки, как торчат, безобразно оттопыриваясь, его остроконечные уши и родимыми пятнами проступает сквозь кожу шакалий окрас. В облике человека они были несуразны и карикатурны, но теперь это не расстраивало его как раньше, ведь теперь человеческая оболочка для него не имела никакого значения. Ведь теперь он был собакой. Собакой, ведущей непримиримую войну с людьми.

Удивительно, но осознав себя частью сил хаоса, хаос и вечное смятение ушли из него, а вместе с этим пропала мотивация к творчеству, вмиг улетучилась энергия, питавшая его идеями по преобразованию мира и организации либеральной революции. Он больше не писал свои аналитические записки, его мозг больше не искал парадоксальных решений, мысль не крутилась как белка в колесе, пытаясь вырваться из сковывающих идею теоретических противоречий. Да и зачем, когда стало всё просто и ясно. А, главное, он узнал такое, о чём нельзя было говорить, а если бы даже он и сказал то, наверное, в лучшем случае не поверили бы, приняв за розыгрыш, а в худшем упекли бы в психушку.

Но никто от него теперь и не требовал аналитической работы и новых идей. Стал он одним из узкого круга высших демократов, членом высшего руководства Союза Пёсьих Стай, и его задачей было курировать и подыскивать новых кандидатов, могущих пройти испытание кровью и навсегда присоединиться к стае. Так, он теперь плотно работал с Осей. Наблюдал за ним и с нетерпением ждал, когда он созреет для испытания кровью, и часто гадал, выдержит ли Ося ритуал, а если выдержит, то кем станет, кобелём или сукой? Больше его особенно ничего и не интересовало.

Да, собственно, жизнь в двуногом облике ему совершенно теперь не была нужна, так, тянул он её по необходимости как тяжкое бремя, была бы его воля, так и остался бы собакой. Но, увы, нельзя было. В мире людей ещё было множество незаконченных дел. Строгий вожак Анатолий следил, чтобы его стая после ночной охоты полностью возвращалась в облик двуногих. Не было минут для либерала горше и мучительней, когда он после цельной собаки снова мучительно принимал личину неполноценного человека.

Почти каждую ночь либералы смешивали, чтобы увеличить процент семени Шакала, кровь из своих вен, и выпивали полученный коктейль, после чего наступало счастливое забытьё, и они хищной стаей рыскали среди тёмных закоулков, ища и растерзывая одиноких людей. Но более всего были сладостны ночи новолуний. Тогда в лучах мёртвенного света Луны им казалось, что они зримо ощущают присутствие Сета, соприкасающихся с ними через лучи неверного полночного света. И они выли, вытянув свои морды, в сторону ночного светила, пронзительно и мощно славя своё божество, обмываемые ласкающим их серебристым потоком.

И среди беззаботной, полной гармонии и счастья собачей жизни, состоящей из стремительных погонь, яростных нападений на одиноких людей, сладостных пиршеств человеческой плотью и кровью, самозабвенного спаривания, и гимнов Сету в полнолуния, иногда как болезненный укол происходило то, что он вдруг узнавал в собаках облик либералов-соратников, что напоминало ему, что счастье быть собакой не будет вечным, и что он не только собака, и скоро ему придётся вернуться. И всегда когда вдруг его неожиданно пронзала какая-то вспышка, и он в мелкой, часто дышащей, дрожащей плешивой шавке, узнавал бывшего премьер-министра, устроившего дефолт, а в экзотической помеси, где явственно просматривались черты японской болонки, видную либеральную даму, или в измазанным дерьмом дурашливым щенке Егора, то он ощущал такой взрыв болезненной тоски и ужаса от осознания непреодолимости ненавистной его человеческой ипостаси, что он начинал выть безнадёжно и горько, всем своим воем выражая протест против возвращения в человеческое обличье. Все собаки в эти мгновения сбивались вместе и начинали горько выть и жалобно скулить, протестуя против необходимости принимать облик двуногих. Больших усилий стоило в эти моменты кобелю Анатолию навести порядок. Многих ему тогда приходилось безжалостно трепать своими жёлтыми от человеческой крови клыками. Но каждый раз ему удавалось сплотить ряды либералов. И скоро стая вновь рыскала во тьме, ища человеческую добычу, и жадно лакая кровь человеческих жертв. Но каждый раз счастье неизбежно кончалось кошмаром. Хитрый вожак держал стаю под неусыпным контролем, и когда стая под конец удачной охоты становилась единым, счастливым организмом, напоенным человеческой кровью, и весело мчалась за вожаком, чувствуя малейшее его желание и беспрекословно ему повинуясь, вожак приводил их под утро в храм Анубиса. И начинался кошмар возвращения.

Глава 14. Судьба либерала.

Увы, было много дел в мире людей. Надо было сохранять и укреплять свои позиции во власти и захватывать всё больше и больше денег и собственности. Только так можно было эффективно разобщать и давить людей постоянными реформами, упорно и постепенно приближаясь к цели полного контроля и затем уничтожения человечества. Нельзя было ни на миллиметр ослаблять свое позиции во власти и экономике, так как даже самая малейшая слабость, нерешительность и замешательство мгновенно приводила к тому, что сразу активизировались конкурирующие кланы, и в тёмных и таинственных недрах прокуратуры начиналось глухое всё сотрясающее движение, подобное тому, когда в толще земной коры вдруг забурлившая кипящая магма судорожными рывками пробивает дорогу наверх сквозь чудовищную толщу тектонических слоёв. И сразу перед либералами вставала зримая угроза, готовой обрушиться в любую минуту и навечно смести их в холодные снега Сибири, лавины уголовных дел за измену, предательство, воровство, мошенничество, педофилию, растление малолетних и множество других совершённых ими самых диких и гнусных преступлений. Поэтому и приходилось, увы, Борису Рейнгольдовичу Чубайгайдохакамедову и другим либералом крутиться, обещать, изворачиваться, льстить, давать взятки чтобы воровать, и всё больше и больше воровать чтобы больше давать взятки, и лгать, лгать, лгать. Иными словами принимать активное участие в политической и общественной жизни.

— Опросы общественного мнения показывают, что рейтинг нашего союза падает! Поэтому мы должны предпринять ряд чрезвычайных мер для расширения наших рядов.

Чубайгайхакамедов сидел на закрытом совещании высшего руководства Союза Пёсьих Стай и слушал Анатолия. Рядом с Анатолием озабоченно чмокал Егор. По его протяжным и тоскливым чмокам сразу было видно, что он очень озабочен ситуацией.

Проблема была в том, что множество либералов не желали из собак обратно становиться двуногими, и так и бегали по помойкам вокруг кавказских чебуречных. Отлов их с помощью специальных команд особого эффекта не давал. Хитрые твари прекрасно знали все уловки ловчих и легко уходили от облав.

Поэтому надо было направить самых дисциплинированных членов партии в собачьем облике на поиск дезертиров. Те должны были внедриться в отбившиеся от союза стаи, и заманить их в места засад, где их должны были бы схватить и привести в облик пригодный для участия в выборной компании.

Опасность была в том, что посланные на поиск дезертиров либералы должны были действовать поодиночке, без контроля морально стойкого вожака, и, следовательно, у них был велик соблазн так и остаться собакой и не трансформироваться обратно в двуногого.

Поэтому для этой ответственной миссии были отобраны самые надёжные и преданные либеральной идеи соратники, в ряды которых и попал Борис Чубайгайдахакамедов.

— А как мы узнаем, что это либералы, а не простые собаки? — спросил один из участников совещания.

— Заманивайте и хватайте всех подряд. Все сойдут. Нет времени разбираться. Уже заготовлены шприцы с концентрированной сывороткой от бешенства. Будем всех колоть. Кто выживет, тот станет либералом. Надо резко увеличить наши ряды.

И начались для Рейнгольдовича горячие деньки.

Целыми днями он лазил вокруг стойбищ кавказоидов, роясь в помойках и ища соратников. Найдя бродячих собак, либерал легко их привлекал тем, что ему вкололи специальные гормональные препараты и тем обеспечили постоянную течку. Дальнейшее было делом техники. Во время сексуальных игр Рейнгольдович легко заманивал стаю в засаду, где их хватали и превращали в либералов. Практически все собаки становились демократами, после введения им лошадиной дозы сыворотки от бешенства. Так что Рейнгольдович уж и не знал, что и думать. То ли все бродячие собаки были бывшими либералами, то ли все демократы были бывшими пойманные и накаченные сывороткой от бешенства дворовыми шавками.

Думать об этом было некогда. Близились выборы. И демократ с громким лаем рыскал по помойкам и пустырям, собирая соратников.

Надо признаться, что бродячая жизнь на помойках ему очень нравилась. Он даже оздоровился. Сбросил вес. Накачал лапы, и трудно теперь было узнать в поджарой суке бывшего толстого, рыхлого либерала. С тоской он думал, что после этой акции опять надо будет сидеть в скучном душном офисе и сточить всякие там аналитические записки. Рыскать по помойкам было гораздо интересней.

Не проходило время даром и для анализа окружающей действительности. Он ещё больше утвердился в полезности иммиграции, так сказать на практике познал пользу от неё, ведь от кавказских и азиатских стойбищ и мангалов было много отбросов, которые составляли рацион питания бродячих собак, основного резерва демократии. Более того, бардак, кучи мусора, огромные отвалы отходов, и зоны отчуждения, возникающие вокруг ареалов обитания мигрантов, были естественной средой, где как на дрожжах росли ряды членов Союза Пёсьих Стай, и, следовательно, развивалась демократия. Иногда он думал, что надо как-то это отразить в очередном докладе, так сказать, раскрыть диалектику процесса. Чем больше иммигрантов, тем больше территория свалок и флавел, а значит тем больше четвероногих демократов, а чем больше демократов, тем больше их во власти, а значит тем больше трущоб и свалок, и иммигрантов, таким образом, процесс само развивался по нарастающей.

Поэтому Рейнгольдович весело вилял хвостом, когда встречал очередного кавказца или азиата, и, наоборот, грозно рычал, шерсть его вставала дыбом, и он весь заходился злобным лаем, когда ему попадался русский человек.

Однажды его подманил какой-то кавказец и отвёл в какой-то питомник, где посадил в клетку. Рейнгольдович нисколько не удивился и не испугался этому. Периодически его принудительно возвращали в состояние двуного либерала, заставляли писать отчёты и проводили инструктаж. В соседней клетке сидел толстый кобель, в котором Рейнгольдович узнал Леру, в двуногом виде видную радикальную демократку, в стае которой он в начале девяностых облаивал власть на Пушке. Это ещё больше убедило его, что он попал по назначению, помучают немного, заставят засветиться в двухногом виде на всяких там круглых столах и конференциях, и опять отпустят на партийную работу по мобилизации всех демократических и либеральных сил.

Скоро появился подманивший его кавказец с каким-то азиатом небольшого роста. О чём то беседуя, они ходили вдоль клеток тщательно рассматривая собак. Азиат глядел на Рейнгольдовича и добродушно улыбался.

— Хорошо собака, хорошо. Сегодня уже забирать, — сказал он, глядя на виляющего хвостом либерала. Тот всем своим видом показывал своё расположение к мигрантам, опускался на передние лапы, заискивающе заглядывал в глаза, жалобно поскуливая, отклянчивал зад, мелко тряс им и со всех сил крутил хвостом.

— А эта толстая, два неделя голод надо, худая надо, — отметил азиат про Леру.

Рейнгольдович слышал, что давно уже вынашивались планы посадить Леру на диету, чтобы создать ей более привлекательный имидж. Так как сделать это можно было только когда она была в четвероногом состоянии, то предполагалась её выследить, запереть в клетку и не кормить пару недель. Потом вколоть сыворотку, и сразу же потащить её по всяким пресконференциям и интервью, чтобы наснимать её похудевшую как можно больше, пока она опять не заплыла жиром.

Скоро появился молодой азиат и забрал Бориса. Либерала вывели во двор, привязали к столбу. Он, ничего не опасаясь, спокойно сидел, повиливая хвостом и весело лыбясь, всем своим видом показывая любовь к окружившим его мигрантам. Неожиданно азиаты стали бить его бамбуковыми палками. Напрасно либерал визжал, что он их друг, что он за них, за иммигрантов, что он служит их интересам и любит их. Громко ухая, азиаты, совершенно не обращали внимания на аргументы демократа, методично стегали его бамбуковыми палками, азартно прыгая и сосредоточенно сопя. Били его долго. Пока не превратили всё его тело в одну сплошную гематому. Потом отбивную оставшуюся от либерала потащили на кухню, разделали и приготовили национальное блюдо из собачатины.

На следующий день азиат опять осматривал собак в клетках. Стоя перед псиной Лерой, он, облизываясь, думал, будет ли она такая же вкусная, как та дворняга, которую съели вчера.