Джабба

Год мудака

Глава 1

Сегодня пишется масса статей, прежде всего, московскими борзописцами, причем статей явно оплаченных - из-за отсутствия фактов начинают приводить какие-то домыслы относительно кагэбистского прошлого Путина или относительно его жестокости и того, что грядет диктатура и так далее, что есть угроза демократии А. Собчак

 

Шагах в двадцать впереди по тротуару Фрязин увидел мудака. Мудак шел, повертывая головою и посматривая по сторонам, как бы искал чего-то.

Не каждый оперативный работник способен вот так сразу отличить мудака от других граждан. А Фрязин – мог. Мудак всегда испуган, всегда озирается, боится, что пизды получит. Мудаку жить тяжело, в отличие от нормального гражданина. И надобно им об этом всегда напоминать – и мудакам, и гражданам соответственно.

- Эй! А ну иди сюда, -- беззлобно велел Фрязин, похлопывая прутиком по брючине.

Мудак на полусогнутых поспешил к нему. Мужичок лет сорока, наверное, из бывших комсомольских лидеров, по дурости прибившихся потом к каким-нибудь грушам-яблокам… В газете, может, писал.

-- Чего ходишь?

-- Я… Ну…

Простой вопрос с виду – «Чего ходишь?» – а какая, блядь, палитра! Мудак сразу теряется, ищет подвох, чего такое ему вменяют в вину, а ты в это время прикидываешь, что с мудаком делать – арестовать, побить слегка или сразу отпустить ему на радость, пусть несет в массы очередную быль о добре и справедливости.

-- Чего не работаешь?

А мудакам-то работать и не велено. Как там в Конституции: «Гражданин имеет право на труд; мудак такого права не имеет кроме особых случаев, когда направляем на общественно полезные работы в принудительном или добровольном порядке».

-- Нет работы, господин оперативный уполномоченный!

Признал, гляди-ка. Должно, опытный мудак, битый… Умилившись, Фрязин махнул рукой в сторону:

-- Вали отсюда. Да не броди без толку, дома лучше сиди. Дом есть?

-- Есть, господин оперативный уполномоченный! – и мудак бросился прочь, перескочил ржавую оградку, исчез за углом дома-«хрущевки».

Мимо прошли два пидора, приобнявшись и о чем-то воркуя. Пидоров нынче трогать не велено. Пидоры нынче в почете. Арестовать пидора или там в рыло ему – суть угроза демократии. Фрязин припомнил последний инструктаж, когда мохнолицый полковник из аналитического отдела вещал:

-- «Сексуальная нетерпимость и агрессия – это лакмусовая бумажка, которая краснеет всегда, когда возникает угроза демократии», -- сказал наш великий сексопатолог Игорь Кон. Все мировое сообщество наблюдает за нами, и мы должны поддерживать авторитет российской демократии на высочайшем уровне! А поэтому права сексуальных меньшинств для нас значат даже больше, нежели права остальной части населения, потому что лакмусовая бумажка, как вы слышали выше, -- именно сексуальная нетерпимость! Сек-су-аль-на-я!

Рядом с Фрязиным речь полковника конспектировал незнакомый седоватый дяденька, видать, из провинции, меленько писал в блокноте китайской гелевой ручкой.

-- У кого вопросы? – осведомился полковник, напившись из стакана.

-- Господин полковник, а вот когда бабы… ну, сами с собой… Это не велено пресекать? – спросил какой-то ушастый с задних рядов.

-- Баб пресекать не велено. Пускай себе веселятся, -- сказал полковник. – Ясно же указано: все сексуальные меньшинства.
-- А я вот слыхал, есть которые говно жрут, -- подал голос с места седоватый сосед Фрязина. – Мы на рынке облаву устраивали, кассеты порнографические изымали… там было. Противно аж. Что с такими делать?

Полковник вроде растерялся, но они там в аналитическом не лыком шиты.

-- Про говно в инструкции не сказано, -- сообщил он, -- посему действуйте по ситуации. Если гражданин потребляет его в домашней обстановке, так ради бога. Если же в общественном месте и публично – это шокирует, необходимо пресечь. Но без рукоприкладства! Провести беседу для начала.

-- Ясно, -- сказал седоватый.

Пидоры вроде бы жрать говно не собирались – они свернули за угол, туда же, куда минуту назад ускакал отпущенный Фрязиным мудак. Одеты оба были с иголочки, в модных штанах, что придумал Зайцев – на тесемочках, а жопы сзади вовсе нет, вернее, жопа-то видна, а вот в штанах специальная прорезь. Демократизует то есть.

Фрязин огляделся и сплюнул – аккуратно, чтобы не было понятно, от пидоров ему противно или просто волос на язык попал. А то вдруг служба внутреннего контроля снимает, доказывай потом… Впрочем, Фрязин был не при исполнении. Дежурство ему сегодня назначили в «Лужниках», на торжественном открытии съезда Великой Демократической Партии России. Именно туда Фрязин и направлялся.

Выйдя со двора, он остановился на краю тротуара и поднял удостоверение, держа его двумя пальцами. Тут же, визгнув тормозами, рядом остановились сразу три машины. Фрязин выбрал белый джип «ниссан» и направился к нему.

-- «Лужа», -- сказал Фрязин, залезая на переднее сиденье. В салоне пахло цитрусами, а за рулем сидел кавказский человек.

-- Сейчас сделаем, уважаемый! – ответил он.

Обгоняя попутки и нагло вылезая на встречную полосу, джип понесся со страшной скоростью. Фрязин покосился на кавказского человека. Жизнерадостный, сытый, похоже, из образцово-показательных. На оперативном слэнге – «наш черный друг». На каждом рынке им выделили по участку, чтобы торговали. Даже регистрации не требуют – говорят, Сами-Знаете-Кто лично Мэра Великой Столицы попросил, чтобы не требовали. Милиция честь отдает…

Неудивительно, что до стадиона они доехали молниеносно. Тормознув «ниссан» у кромки тротуара, Фрязин учтиво поблагодарил черного друга и покинул машину. Через служебный вход прошел к месту встречи, где его уже ждал Облепихин.

-- Привет, -- сказал он, пожимая Фрязину руку. – Твой ряд 25, место сам выбери, чтобы удобнее.

-- Хорошо. Особых указаний никаких?

-- Да нет вроде… Люди все проверенные, съезд, как-никак… На вот, одевай.

Облепихин сунул Фрязину рацию – ларингофон и маленький наушник.

 

Синие шарики, белые и красные…

Огромное футбольное поле стадиона «Лужники», не так давно переименованного в Стадион имени Великого Министра-Спасителя, заполняли десятки тысяч активистов ВДПР. С белыми, красными и синими шариками, рвущимися из рук в небо, они стояли в ожидании Гимна. Те, что с синими шариками, были в пресловутых безжопных штанах, символизируя сексуальную терпимость, те, что с красными – бывшие члены левых движений и партий, а те, что с белыми – правых. Красные и белые были в штанах обычных, с задницами.

Поставленное известным режиссером Микитой Нахалковым действо означало единение всех бывших политических сил под крылом ВДПР на благо Великой России. Сам режиссер сидел с мегафоном на тренерской скамейке и чего-то кричал, хищно шевеля усами, но Фрязину не было слышно.

Из умело спрятанных тут и там динамиков грянул гимн. Стадион в едином порыве вскочил с пластиковых кресел и полторы сотни тысяч голосов – мужских, женских и детских – наполнили огромную чашу проникновенными словами. Фрязин, подтягивая, покосился на забранную тонированным непробиваемым стеклом правительственную ложу, где по идее находились и Великий Министр-Спаситель, и, конечно же, Сами-Знаете-Кто. Вот смотрят они сейчас оттуда, и видят, вполне возможно, его, Фрязина. И Сам-Знаете-Кто спрашивает у Министра-Спасителя:

-- А кто это такой бодрый и бравый?

-- Это оперативный уполномоченный, сейчас узнаю фамилию, -- говорит Великий Министр, и подносит к уху рацию, и узнает фамилию Фрязина, и произносит ее Сами-Знаете-Кому, и Сами-Знаете-Кто велит тотчас перевести бравого и бодрого оперативного уполномоченного в его личную охрану…

А может, и нет.

Может, Сами-Знаете-Кто смотрит вдаль, над гранью стадиона, и видит величественные просторы Москвы, а вовсе не думает о каком-то маленьком оперативном уполномоченном, истово орущем гимн где-то внизу. Скорее всего, так. Положено ему.

Фрязин заметил, что мужик в проходе не поет, а вовсе даже смотрит по сторонам. Он решительно отодвинул тетку справа и полез через ряды в направлении мужика, ухватил его за плечо и потряс.

Мужик с недоумением обернулся, блестя очками.

-- Чего не поешь?! – заорал ему в ухо Фрязин, и тут, к стыду своему, увидел на лацкане мужикова пиджака аккредитационный бэйдж «Дейли Телеграф».

-- Сорри, -- сказал Фрязин, отпуская иностранного корреспондента. Тот радужно заулыбался и поволок из кармана маленькую фотокамеру явно с целью запечатлеть Фрязина. Оно бы и не стоило, но приказ был содействовать иностранцам по мере возможностей, особенно в части создания положительного образа сотрудников Управления, поэтому Фрязин приосанился, сделал задумчивое лицо и посмотрел в сторону и чуть вверх, как учили на занятиях.

Блеснула вспышка.

-- Сэнкс! – улыбнулся иностранец.

-- Плиз! – ответил Фрязин. – Ноу проблем. Зис из май джоб – зе гуард оф ордер энд демокраси ин Раша!

Иностранец заулыбался еще шире и спрятал камеру и даже закрыл карман на «молнию» – съезд съездом, а чтоб не сперли.

Гимн тем временем завершился. Внизу все три составные части шоу медленно маршировали под бравурную музыку, то складываясь в огромный российский флаг, то образуя причудливые цветные узоры. Нахалков отрабатывал свой хлеб.

Откуда-то сбоку выехала трибуна в виде поднявшегося на задние лапы медведя – в передних медведь как бы держал большой российский герб, а над гербом торчали микрофоны, там и должен был помещаться докладчик. Он не заставил себя долго ждать – сам Великий Министр-Спаситель обращался к соратникам по партии.

-- Господа! Сограждане! – раздался над стадионом многократно усиленный голос Министра. Огромные экраны показывали вблизи его простое и открытое лицо с усталыми морщинками в уголках глаз. Недалеко от Фрязина кто-то всхлипнул.

-- Сегодня мне выпала великая честь открыть второй съезд Великой Демократической Партии России! Все телекомпании и радиостанции России транслируют нашу встречу, весь мир смотрит на нас и слышит нас!

Аплодисменты.

-- На пути великих свершений…

Фрязина кто-то подергал за рукав, отвлекая от торжественной речи.

Давешний иностранец.

-- Кэн ай ток виз ю?

-- Оф кос, -- сказал Фрязин и пошел вслед за корреспондентом. Спустившись чуть ниже, где громкость выступления уже не мешала беседе, корреспондент спросил:

-- Вот ю синк эбаут мьюдакс?

-- Мудаков, что ли? – понял Фрязин. Все бы этим журналистам про мудаков писать. Вон им какой красивый съезд устроили, снимай и пиши – не хочу, а им все мудаки.

-- Йес, йес. Мьюдакс!

-- Мьюдакс ар ноу э ситизенс, -- заявил Фрязин. На сей случай была жесткая инструкция, ограничивающая набор ответов. Провокации, блядь. Знаем мы их.

-- Я слишать, што мьюдакс есть… особенный кэтегори… Дискриминэйшн… -- сказал иностранец, лучась улыбкой.

«Русский разумеет, падла», -- подумал Фрязин и завертел головой:

-- Ноу, ноу! Специальный статус. Не гражданин, андерстэнд? Для граждан – все права, но гражданин есть только истинный гражданин России! Зе риал ситизен – олл зе рулез. Остальных – на хуй.

-- О-о, нахуй! Сериоуз… -- корреспондент закивал. – Ви ест сотрудник Кей-Джи-Би?

- Ноу Кей-Джи-Би. Управление…

-- Оправленье… Йес. Ви делат спешиал функцьи? Охрана, йес?

-- Охрана, ага. Йес!

-- Оу… Бат…

Иностранный засранец не успел договорить, чего там у него «бат», потому что запищала рация экстренного вызова. Фрязин отвернулся от корреспондента и услышал:

-- Всем в секторе шесть! Всем в секторе шесть! Ситуация «Браво»!

Это значило лишь одно – что-то случилось и нужно как можно скорее бежать.

Глава 2.

Гражданские права существуют для людей просвещенных, сытых, благовоспитанных и уравновешенных. В. Новодворская

 

Редактор отдела новостей телекомпании ДТП-ТВ ебал в комнате отдыха молодого подающего надежды репортера. Репортер терпел, привыкая к новой для себя сексуальной ориентации, а в наиболее трудные моменты грыз толстую кожу диванной спинки.

-- Я тебя… для начала… на утренние новости поставлю… -- хрипел редактор, совершая поступательные движения тазом, -- а потом… Петюню на хуй выгоню… и отдам тебе… вечерние…

В кабинете зазвонил телефон. Это был внутренний аппарат с характерным мелодичным звуком, и редактор, так и не кончив, поплелся снимать трубку.

-- Орлов, -- сказал он, садясь голой жопой в приятную прохладу кресла.

-- Чем ты там занимаешься?!

Директор. Ну еб твою мать, подумал редактор, рассматривая свой вяло свисающий мокрый хуй, к которому прилип жалкий коричнево-желтый кусочек репортерского говна.

-- Работаю с документами.

-- Ты не Ельцин ебаный, чтобы с документами работать! – рявкнул босс. – Тебе с людьми надо работать, с кадрами! Ты кого берешь, сука, в журналисты?

Редактор покаянно молчал, гадая, о чем же пойдет речь.

-- Что за урод по фамилии Морозов?

-- Стажер, неплохие репортажи…

-- На хую видал я его репортажи! Только что со съезда звонили – он там шлялся, снимал сюжет, и попался! Он мудак! Понял?! Мудак!

-- То есть?

-- Мудак самый настоящий! Как ты его на работу принимал, а? Ты документы его видел?

Мудакам выдавали временные удостоверения, а у Морозова был паспорт, настоящий паспорт, с гербом, фотографией и полагающимися восемью печатями… фальшивый, что ли?

-- Фальшивый паспорт, -- сказал редактор, в задумчивости теребя хуй. – Подсунул, сволочь, паспортину левую.

-- Левую или правую, не моя забота! А только готовься, что к тебе придут из ВОПРАГ и будут тебя ебать, не меня! Придумывай давай, что будешь им говорить.

-- А как они узнали, что он – мудак? Может, накладка какая? – уточнил редактор.

-- Все точно, его один опер узнал, как сбежавшего особо вредного мудака. Разбирайся.

И директор повесил трубку.

Редактор вернулся в комнату отдыха, где молодой и подающий надежды все еще стоял раком и проверял при помощи пальца, что там у него с анусом.

-- Клизму надо перед актом делать, -- наставительно сказал редактор. – Весь хуй говном повымазал. Соси давай по-скорому, а то у меня неприятности.

Репортер вздохнул и зачмокал, преданно глядя снизу вверх на мохнатое брюхо редактора.

 

Мудак попался молодой да ранний – показывал какие-то мятые бумаги, визитки больших людей и грозился судом в Гааге. Давно таких не было, нынче мудак тихий пошел, забьется в угол и норовит там притихнуть, чтоб не пнули. Одно слово – журналист. Давили их, давили…

Вместе с Фрязиным мудака транспортировал азартный Лагутин, который дал мудаку в зубы и запихал в окровавленную пасть все его бумаги и визитки. Везли они его в обычном фургончике на базе «Нивы». Скованный мудак валялся сзади, плюясь клочьями визиток, Фрязин вел машину, а Лагутин все не мог успокоиться – перегибался назад через спинку кресла и орал:

-- Какого ты хуя на съезд поперся, а? Тебе там место, скажи? Место?!

-- Да брось ты его, -- поморщился Фрязин. – Башка болит от крика.

-- Ненавижу этих… -- заявил Лагутин. – Я его, блядь, еще урою. Визитки он мне показывает. В жопу себе их засунь, понял!!

Мудак что-то жалобно прохрюкал, и Фрязину неожиданно стало его жалко.

-- Откуда у него паспорт? – спросил он.

-- Спиздил где-то, -- злобно сказал Лагутин. – Или купил. Денег до хуя, чего не купить? Наглый, блядь. У меня мудаки живут через площадку – в трехкомнатной квартире уплотнили, человек двенадцать.

-- Маловато, -- усомнился Фрязин.

- Обещали еще подселить… Так вот, уважительные такие мудаки, как я на работу – если встречу, кланяются, здоровья желают… Мусор выносить – утром в строй, как я с ведром-то выйду, из рук рвут… Вот это правильный мудак, с таким и работать хорошо. Чего его, правильного мудака, обижать? Если только месячник там или облава… план сверху спустят… А этот – у-у, падла! – мне в морду карточки тычет!

Сдав мудака куда надо, они пошли в комнату отдыха. Там уже сидел незнакомый им мужик, пил газировку из баночки, чесался под мышкой. Лагутин кивнул, Фрязин поздоровался за руку, и все стали смотреть телевизор.

Как раз новости пошли. Новостной блок открывался сюжетом о вручении в Кремле медальки Народного артиста Великой России известному поп-певцу Кире Филиппову. Киря по случаю торжеств был облачен в смокинг, хотя обыкновенно носил зайцевские штанишки.

Из-за портьеры быстрым шагом вышел Сами-Знаете-Кто, взял у одного из клевретов коробочку и прицепил на Кирю значок, приподнявшись на цыпочки -- Филиппов был минимум на полметра выше. Так же быстро пожав руку певца, Сами-Знаете-Кто скрылся за той же портьерой, откуда и появился.

- Как видите, церемония не заняла много времени. После вручения награды господин Филиппов дал интервью всем телекомпаниям, кроме нашей, что естественно, ибо мы не раз комментировали как сексуальные предпочтения господина Филиппова, так и его махинации с налогами и недвижимостью. Немаловажно, что на вручении присутствовал сожитель господина Филиппова, супермодель Сергей Агзаев, ради которого год назад певец бросил свою старушку жену, некогда знаменитую певицу Алю Богачеву.

Крупным планом показали пресловутую старушку, сжимавшую в пухлой лапке сотовый телефон, засунутый куда-то под бесформенную копну волос.

-- Кстати, сегодня в двадцать ноль-ноль госпожа Богачева даст нашей телекомпании эксклюзивное интервью, в котором прольет свет на некоторые подробности жизни бывшего супруга.

Изображение старушки жены сменил строгого вида очкастый диктор, который поведал:

-- А теперь – новости спорта. Очередную победу одержал в чемпионате Великой России грозненский «Борз». Таким образом, команда из Ичкерии занимает теперь второе место в турнирной таблице, отставая от севастопольского «Россиянина» на два очка.

-- Во вахи дают! – сказал Лагутин, хлопая себя по коленке. – А я, помню, за «Спартак» когда-то болел… Где он теперь, а?

-- Если бы чичи таких игроков не накупили, хрен бы выигрывали, -- заметил Фрязин. – Из одного «Манчестера» сразу трех…

-- Денег же до хрена.

- Потому что бляди, пидоры сраные… Жалко не убили всех… Пивка не хочешь? Я б сходил.

- Бутылочку разве.

Фрязин поискал в кармане денег, нашел и спросил:

- Светлого?

- Давай покрепче какого, - сказал Лагутин, придвигая к себе старомодный телефон с диском.

- На хер, оно на ерш похоже.

- Ну и пей ссаки. А мне купи.

- А мне не бери, - сказал незнакомый мужик, хотя ему никто и не предлагал.

В ларьке сидела какая-то толстая баба, раньше ее не было – все время тут пиво покупали. Она тоже Фрязина не знала и должного рвения не проявила – читала какой-то журнал с голой дурой на обложке, зевала, показывая золотой мост.

- Два пива, - сказал Фрязин, суя в окошечко деньгу.

Баба не особенно всполошилась. Аккуратно закрыла журнал, положила на столик, медленно принялась шарить где-то внизу.

- Вы бы хоть спросили, какое мне, - буркнул Фрязин.

- А у нас только два сорта, - сказала баба откуда-то снизу. – «Степан Разин» и «Старый мельник». По деньгам «Разин» выходит.

- А крепкого нету?

- Нету.

- Ладно, давай «Разина».

Когда запретили импортное пиво, Фрязин поначалу шибко печалился – привык к хорошим сортам, но потом точно так же привык к нашим, как когда-то, в молодости, хлебал с удовольствием всякий «Ячменный колос», прокисший с рождения. Он взял бутылки и пошел к своему учреждению, поглядывая на высоченный дом, торчавший над парковым массивом и сверкавший стеклом.

Как раз за сияющим остеклением этого чудесного дома и происходила сейчас еще одна история, весьма близко связанная со случившимся намедни. Но Фрязин о том, понятно, не знал.

А происходило вот что.

Когда зазвонил телефон, известная журналистка-правозащитница брила в ванной пизду. Таким специальным станочком, которым кроме пизды ничего и не побреешь.

«Перезвонят», - подумала журналистка-правозащитница, болтая станочком под струей горячей воды. Рыжие колечки исчезали в сверкающем отверстии стока. Но телефон не умолкал. Журналистка-правозащитница тихонько сказала: - Вот блядь ебучая! – и пошла с недобритой пиздой снимать трубку.

- Спала, что ли? – осведомился Мазаев.

- Было бы с кем, - огрызнулась журналистка.

- Тогда выключай свой вибратор, чтобы батарейки не сели, и слушай ухом.

Слушать Мазаева стоило. Если он вот так звонил, значит, имелась у него некая информация, из которой при известном старании можно было сляпать сенсацию. Сам Мазаев был для того слишком ленив, да и не талантлив.

- Значит, Лолка, так. Морозова помнишь?

- Этот… с ДТП?

- Он.

- Помню. Сволочь.

- Сволочь – не сволочь, а взяли его на съезде. Форменный мудак.

- Он же…

- Знаю, знаю, на ящик кого попало не берут, тем более в ДТП. А вот видишь – мудак. Сидит сейчас у ВОПРАГовцев. Никто про то не знает, ДТП будет скрывать, само собой, а мне по знакомству один товарищ слил. Он там работает.

- Предлагаешь заняться? – спросила журналистка, поеживаясь. Мокрой пизде было холодно, от двери тянуло сквозняком.

- Грех пропадать такому материалу. Тем более давно уже ничего про мудаков не было, про скрытых-то. Всех переловили. А тут – на тебе!

Журналистка быстро нашла в ящике телефонной полочки записную книжку и навострилась:

- Диктуй.

- Хули диктовать. Морозова и так знаешь, сидит в двадцать втором отделении, у тебя из окошка оно небось видно. Сама смотри, как поступать будешь. Его только-только привезли, так что торопись, а то уволокут, концов не найдешь. Все, отбой.

Журналистка посмотрела в пикающее жерло трубки и снова тихонько сказала:

- Вот блядь ебучая…

За окном грохнуло – по введенной во всех региональных центрах практике, вылившейся из питерских традиций, стреляли из пушки.

Полдень, сука такая.

Полдень.

 

Мудак Морозов в этот момент сидел в камере, подперши голову руками.

Камеры ВОПРАГ сильно отличались от милицейских, в каковых Морозов раньше не сидел, но приходилось видеть их по работе. Дело в том, что Морозов в свое время был сотрудником правозащитной организации «Светоч демократии» и занимался в том числе защитой прав заключенных и прочих арестованных.

В камере ВОПРАГ было тепло и светло. Вместо дощатых нар или железно-сварных коек имелись вдоль стен мягкие лавки, покрытые кожзаменителем. Кожзаменитель был абсолютно цел и не разрисован, не обписан гадостями. В углу имелась параша, вернее, нормальный унитаз, притом за специальной пластиковой ширмочкой.

На унитазе в данный момент сидел сокамерник Морозова и страшно пердел, иногда говоря сквозь пластик:

- Вы извините, уважаемый.

Морозов стоически терпел.

Болел нос, болели губы, болело правое колено, которое сильно ушиб о подножку автомобиля тот вопраговец, что повыше. Что пониже, показался Морозову более добрым, но это, скорее всего была такая уловка – хороший и плохой полицейский.

- А что на допрос не ведут? – спросил Морозов громко, перекрывая здоровый бодрый пердеж.

- А и не поведут, - сказал сруль из-за своего пластика. – У них съезд сегодня. Все заняты, а те, что привезли, отдыхают. У вас бумаги нет?

- Отобрали… - вздохнул Морозов.

- Жалко. А тут нету, на ролике-то. Обычно есть, а сейчас нету. Надо жалобу написать.

- Жалобу? - удивился Морозов.

- Конечно. Вот только поведут на допрос, первым делом жалобу напишу. Ущемление прав.

- А… А можно? – пугливо спросил Морозов.

- Нужно! Ведь камера-то общая, мало ли… не каждый день мудака сажают, бывает, что и нормальных граждан, а им как без бумаги? Ой. Извините, уважаемый.

Эти слова сопроводили очередной залп, а потом сруль поинтересовался:

- А вас за что?

- Я журналист. Телевизионщик.

- Да ну?! – из-за ширмы показалась лысинка, потом черные бровастые глазки. – Журналистов же нельзя.

- Сказали, мудак.

- А что, правда?! – сруль еще более проявился из-за ширмы.

Морозов смолчал. Он даже не мог себе представить, что ему грозит. И что грозит кадровикам из телекомпании, спецнаблюдателю при телекомпании, может, даже участковым милиционеру и инспектору ВОПРАГ. Сам Морозов не слыхал, чтобы в такую проверенную контору, как телевидение, пробрался мудак. А он, Морозов Александр Алексеевич, мудак и был, как ни верти. Притом матерый, опытный.

Сруль чем-то пошуршал, покряхтел, хлопнул крышкой мусорного бачка и вышел. Обычный мужик, лет сорок с виду, вроде как еврей, но может, и не еврей, может, просто похож. Бывает с людьми такая беда.

Он демонстративно проигнорировал Морозова и сел на лавку подальше, но долго молчать не смог. Скучно в камере, с горя и с мудаком поболтать можно, все же и не слышит никто…

- Обедать должны принести, - сказал он как бы просто так.

- А тут камеры не прослушивают? – мстительно спросил Морозов, обозлившийся на сруля. Вон даже бумага у того была, вытер же задницу, а чего просил тогда?

- Не думаю, - сказал сруль, озираясь.

- Тогда представьтесь, как положено культурному человеку.

- Хопман, - недовольно сказал сруль. А может, Гофман. А может, и Гопман. Разберешь у них, у евреев.

- Морозов.

- Только вы меня в свои дела не впутывайте, - предостерег сруль.

- Не стану, - успокоил его Морозов и потрогал качавшийся зуб.

- Били? – спросил сруль со скрытым удовлетворением.

- Били…

- Мудаков часто бьют, - сказал сруль. – Вроде даже есть директива. Вы… они же не граждане.

- А вас-то за что сюда?

- Анекдот рассказал, - признался сруль.

- Который?

- Ага. Сейчас я вам рассказывать буду. А ну как прослушивают все-таки?

- А мудак не гражданин, ему можно, - спровоцировал Морозов. Сруль подумал и покачал головой:

- Нет, не путайте меня. Нельзя. И так уже один раз рассказал… Что обидно, все время из-за этих анекдотов… Правда, анекдоты в рецидив не идут. Каждый как мелкое хулиганство, но хоть десять раз подряд пусть арестовывают, все равно в плюс не идет. Все-таки гуманные у нас законы! – это сруль сказал уже погромче и гордым, довольным тоном счастливого человека и посмотрел в белый потолок.

Глава 3

Угроза демократии исходит не от людей в погонах, а от тех, кто под ее прикрытием безнаказанно разворовывает страну или непрофессионально управляет государством. В. Черкесов, полпред Президента РФ в СЗФО

 

Пива Фрязину испить не удалось. Лагутин принял обе бутылки и сказал радостно:

- А тебя Устиныч требовает. Говорит, напарника подыскал тебе.

- А Васька?

- Васька с язвой слег, на операцию его готовят. Так что будешь наставник молодых. Иди давай, а я пива пока жахну.

Начальник отделения Егор Устиныч Гореликов читал журнал «Русская Прибалтика». На обложке бодрые рыбаки вынимали на палубу из сети крупных серебристых рыбин, над мостиком сейнера реял трехцветный штандарт. У стеночки скромно сидел здоровущий парень и смотрел на телефонную розетку.

- О, Фрязин! – обрадовался Устиныч. Поручкавшись, он указал на здоровущего:

- Афанасьев, Павел Романович. Молодежь на пополнение так и прет. Из Псковского училища.

- А Вася как же? – спросил Фрязин.

- Васю как бы не на пенсию. C язвой-то… А Афанасьев вот только работать начинает, ты его введи в курс, как положено, покажи, что у нас где. Ты ж спец.

- Скажете уж, - зарделся Фрязин. – Ну, пошли, напарничек.

- Ага, познакомились, идите обнюхивайтесь, - велел Устиныч.

В приемной напарник покосился на приятного вида девку за компьютером – и где Устиныч их берет? - пригладил короткий черный ежик и протянул руку для неофициального знакомства:

- Паша.

- Фрязин, - сказал Фрязин. Рукопожатие было крепкое, даже болезненное. Посетило искушение давануть, но Фрязин удержался.

- Надо бы обмыть, - предложил Паша, когда они вышли в коридор. На стене прямо перед ними висел боевой листок «Русские идут», по названию любимой книги Сами-Знаете-Кого. Может, книга была и не любимая, но так почему-то считалось с давнишних еще времен, когда Сами-Знаете-Кто только начинал борьбу с мудаками, а писатель Микитин был просто писатель Микитин, а не Министр Великой Русской Литературы.

- Откуда сам-то ? – спросил Фрязин, разглядывая свежеприклеенную статью про какого-то Лапыкина, который не сдал конфискованную книжицу мудака Немцова, как положено, а читал ее дома и давал соседу.

- Из Питера.

- Это хорошо. Из Питера все мужики толковые, - сказал на всякий случай погромче Фрязин. - Так что ты там про обмыть толковал?

- Ну… назначение…

- Положено с первой получки. Но в принципе отчего и не обмыть? Мы только-только мудака привезли, свеженького…

- А можно посмотреть?

- Мудака-то? Да запросто. Пойдем, он в камере сидит.

 

Редактор отдела новостей телекомпании ДТП-ТВ ерзал на диванчике и смотрел на симпатишного директорского секретаря. Секретарь, щуря умело подведенный глаз, пилил ноготь каким-то ужасным маникюрным инструментом, всем своим видом показывая, что его секретарский анус не про таких, как редактор отдела новостей.

Директор знал, что редактор пришел к нему по морозовскому вопросу и даже видел редактора в специальную камеру, помещенную под потолком, но не впускал. Выдерживал паузу. Пил чай и смотрел телевизор, в котором в данный момент конкурирующая компания ТВ-66 показывала «За стеклом». Идейка старая, помнится, еще в домудацкие времена сажали туда каких-то уродов, они там чего-то делали, а потом получали квартиры и деньги. Потом о передаче забыли, но вот хитрые конкуренты возродили ее, притом изящно обновили.

За стекло посадили одиннадцать человек мудаков, сказавши им, что тот, кто выживет там месяц, получит паспорт гражданина со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мудакам было позволено строить друг другу всякие каверзы (желательно без смертоубийств, но паче такие случатся, тоже не страшно). Притом мудаков набрали не каких попало с улицы, а видных, с богатым домудацким прошлым.

Сейчас шла вторая неделя, мудаков осталось восемь, и как раз оказывали, как один из них, толстый такой, внучек хрестоматийного детского писателя, сговаривался с другим, огненно-рыжим (богатые вроде люди были в свое время! вот жизнь как кидает, подумал директор) подсоединить провода от розетки к кровати маленького очкастенького мудака, который пошел в это время поссать.

Директор даже забыл про маявшегося в приемной редактора, гадая, ляжет мудак на электрическую койку или не ляжет, но тут пошел новостной блок. Дикторша с длинным носом сказала:

- Около часа назад к нам поступила информация о чукотском десанте, высаженном в районе Оймякона. Ведутся тяжелые позиционные бои.

Кому война, а кому мать родна, решил директор и позвонил, чтобы в Оймякон послали еще одну съемочную группу – а ну как тех, что там уже есть, убьют на хуй? Потом нажал кнопочку и сказал:

- Пускай зайдет.

Редактор тут же зашел, притворил дверь, раскланялся и застыл в ожидании.

- Садись уж, - махнул рукой директор.

Редактор сел, благостно сложив ручки на коленях.

- Полевой командир Апа Одулок заявил, что освободит заложников только в том случае, если из изолятора в Уэлене будут выпущены все содержащиеся там бойцы Народно-Освободительной Армии, - сказала дикторша.

- Так что с Морозовым? – спросил директор.

- Никаких зацепок. Ввел в заблуждение. Любопытно, что и служба безопасности его не отсекла, так что мы вроде и не виноваты. С профессиональной точки зрения нареканий не вызывал.

- Не вызывал… А ты за кого в «За стекле» болеешь? – неожиданно спросил директор.

- За бабу.

- За стриженую, японку-то?

- Она не японка, вроде полурусская.

- А фамилия японская. Ага, хитрая стерва, но я думаю, все же рыжий победит.

- Рыжий может, - согласился редактор. – Он такой.

- Ты придумал, что говорить в случае наката?

- Свалим все на безопасников, - сказал редактор. – Им там проще между собой разобраться.

- Резонно. А что остальные, не пронюхали еще?

- Вроде нет, но вряд ли кто упустит. Еще бы, мудака в самом сердце ДТП-ТВ поймали… да еще на съезд приволокся…

- Вот и продумывай информационную политику на этот счет. Хотя лучше всего – заклеймить и растоптать, бия себя в грудь. Ну, пиздуй отсюда, а то вон новости кончились…

Редактор, пятясь задом, покинул кабинет, а директор уставился в огромный экран, где трясся и искрил, треща волосами, прилегший отдохнуть очкастенький мудак. Директор вспомнил, что он вроде даже премьером когда-то был. Поди ж ты, забывается как быстро…

Рыжий и толстяк потирали ладошки. Надо бы ставочку на него удвоить, подумал директор, и потянулся к трубке – позвонить в телевизионный тотализатор.

 

Давешний мудак сидел в камере, а куда бы он оттуда делся. С ним сидел какой-то жиденок, который при появлении Фрязина с напарником тут же сделал вид, что дремлет и вовсе ни при чем. Оба что-то ели, и в пластиковых мисках осталась какая-то жижка, а на тарелках лежало пюре с котлетой. Кормили в камерах хорошо, хули говорить.

- На допрос, - сказал Фрязин мудаку. Второй, хоть и жиденок, был с виду не мудак, просто какой-то… недомудок, во. Но гражданин.

Жиденок посмотрел одним глазом, опять затаился.

Давешний мудак поднялся. Вид у него был печальный – изрядно Лагутин его попиздил. Переживет, мудаки, они живучие. Фрязин к месту вспомнил, как в прошлом году весной вот так ловили мудака одного, больно шустрого; загнали в котлован на стройке и кирпичами забили, строители еще помогали. Мудак тот был не простой, раньше состоял в эспеэсе, на конгрессы небось ездил, виски с икрой жрал. Забавно так валялся в котловане.

- Я хотел бы… - начал было мудак, и Фрязин понял, что этот тоже непростой. Да и куда ему быть простым, если в журналистах ходил, при тамошней-то системе безопасности! И не где-то, а на ДТП-ТВ, которое есть оплот демократии в электронных средствах массовой информации. Независимая телекомпания. Туда хуй знает кого не берут. Потому Фрязин слегка стукнул мудака по зубам, взял за плечо и поволок по коридору в допросную комнату. Дежурный, одобрительно цокнув языком, запер камеру, оставив хитро дремлющего жиденка в одиночестве. Небось и порцию мудакову дожрет. И правильно, даже на жиденка не жалко, все не мудак. Хотя были разговоры, что всех жиденят в мудаки переведут. Вроде готовит Государственная Дума такую поправку к Конституции.

В комнате для допросов Фрязин пихнул мудака на стул и велел сидеть. Сам посмотрел, есть ли диск в рекордере. Есть. Тоже славная штука, раньше все на кассету писали, то зажует ее, то затрется, то скрипеть начнет… А сиди-рекордер – иное дело, что мудак ни вякни, все на века.

Теоретически допрашивать мудака обязан следователь. Но сегодня - усиление, пусто в конторе, потому первичный допрос может провести и оперуполномоченный, следователю же потом и легче.

Сунув в узенькое жерло рекордера новую болванку, Фрязин показал все еще торчавшему в дверях Паше-напарнику, чтобы сел на диванчик в углу, и пощелкал по микрофону. Пищит.

- Имя, отчество, фамилия, - сказал он грозно.

- Морозов, Николай Алексеевич.

- Допрос проводит старший оперуполномоченный Фрязин. Присутствует младший оперуполномоченный Павел Романович Афанасьев. Что можешь показать по существу дела?

- По какому существу? – не понял тот.

- По существу дела, - повторил Фрязин и хорошенько пнул мудака под столом в колено. Тот охнул, подскочил.

- По существу дела ничего не могу показать, - сказал он.

- Хорошо, - удовлетворенно кивнул Фрязин. Это и в самом деле было хорошо, ведь что мудаку сказать, чем оправдаться? Нечем. То, что он мудак, все оправдания низводит на нет.

- Признаешь, что мудак?

- Н-не признаю… - пробубнил Морозов и получил еще пинок.

- Как ты объяснишь в таком случае, что на съезде был идентифицирован как Морозов Николай Алексеевич, уже три года как числящийся в мудаках без определенного места жительства, сиречь в розыске?

- Я ни в каком розыске не был, документы настоящие.

- То-то, что настоящие. А не должны быть настоящие. Смотри, Паша, - сказал Фрязин, щелкнув кнопкой и отрубив запись. – Вот сидит мудак. Три года назад как в воду канул. Искали уж его, и пятое, и десятое, а тут получите – на съезд его черт понес, а там идентификатор сработал. Даже фамилию не поменял! Даже имя-отчество! Жил, сволочь, как нормальный человек, в телевидение проник!

- На телевидение, - машинально поправил мудак и схлопотал в рыло.

Допрашиваемых бить не положено, но кто ж мудака-то не ударит? И кто возьмется ругать того, кто мудака ударил? Они и так должны радоваться, что по-людски с ними, на стуле вон мягком сидит, в тепле, пожрал только что… Раньше как с мудаками? Нагрузили в фургон, да в лес, да в овраг. А там уже трактор-«петушок», сиречь экскаватор с бульдозером. Ой, сколько тракторов таких тогда у белорусов купили! Батька велел даже цены скинуть, а сто тракторов лично передал в дар русскому народу.

Потом, правда, опомнились, и очень скоро. Ведь мудак дохлый – не в пример вреднее мудака живого. Живой мудак может трудиться на благо гражданского населения. Кого на шахту, кого в лес, кого на войну. Очень даже запросто, потому и с чичами помирились в одночасье. Как стали делать: берут мудака, ему в рюкзак взрывчатку – под банки с тушенкой там замаскируют, под мыло - и к чичам. Мудак рад, думает, чичи его цивилизованному сообществу отдадут, бежит себе, а как добежит, куда надо – тут кнопочку нажмут, и нет мудака, а с ним и чичей.

Чичи даром что чичи, быстро поумнели, стали беглых мудаков на всякий случай стрелять. Да оно и ладно – все забава, и мудакам убыль. А там, глядишь, и победили проклятых, и мудаков извели малость.

Сейчас мудаки, кто остался, в основном на подсобных работах шебуршились – мусор там собирать, рыть чего, асфальт класть… В мусорных контейнерах – как в санатории, чистенько, сухо, все пищевые отбросы мудаками изысканы, пущены на корм. Пособие-то мудацкое маленькое, чего на него купишь. Еще не везде мудакам и продадут, кстати.

А кто в лагере, в шахте там или на сельскохозяйственных работах, тем, почитай, что и лучше бывает. Фрязин помнил, как их возили на экскурсию в подмосковную агрофирму. Директор, толстенький приятный человек в белоснежном халате, вел их по свинарникам и телятникам, рассказывал, волнуясь, о привесах и надоях. Потом группу отвезли в поле, показали, как мудаки пропалывают гряды.

- Споро работают, любо-дорого глядеть, - сказал директор. – Попервоначалу норовили то в борозде спрятаться да уснуть, то сожрать что, да мы их быстро отучили, - с этими словами он показал на мужика с кнутом. Мужик сидел на капоте стоявшего возле поля «москвича»-пикапа и курил, посматривая на трудившихся мудаков. – Это наш бригадир, Евсей Андреич. Он им спуску не дает. Поедемте еще кукурузные поля посмотрим, а потом покажем, как у нас мудаки живут.

- Мудаки жили хорошо. Это им не в однокомнатной хрущевке вдесятером, как в городах. Просторный барак, солома настелена, чисто… Стекла в окнах, свет даже электрический, хотя на что он им, свет-то, мудакам ведь читать запрещено. У стены – корыто.

- А чем кормите? – поинтересовался старший группы.

- А что от столовой останется, да по домам еще соберем, что кому не надо… Народ у нас добрый, свиньи опять же не у всех, или там коровы… Комбикорм прошлогодний загнил, так мы им из него кашу подрядились варить. Кушают, сукины дети! Только треск. Мы им даже газету читаем, - сообщил, понизив голос, директор.

- Это зачем?

- Жалко все же. Бывало, Евсей Андреич скажет: «Вот отсюдова досюдова чтобы все убрано, и вечером вам «Известия» будут». И верно – уберут еще до срока, и добавку сделают. А мы уж им спортивные новости почитаем, «Это интересно», «Советы домашнему мастеру», «Со всех концов России»… Любой скотине ласка приятна. Поросю – пузо почесать, а мудаку, надо понимать, газета. К тому же среди них много раньше пописывали… А кто совсем хорошо работает, тому дополнительно кусок брюквы или там даже конфету дадим.

Интересно, куда этого определят. В шахту бы его! Чтоб с фонарем в жопе уголь вырабатывал!

- Так откуда документы, мудацкая рожа? – спросил Фрязин, включив запись.

- Там написано… Вы бы лучше внимательно посмотрели, что я там за визиточки вам показывал, - неожиданно злобно сказал мудак.

Фрязин задумался. А ведь и в самом деле, визиточки-то не посмотрели. Лагутин, мать его ети, сразу стал их мудаку в едало совать, оно бы и правильно, что у мудака могут быть за визиточки, но мудак-то необычный, не видели мы таких мудаков…

- Слушай, - сказал Фрязин напарнику Паше, снова отключив запись. – Поди в комнату отдыха, там такого Лагутина спроси, он пиво пьет. Скажи, Фрязин велел сходить в машину, посмотреть, что там за бумаги на полу валяются. Ну, что он мудаку в ебало сунул.

- Слушаюсь, - сказал Паша и пропал.

Спустя несколько минут он явился в сопровождении Лагутина. Они несли в руках мятые окровавленные бумажки, и Фрязин сразу понял – что-то тут не то. Нечисто тут. Говнецом смердит…

- Слуш-ш… - прошипел Лагутин, и Фрязин поспешно вырубил рекордер. – Ты видал?

- Да что?! Что видал-то?! – вспылил Фрязин.

- М… М-мудак… - Лагутин вроде как утерял дар речи, сронил бумажки на стол. Фрязин схватил первую попавшуюся и похолодел.

- Может, поддельные? – спросил он упавшим голосом. – Может, спиздил где или нашел?

- Такие, брат, на дороге не валяются, - сказал Лагутин, попив воды из стаканчика.

Мудак сидел и по-мудацки улыбался.

Глава 4

Когда от разговоров о порядке мы перешли к наведению этого самого порядка, понеслись крики: мол, это угроза свободе, угроза демократии! Из интервью В.В. Путина

 

Посередине площади имени Администрации Сами-Знаете-Кого стоял большой черный лимузин.

Из окна лимузина торчала жопа. Большая, вроде как бабская, даже, можно сказать, старушачья – вся в обвислом жире и поросшая редким волосом.

По жопе была густо размазана черная икра. Размазывал ее плюгавый мужик, черпая прямо горстью из синего пластмассового ведра. На крыше лимузина укреплен был динамик, из которого вещала обладательница задницы, Виктория Новодырская. В данный момент правозащитница протестовала против нежелания Сами-Знаете-Кого отдавать японцам половину Сахалина. Правда, японцам эта половина не особенно была и нужна, потому что они на отданных Курилах не успели еще как следует накопившееся говно разгрести.

- Они жрут икру! Им нужны острова, чтобы жрать икру! При коммунистах все жизненные блага пересчитывали на колбасу, теперь – на икру. И бедный японский народ, питающий к нам самые теплые чувства, не может получить назад свою родную землю, ведь там работают рыбозаводы, производящие икру для этой так называемой Великой России!

Народу собралось не так чтобы много, зато очень значительное число корреспондентов снимало, записывало и оббегало вокруг это действо. Ибо Новодырская была единственной правозащитницей, активно выступающей практически каждый день. Поговаривали даже, что сам Сам-Знаете-Кто приказал ее не трогать- мол, для Запада она есть проявление демократии на каждом углу, а для нас все равно вреда никакого. «Интересно, а как ее в первые мудацкие чистки не прищучили?» - подумала мимоходом Лолка, да тут же про то забыла.

Как водится, стояла на площади и машина ДТП-ТВ, ее легко было заметить по ярко-оранжевой надписи «Единственная независимая телекомпания России» на белом борту.

Лолка засеменила туда, протиснувшись между потными омоновцами. В кабине сидел незнакомый водитель, ковырял в волосатом носу.

- А где Кукин? – спросила Лолка, тыкая пальцем в свой бэйдж.

- Пошел жопу снимать, - сказал водитель, вытирая козявку о руль.

В самом деле, Кукин был там и стоял перед сложной проблемой – хотел задать правозащитнице пару вопросов, но как задавать, коли сама-то Новодырская была внутри лимузина, а снаружи только жопа, которой вопроса не задашь.

- Слушайте, - доверительно обратился он к размазывателю икры. – Мне бы пару вопросов…

- Сейчас закончим, минут через десять, - сказал тот, облизывая щепоть и заглядывая в ведро.

- Извините, а икра настоящая? Не для эфира, так просто…

- Само собой, синтетическая, белковая, - улыбнулся размазыватель и зачерпнул новую порцию. – Вы погодите… Нам еще сегодня в четырех местах протестовать, устает Виктория Ильинична…

Кукин отошел покурить, и тут его поймала Лолка.

- Привет, борода, - сказала она.

- Привет, - сказал Кукин, закуривая.

- Что за хуйня у вас с Морозовым?

- Нет никакой хуйни с Морозовым.

- А в ВОПРАГ его не забирали, да? – ехидно сощурилась Лолка.

- Первый раз слышу, - нагло соврал Кукин.

- Не пизди. У меня точные сведения.

- Так проверь. Позвони в отделение или в городское управление, там тебе все скажут. Я-то тут причем?

- Ты, Кукин, дурак. Понятное дело, что у нас это никому не надо и никто мне ничего не скажет. У вас там выебут кого следует, чтобы кадры фильтровали, и все дела. Но ты ж не забывай, у меня рука там, - Лолка кивнула куда-то на запад. – Бабки, Кукин! Бабки!

- Сенсацию лепишь, - понимающе кивнул Кукин. – Опасное дело.

- Потому к тебе и подошла. Остальные зассут.

- Я тоже ссу, Лолита. Стою и ссу. Потому что не надо с ВОПРАГ спорить. Кто с ВОПРАГ спорит, тот говна не стоит.

- Слушай, ты же неплохой репортер, - сказала Лолка, идя ва-банк. – Должен понимать, где синица в небесах, а где хуй в руке. А то хочешь, поебемся.

- Подкуп?

- Ничего не подкуп, я давно хотела.

- Врешь. Бесстыдно врешь.

- Не вру. Честно. Ну?

- Вначале поебаться, - отрезал Кукин. – Жди тут, я только жопу сниму и вернусь.

В салоне лимузина пахло вином, колбасой и правозащитницей. Кукин влез на переднее сиденье и сунулся было с микрофоном, но давешний размазыватель с мотком бумажных полотенец в руках предостерег:

- Секунду, вот почистим Викторию Ильиничну, тогда.

- Не стану разговаривать! – картаво заявила правозащитница. – Не люблю вашу компанию!

- С какой стати? – опешил Кукин. – Мы независимые!

- С такой! Не буду.

- Ну и сидите тут вся в фальшивой икре, - обидчиво сказал Кукин. Репортаж накрывался на глазах. – Жаба!

- Сам сука! – крикнула правозащитница, но Кукин уже вылез из машины и решительным шагом подошел к Лолке. Оттолкнув вертевшегося рядом оператора в модных безжопных штанах, он сказал:

- Поехали ебаться. Все расскажу!

Поехали на такси, потому что. Длинноволосый мужик-таксист в черных очках с ходу спросил из своего старенького «фольксвагена»:

- Сотка?

- Идет, - сказал Кукин.

Встроенные в спинки кресел и приборную панель телеэкранчики показывали детскую передачу «Телепутики». Маленькие забавные бело-сине-красные существа учили детей патриотизму и правильной, неизвращенной демократии, били палками карикатурного грязного мудака. Мудак забавно верещал, брыкался, но телепутики все же победили и долго месили его ногами, когда тот упал. В конце из мудака полезли противные кишки, и камера стыдливо сместилась на улыбающееся солнышко.

- Хорошая программа, - сказал таксист. – Пацаны мои сильно любят. Вчера идем вечером с мужиками, смотрим, а они мудака – живет у нас в подвале – поймали и пиздят… Извините, дамочка. По десять лет всего, а понимают.

- А вы что же? – спросил Кукин.

- Да ногой пнул раз и дальше пошли. Что я, мудака не видел? А детям интересно. А утром иду, он еще валяется. Сдох, зараза. Извините, дамочка… Надо им конфет купить или торт какой.

- Мудак-то молодой был?

- Да ну, старый совсем. Профессор какой-то или искусствовед… В галерее работал, этой… Троицкой? Ну, где теперь выставка Церетели.

- Третьяковской, - сказал Кукин.

- Ага, - водитель бибикнул, обгоняя фургон-холодильник с рекламной надписью «Пельмени «Память «Курска!». – Правильно ее закрыли, не хер там смотреть. Представляете, картина - черным нарисовано под линейку, как квадрат, и все! Еврей какой-то намалевал. Рабинович или Гершкович, не помню уже… В журнале видел. В старом, давно, - поправился водитель, опасливо покосившись на пассажиров. – В мусор такие картины, а художников таких в котлован. Продать Россию хотели!

Перед тем, как идти ебаться, зашли в магазин – насухую да на голодное брюхо какая ебля. В магазине, как водится, было все. Вернее, много колбасы, икра по смехотворным ценам, большой выбор водки и всякие сопутствующие чипсы. Стандартный ассортимент продуктового магазина в стране победившей демократии. Одно время пошли перебои с колбасой, тут же воспряли какие-то подпольные коммунисты, рейтинг Сами-Знаете-Кого катастрофически упал с 99,8 до 99,67 процента, но колбаса через неделю появилась в еще больших количествах, и подпольные коммунисты были посрамлены.

Взяли батон сырокопченой, квашеную капусту в банке и алкогольный комплект «Единство». Комплект был упакован в специальную коробочку и остроумно содержал бутылку одноименной водки, плавленый сырок, кусочек копченой медвежатины и флакончик с огуречным рассолом.

Попив и поев, долго ебались, Кукин аж устал. Ебаться – не репортажи снимать. Дождался, пока журналистка в очередной раз кончит, и скрылся в ванной, чтобы она не успела его схватить по новой. Заперевшись на задвижку и присев на холодный фаянс унитаза, он пригорюнился.

Что произошло с Морозовым, Кукин и сам не знал. Морозова он тоже не знал. Видный вроде бы тележурналист, появился не так давно, откуда – неясно, зачем – тоже неясно, вроде не пидор, что тоже странно… мало у них не пидоров, Кукин и сам порой задумывался, как же так – он, Кукин, не пидор, а шестой год на ящике без особенных проблем. Хотя, вполне возможно, потому и бегает по городу, как дурак по морозу, а не имеет личную передачу в прайм-тайм.

Журналистом стать нелегко. Газеты-журналы позакрывали, цензуру ввели… Кто поумней, конечно, тут же пристроился. Вчера был оппозиционер, сегодня, глядишь, оказался всего-навсего пидор, а пидоров трогать не велено. У них даже телеканал есть свой, у пидоров. Везет им.

А тут…

Жопа не выручает, а от хуя одни неприятности. Вот чего он поперся к этой мымре?

В дверь поскреблись.

- Щас! – крикнул Кукин.

- Ну что ты там?! – игриво пискнула Лолка.

- Сру! – крикнул Кукин.

Поскребывание прекратилось.

Кукин посмотрел на себя в зеркало. Довольно молод, пригож. Побрился плохо… а это что за клок торчит? Проклиная свою электробритву «Бердск», Кукин поискал на полочке станок, нашел. На станке висели жесткие волосяные шмотья. Пизду она им бреет, что ли? И ладно, что мы, пизды не нюхали, решил Кукин и сбрил торчавшее на подбородке слева безобразие.

Надо было как-то отрабатывать еблю, потому он бездумно посидел еще с минуту, в самом деле насрал немного, смыл, попрыскал освежителем и вышел.

Голая Лолка лежала на кровати и листала какую-то книжку.

- Посрал? – спросила она недружелюбно. – Смыл хоть за собой?

- Не обучены, - сказал Кукин. – Ладно тебе, мы ж поговорить хотели.

- Ах, да. Морозов. Так кто таков? И что там за история?

- Забрали его, - сказал Кукин. – Я мало что знаю. Поехал на съезд, а там его цап! И нету. Звонили вроде нашим шишкам, шишки напугались.

- И все?

- Я же предупреждал.

- А сам он кто?

- Да не знаю я! Ты думаешь, я там всех знаю? У нас народ осторожный. Ты ж правозащитница на окладе, должна соображать. Я бы вообще на твоем месте все бросил. Да и мне лезть в это… Я ж не дворником работаю.

- Ну как же, единственная независимая телекомпания России, - хмыкнула Лолка.

Кукин хотел сказать что-нибудь умное и обидное, но не успел, потому что зазвонил телефон. Лолка поползла к нему, дотянулась до трубки и сказала:

- Алё.

Ей, видно, ответили что-то очень важное, потому что Лолка тут же подскочила с кровати и принялась прыгать на одной ноге, пытаясь влезть в трусы. Кукин с облегчением понял, что секс закончился, и принялся тоже одеваться.

- Кто звонил? - спросил он непринужденно, когда Лолка повесила трубку.

- А вот это я тебе не скажу, - мстительно сказала та, и Кукин понял, что в самом деле не скажет.

Так он и не узнал, кто это звонил. Но некто крутой, ибо Лолка тут же убежала, быстренько сказав:

- Ты тут посиди, я совсем скоро.

С горя Кукин съел остаток сырка и вспомнил, что по телику сейчас будет поединок между депутатами Василием Шантыбиным и Александром Горелиным. Депутаты что-то не поделили, обсуждая поправку к довольно незначительному закону, и спикер разумно рассудил, что это – Зрелище, апофеоз демократии. Пусть сильные люди решат в споре, кто был прав. Тем более закон все равно уже приняли без всяких поправок, потому что позвонил Сам-Знаете-Кто и сказал, что поправки депутаты могут засунуть себе в жопы.

Он включил ящик – заканчивались новости (как ни включи, а все новости), дикторша сказала:

- И последнее. Сегодня Министерством юстиции зарегистрировано Всероссийское общественное движение «Идущие в зад», которое объединит всех представителей сексуальных меньшинств в поддержку демократических преобразований в России. Как заявил лидер движения Боря Минисеев, оно создано по аналогии с молодежным движением «Идущие вперед» и преследует те же цели. А теперь смотрите прямую трансляцию из Спортивного зала Государственной Думы Великой России!

Камера показала Спортивный зал Государственной Думы, который был заполнен до отказа. На ринге разминались борцы. Шантыбин ходил туда-сюда и хищно смотрел на людей, а Горелин пил сок из пакетика со своей физиономией.

Шантыбин был в красном борцовском костюме, а Горелин - в голубом. Говорили, что от Зайцева к Василию Ивановичу приходили специальные люди и просили выступить в специальных безжопных борцовских трусиках, но Василий Иванович их прогнал, сказавши:

- Заебали пидоры.

При всех минусах Василий Иванович был человек честный и даже не обращал внимания на сексуальную терпимость. Любили его в народе, и все тут.

Посетили ли зайцевские ходоки Горелина, неизвестно, но с жопой и у него было все в порядке. Зато рефери – наверное, для равновесия и политкорректности – сиял свежепобритыми ягодицами. Он выбрался на ринг, на мгновение запутавшись в канатах, и возвестил:

- Дорогие друзья! Господа! Россияне! Сегодня мы присутствуем на матче года! Каждый из вас может увидеть, как решается судьба законодательства Великой России! Это не подковерная борьба – это открытый поединок на ринге, и пусть победит сильнейший!

Обождав, пока стихнет гром аплодисментов, рефери продолжил:

- За поединком наблюдает вся Великая Россия, все человечество! Специальная камера установлена в кабинете Сами-Знаете-Кого! Он тоже смотрит сегодня на этот ринг, на нас с вами, на торжество российской демократии!

- Вася! Вася, вьеби ему! – заорал кто-то из толпы, не дослушав рефери.

- Саня! Сок пил?! – завопили в ответ поклонники Горелина.

Саня кивнул и заулыбался.

 

Поганого мудака куда-то увезли, наверное, высказывать извинения, а Лагутин поматюкался и тоже ушел. Пить, небось. Фрязина не позвал – обиделся, а чего обиделся, поди пойми…

Фрязин и сам мог напиться, но не желал. Он сидел в той же комнате отдыха, пялился в стенку и вспоминал славные времена, когда мудак был наглый, но маложивущий.

Постановление Правительства про мудаков приняли поздно ночью, и уже с утра бригады ВОПРАГ, тайно сформированные на базе Министерства чрезвычайного спасения еще за несколько месяцев до события, двинулись на работу. Поскольку объемы были адовы, бригадам выдали фургоны, автобусы, микроавтобусы и прочий транспорт – знай набивай. Впрочем, велели не особенно церемониться и при надобности валить мудаков на местах – потом уберут.

Фрязин попал в бригаду, направленную в престижный район, где был дом, полный мудаков. Мудаки целый день шатались по дому и чуть ли не били мух бумажными фунтиками. Всех мудаков в этом доме было тридцать шесть.

Их заранее предупредили, что к активной обороне мудаки не способны, а будут, скорее всего, давать денег.

- А что тогда делать? – глупо спросил кто-то.

- Деньги брать, потом оприходуем, а мудаков пиздить без жалости.

Что и делали.

Не обошлось без оказий – седьмая бригада поймала олигофрена, перепутав с олигархом. Олигофрен часа три сидел в дежурке и ел дареную конфету, смутно глядя по сторонам и пуская шоколадные слюни, пока его не забрали домой.

Тринадцатой бригаде мудак показал фотографию, где рядом с мудаком стоял Сам-Знаете-Кто и даже слегка положил ему руку на плечо. Командир бригады позвонил в управление, там стали звонить еще куда-то – выяснить, что же делать. Пока выясняли (в конце концов велели карточку порвать, а мудака – понятно что), мудак полез по балкону вниз, да упал, да убился.

Фрязину достался чердак, куда он и полез – посмотреть, нет ли мудака.

Мудак был.

Он сидел за железной бочкой и думал, что его не видно, хотя наружу торчала золоченая пола теплого халата и нога в тапочке. Тапочек особенно разозлил Фрязина, каковой обычно ходил дома босиком, как нормальные люди.

Потому он подкрался к бочке, стараясь не скрипеть рассыпанным по чердаку шлаком, протянул руку сверху и ухватил мудака за волосы, которые неожиданно остались в руке.

- Ай, блядь! – закричал Фрязин, отшвыривая страшный скальп.

Это оказался ебаный парик. Побив лысого мудака по голове рукояткой пистолета, Фрязин поволок его вниз, но мудак расшеперился в люке и не хотел спускаться, что-то вереща про ООН. Даже укусил Фрязина за щиколотку, когда тот хотел пропихнуть его ногой.

- Я денег дам! – запищал мудак, когда понял, что дела совсем плохи. – Много денег! У меня в Швейцарии! В Австрии! Или вот заберите лучше соседа, он в русской службе Би-Би-Си работает! Я вам еще пригожусь! Я умный! Я историю СССР в университете преподавал! У меня премии!

Это все надоело Фрязину.

- Мой револьвер быстр! – сказал он какую-то чужую фразу.

И пристрелил его на хер.

Эх, хорошо было! Раззудись, плечо. А сейчас – рутина. Мудаки что кролики, трогать-то их противно… Этот вот был занятный, тоже Гаагу поминал, а поди ж ты, визитка какова оказалась! Ах, надо было его по ебальцу-то стукнуть, а то теперь далеко.

А еще утром казалось, что все так хорошо…

Вот же жизнь, блядь!

Вот же жизнь!

Глава 5

Задержание главы холдинга "Медиа-МОСТ", президента Российского еврейского конгресса Владимира Гусинского подрывает основы прав человека и свободу религиозных движений в России. Главный раввин Грузии Ариэль Левин

 

На перроне Курского вокзала было людно – поезд выгружал орды негров, прибывших на сельхозработы из Сомали или какой другой Уганды. Негры вылезали из товарных вагонов, одетые в одинаковые армейские ватники на голое тело, из остального на них были шорты, некоторые – совсем в набедренных повязках. Толпились и таращили глаза, лопотали, мерзли – с утра было плюс двенадцать, по-ихнему небось подмораживало.

Негров привозили регулярно и распределяли по сельхозпредприятиям. Мудаков не всегда и не везде хватало – сказывались перегибы в первые месяцы борьбы с их засильем, вот и пришлось неграми заниматься. Сами-Знаете-Кто за эту идею получил даже Нобелевскую премию Мира. И то верно: негры в Сомали или какой другой Уганде так и так передохли бы, а тут все при деле, трудятся, самим есть что пожрать и Великой России польза.

Негры ждали, когда подадут грузовики и повезут их на инструктаж. Инструктаж был простой: выдавались примитивные разговорники, объяснялись будущие функции, а главное, разъяснялось про мудаков и что с ними делать. Им ведь с мудаками не раз встречаться, на селе сосланных мудаков много. А самый последний негр - хоть и не гражданин Великой России, но все-таки не мудак. Захочет – даст мудаку в зубы или там по яйцам, чтоб знал. И негру приятно – он там не шибко кого по яйцам пинал, по белым особо – и мудакам наука. То есть мудак соображает – негр существо недалекое, мало чем лучше последнего гамадрила, а все ж не мудак, повыше мудака сидит.

Фрязина прислали сюда вместе с Лагутиным в порядке наказания. Новичка-напарника Пащу не послали – он-то не виноват. Сказали, как вернется Фрязин, будет ему напарник, а пока пускай пиздует. А самих Фрязина с Лагутиным перевели из патруля «А» в патруль «В» – не «бе», а «ве», латиницу в органах не приветствовали. То есть в обычный уличный. В дождь и слякоть.

Сложностей не предвиделось – негры народ понятливый, скромный, особенно по первому времени. В толпе уже сновали предприимчивые граждане, предлагали неграм шапки-ушанки, валенки, рукавицы, стращая грядущими холодами. Негры пугались и покупали, порой по бедности вскладчину – шапку или валенок на пятерых-шестерых, чтобы греться по очереди.

Подошел солидный милицейский сержант, поздоровался.

- Там по вашей линии, - сказал он, кивая на стеклянную дверь поста. – Мудак.

- Чего сотворил? – спросил Лагутин.

- В негра покрасился. Хотел, сволочь, прибиться.

- Сейчас я ему прибьюсь, - пообещал Лагутин. Сильно он был злой за то, что так прокололись. Могло и хуже выйти, чего уж. Кто знал, что Морозов – мудак не простой, а специальный. Давно уже ходили слухи, что есть такие, но Фрязин раньше не видел. А теперь вот посмотрел. Еще больше их, козлов, возненавидел.

В отделении сидели двое цыган с мешком и в сторонке мудак. В ватнике, как у негров, в шортах, морда помазана не то гуталином, не то сажей. История не новая, мудаки часто пытались к неграм затесаться, у них и кормежка, и условия, и по еблищу не так часто схлопочешь. Каждый раз одного-двух вылавливали.

- Даже по-ихнему говорить обучен, падла, - беззлобно сказал сержант, окуная чайный пакетик в стакан. – Говори, где научился?!

- Я в институте стран Азии и Африки работал, доцентом, - промямлил съежившийся мудак, с вожделением глядя на дымящийся чай. Небось года два уже не пил, если только в мусорке находил пакетики старые, да с тампаксом их не перепутал...

- Доцентом? Вот понавыдумывают, бляди, - процедил Лагутин.

- В машину его, и повезем, - сказал Фрязин.

- Может, чайку? – назвался угощением сержант. – Я бы и ему налил…

- Этому? Переводить только. Цыганам лучше дай.

Сержант и в самом деле дал цыганам чаю, которым они тут же начали хлюпать, а мудак остался без нихуя.

- Ну вот что вам, мудакам, надо? – спросил сержант, откидываясь поудобнее на спинку стула. – Живете, жрете, серете, чего еще надо? Икры, может? Или пива?

Мудак молчал, боязливо глядя из угла.

- Чего молчишь? – не отставал сержант. – Эй, цыган! Ромалэ! Ляпни его ногой.

Цыган осторожно поставил стакан с чаем, подошел и пнул мудака. Тот заскулил.

- Ишь, блядища! Не нравится! - удовлетворенно сказал сержант. – Отвечать надо потому что! Чего вам не сидится, а?

- Нам сидится, - пискнул мудак.

- Чего вам неймется?

- Нам ймется…

- Вы его куда? – спросил сержант.

- Да отвезем в отделение, там разберутся. Работать сильно хотел, отправим работать. В Марьиной Роще как раз котлован роют, памятник Мэру ставить…

- А что там, рыть некому?

- Я не говорил рыть. Рыть нормальные люди будут. А этого придумают куда… хоть под фундамент, ха-ха-ха! – Лагутин заржал, а мудак еще больше забился под батарею. Сержант это заметил и вознегодовал:

- Вот блядища, потеплее где лезет! Привыкли! Ну-ка, ромалэ, выкинь его оттуда, а сам погрейся.

Что цыган тут же исполнил.

Фрязину было интересно, за что взяли цыган.

- За что цыган-то взяли? – спросил он.

- А вон, глянь в мешке, - лениво сказал сержант.

Мешок был доверху наполнен матрешками в виде Сами-Знаете-Кого.

- И что? – не понял Лагутин.

- Как – что? Внимательней смотри.

- Не вижу, - признался Лагутин, повертев Сами-Знаете-Кого и посмотрев даже ему в зад.

- Черты лица. Какие? Се-мит-ски-е! – видимо, сержант повторял слово из инструкции.

- Да какие ж семитские, если он вовсе белобрысый…

- А нос? На нос посмотри. Типично жидовский нос. А нельзя, чтобы у… в общем, обосрались цыганы с матрешками. Жидовских наделали.

Фрязин посмотрел, жидовского носа тоже не увидел, но спорить с сержантом не стал. Захотел человек забрать цыган – ну и забрал, отчего их не забрать. Что еще с ними делать. Цыган Фрязин и сам не любил. Как и пидоров, но вслух не говорил никому.

- А что чукчи, опять рельсы взорвали? – спросил Лагутин.

- Опять. День строим, день они взрывают. Если бы американцы, суки, не помогали, мы бы этих чукч одним ударом! Как лягуху. А те им танки, вертолеты…

- Американцы, блядь, дождутся! – пригрозил Лагутин.

- Интересно, а у американцев мудаки есть?

- Полно, - сказал Фрязин. – У них и президент-то мудак.

- Как так может быть?

- А вот может. Вся страна их мудацкая.

- Это да, - согласился сержант и отчего-то загрустил. – Это может быть.

Фрязин представил себе американского мудака-президента. Президент был с сигарой, в цилиндре и сидел на мешке с долларами.

Тут привели еще одного мудака, но этот был покрашен под негра неудачно и по тупости своей вместо шорт надел какие-то брюки, а негры, как известно, брюки сроду не носили. Вновь прибывший мудак сильно обрадовался при виде прежнего, сел рядом, пожал ему, сволочь, руку и даже шепотом поздоровался, назвав «Семеном Семеновичем». Этого ему Лагутин не спустил.

- Иди-ка сюда, - ласково сказал он. – Нет, не ты, а вот в штанах.

Мудак подошел. Он был не робкий, а какой-то гладкий и вызывающий. Фрязин с тревогой подумал, что уже второго мудака видит такого вот поганого. Нехорошо это, неверно.

- Ты что же думаешь, мы не люди?

- Отчего же, люди, - сказал развязно мудак.

- Вот так сунь палец, а они всю руку сожрут, - сказал сержант. – Балуют их больно, вот что.

- Дай-ка дубинку, - попросил Лагутин. Сержант тут же полез отцеплять от пояса резинометаллический обрубок, снабженный электрическим разрядником. Назывался он ПТ-04, в просторечии «путя».

- Вы меня побить, что ли, хотите? – не менее развязно, чем прежде, поинтересовался мудак.

- Нет, пирогов дать. С повидлой.

- А напрасно.

Мудак сунул руку в карман ватника, Лагутин усмотрел в этом угрозу и огрел его «путей». Брызнула синяя искра, мудак задымился и упал. Цыгане с перепугу разбили стакан, но всем было уже не до них.

- Убил, никак?! – спросил ошарашенный Фрязин, глядя на мудака, из ушей которого поднимались сизые струйки и таяли под потолком.

- Ты когда ее перезаряжал?! – рявкнул на сержанта Лагутин. Тот развел руками:

- Недели три… Я не пользуюсь обычно, тут тихо на вокзале-то…

- Тихо… В ней за три недели перенапряжение происходит! Там небось вольт с тыщу!

Услыхав такие фрязинские слова, Лагутин уронил дубинку и толкнул мудака ногой. Тот тихо дымился, молчал.

- Да и хер с ним, - примирительно сказал сержант. – Щас рапорт напишу. Пытался вырвать… напал…

- Кто-то поверит, - хмыкнул Лагутин. – Это когда же мудак на кого-то напал? Он же мудак, ссыкливый, мухи не обидит.

- А что у него в кармане? – спросил Фрязин, подходя. – Надо посмотреть.

Лучше бы он не совал руку в этот чертов карман. Потому что когда он вынул ее оттуда, на ладони лежала белоснежная визитная карточка. Только намедни Фрязин уже видел такую, только мятую и попачканную кровью. А эта была цела. Блестела голограмма, а четкие черненькие буковки никак не хотели складываться в страшные слова…

За спиной грохнулось – Лагутин упал в обморок.

 

Раньше были приемники как приемники, а теперь пиздец один. Жестко фиксированные волны – радио “Свобода”, радио “Россия”, радио “Маяк”. На коротких волнах пара музыкальных радиостанций. Говорят, певцу Якобзону все принадлежат. Недаром новый текст гимна он поет, вместе с Зефирой… Да и на радиостанциях этих в основном его и крутят. Преимущественно опять же гимн.

Кукин повертел ручку настройки – щелк! щелк! щелк! «Новые экономические инициативы…» «Маневры войск Прибалтийского военного округа…» «Демонстрация в Новосибирске…»

Стоп.

Чего это в Новосибирске демонстрация?

Оказалось, новых моделей штанов от Зайцева. Кукин плюнул и выключил приемник.

Дураку было понятно, что свободы слова в России нету. Это при Ельцине, может, была, да потом сплыла. Про радио – вон чего, в телевизоре одно ДТП-ТВ, да и то известно, чего оно стоит, в газетах муть, в интернете фильтры… Кукин был одним из немногих частных пользователей сети, и по дурости попытался однажды пролезть на какой-то европейский сайт, где как раз вывесили новую статью про Сами-Знаете-Кого. Так компьютер сразу замигал монитором, а потом коротко пукнул и отрубился. Через десять минут приехал наряд из подразделения «П» - провайдер уже туда настучал. Пришлось, бия себя в грудь, доказывать, что лез на порносайт, а случайно попал не туда, не так буковку набрал. Поверили, но доступ ограничили – вместо двух часов в сутки сделали один, в виде наказания.

Вернувшись к телевизору, Кукин обнаружил, что профессор трудовых наук побил-таки Горелина и таскает его, глумясь, за ногу по рингу. Это безобразие – или триумф демократии, как посмотреть – показывали минут десять, потом дикторша сообщила, что сейчас с ежедневными ответами на письма телезрителей выступит генеральный директор канала ОРТ Константин Дуст.

Это могло быть интересным. Кукин улегся поудобнее, почесал одно из яиц и увидел на экране генерального директора.

Откинув симпатишные волосики со лба, Дуст показал зрителям большую пачку писем и сказал:

- Это все вы нам пишете, дорогие телезрители.

За этими словами как бы читалось «Ну и заебали же вы, бляди».

- Вот жительница Курска Рылина Мария Семеновна спрашивает, когда же возобновится показ ее любимой передачи «Последний урод». Дорогая Мария Семеновна! Как сказал Фассбиндер… Мда, вы ж не знаете, кто такой Фассбиндер… В общем, показ передачи мы начнем уже ближе к новому году. Идея ее будет в корне изменена. Две команды мудаков, по восемь человек в каждой, высадятся на небольшие острова неподалеку от Новой Земли, не имея никакого снаряжения и продуктов. В их распоряжении будут только дары природы – хотя какие там, на хер, дары? – и они сами. Съедать одного из членов команды будут в буквальном, хе-хе, смысле, и когда останется кто-то один, он и получит главный приз.

А вот Иван Афанасьевич из подмосковного села Вонючие Кучечки спрашивает нас, отчего так мало рассказывают о современных методах борьбы с мудаками. Уважаемый Иван Афанасьевич! В ближайшем выпуске программы «Наш Сад» мы как раз поведаем о том, что предпринять, если на вашем дачном участке вы обнаружили мудаков. Отечественная промышленность выпускает сейчас множество средств, гербицидов и пиздецидов, которые защитят ваши сад и огород от этих, хе-хе, вредителей.

Многие телезрители, - Дуст снова потряс пачкой, - очень, очень многие телезрители спрашивают, отчего мы показываем так мало передач из жизни руководителей нашей Великой России. Я вынужден извиниться перед вами. Да! Да, в последние две недели мы недостаточно внимания уделяли этой теме. Но я спешу вас обрадовать! На днях киностудия имени Нахалкова закончила съемки нового тридцатисерийного фильма режиссера Нахалкова «Я шагаю по Ленинграду» о юности Сами-Знаете-Кого! В главной роли – как всегда, Владимир Мешков, а сценарий к фильму написал сам Борис Квакунин. Настоящим подарком для меломанов станет саундтрек к фильму, который также специально для картины создал великий ГБ.

Дуст попил водички и лучезарно сказал:

- А теперь я прощаюсь с вами, дорогие россияне. Пишите письма, хе-хе!

Кукин посмотрел в программу – после Дуста должна быть интересная передача «О вреде и происках жидов». Что примечательно – Кукин искренне порадовался находке коллег – вести ее принудили бывшего президента Еврейского конгресса Утинского. В свое время его долго ловили, а потом простили и вот пригрели. Надо понимать, чтобы всякие правозащитники не бухтели попусту.

Утинский быстро втянулся, работал с огоньком, с юмором, и передачу в народе любили. Правда, кое-кто больно умный говорил, что он ворует свои мысли у известного в свое время журналиста Льва Творогова, который сейчас не то в Америку уехал (что запросто), не то сгинул в мудаках (что маловероятно), не то стал замаскированным советником Сами-Знаете-Кого (в это верили чаще всего). Последний слух был, что Творогов слишком много занимался постинтеллектуализмом, отчего истощил силы и умер.

После него осталось много книг: «Постинтеллектуализм для всех», «Хуй не надоест», «Жиды и говно», «Смерть пидору Соловьеву» и много еще каких хороших.

А вот и он, умница.

- Во второй раз посмотрел по телевизору "Сибирский цырюльник", - начал, как обычно, ни с хуя Утинский, - и во второй раз - с чувством глубокого удовлетворения. Несомненно, травлю этого глубоко хорошего фильма в свое время организовали жиды.

За что они ругали этот глубоко хороший фильм? За масленицу и водку, за икру, царя и отечество, то есть - за образ "загадочной русской души".

Между тем, образ "души" в фильме подан вовсе уж не с тем дурновкусием, о каком писали в своих лживых псевдоинтеллигентских статейках жиды. Авторефлексия юмора соблюдена, просто соблюдена она в меру, без ухарских топтаний шапки.

«Его отец русский», - говорит Джейн-1905.

«Это многое объясняет! - с готовностью соглашается сержант Бешеная Собака. - Моцарт, наверное тоже русский?»..

Этого, по-моему, достаточно.

Где там ещё эта душа была? В объяснении автохтонами местных традиций? Ну так, бля, а вы с иностранцами пробовали общаться? Они ж даже квашеную капусту не жрут!..

Вообще, экзотический строй фильма настроен больше на русские глазья, чем на которые "Оскар". Икра - а у кого "Россия, которую мы потеряли"? Пьянство, а кто им гордится? Ихним-то наше пьянство в хуй не упёрлось.

Ну юноши наши от голых сисек в обморок падают, так это же до сих пор так, и если вы сами не пробовали в девятом классе от любви утопиться, значит, вы жид и, наверное, пидорас.

А вот это смело, подумал Кукин, почесывая опять яйцо – уж не мандавошки ли у Лолки? Про пидоров смело как сказал Утинский, молодец. Так их, пидоров.

- Во время презентации лесоповальческого Цырюльника народ ахает и бежит, - продолжал Утинский, поправляя ермолку. - Конечно, жид бы не побежал! Он бы заинтересовался, ему по хую, что три головы у Цырюльника. А наш православный мальчик-башкир (будущий революционер, прямо с этой минуты), едва завидев чудовище, что сделал? Ёбнул кулаком по стоящему рядом старейшине: "Бога нет, а значит, всё можно".

Конечно, в фильме есть вкусовых издержек, авторской глухоты, случайного дурновкусия. Но как же без них? Любимые жидами Тарковский и Феллини имеют по семьдесят процентов их, а любимый жидами русофоб Гринуэй состоит из них на сто восемь процентов. Но их язык "съедает" эти натяжки, вернее, подразумевает как элемент модернистского текста.

"Зелёно-сопливое море" - очень красиво?..

А если вы не плачете во время сцены проводов Толстого на каторгу, значит, вы жид, пидорас и лишены эстетической интуиции.

Опять про пидорасов! Вот смелый человек, опять подумал Кукин. Пидорасы ж могут и написать – не то на телевидение, не то Мэру Великой Столицы, а то и, страшно подумать, Сами-Знаете-Кому!

Запищал пейджер.

«Привет, это Паша», - было написано на экранчике. – «Позвони мне срочно». И номер.

Что за Паша такой? Странно… Но палец уже набирал циферки, и в трубке сказали:

- Двадцать второе отделение ВОПРАГ.

Кукин сильно напугался и помолчал, дыша.

- Что молчите?

Сейчас номер проверят.

- Извините, - сказал Кукин. – Мне Пашу.

- Так бы и сказали. А то – молчит. Паша, тебя!

- Привет, Кукин!

- Привет. А кто это?

- Афанасьев, помнишь меня?

- Не помню, - на всякий случай сказал Кукин.

- Ну как же? В школе вместе учились, сидели за партой вместе. Я после девятого класса в Питер уехал.

- Не помню, - настаивал Кукин.

- Ну помнишь ты еще в пятом классе в туалете девкам хуй показывал, а я смотрел, чтоб учительница не пришла?

- Вспомнил, - обрадовался Кукин. – Ты… Э…

- Работаю я тут. Вот рылся в бумажках со скуки, а там – твоя рожа. В какой-то папке, уж не помню. Я тебе на работу позвонил, там пейджер дали. Ты занят?

- Не занят.

- Так давай встретимся.

- Давай. Я тут рядом совсем. Жди на лавочке у фонтана.

Историю про хуй Кукин помнил, а вот самого Афанасьева – не очень. Здоровый вроде лоб… В ВОПРАГ работает, ишь ты. Такими знакомствами не бросаются. Водки ему купить? Пивка? Там решим, подумал Кукин и через минуту уже ехал в лифте вниз.

Глава 6

Введение жестких мер для укрепления вертикали власти не несет никакой угрозы демократии. Е. Строев

 

Старенькая мама Фрязина жила в Тамбове, на Невском проспекте.

Занес же хуй старушку.

В каждом областном центре или столице республики имелся свой Невский проспект. Равно как Зимний, Смольный… Сделано это было по вполне объяснимой причине: а ну как Сами-Знаете-Кто соберется прилететь в этот город с визитом. Спустится он по трапу самолета, улыбнется устало встречающим гражданам, что машут флажками, и спросит:

- Ну, куда едем?

- Да на Невский, - скажут ему.

И он еще более устало, но так приятно и открыто улыбнется. Ведь Невский, Зимний и Смольный всегда в сердце его, это и дети знают. И «Аврора» там, и памятник Петру Первому… «Авроры» тоже кое-где имелись, у кого поменьше, у кого побольше. Судоремонтный заводик в Таганроге даже подрядился изготовлять копии революционного корабля по специальным заказам. Хуже всех приходилось тем, у кого через город не протекали крупные реки, но и те додумались – рыли специальные прудики, в каковых «Авроры» и плавали. Говорят, в одном таком городе Сами-Знаете-Кто посмотрел на такую «Аврору» и смахнул ладонью слезу. С тех пор там мемориал специальный – ну, где слеза упала. По телевизору даже показывали.

А вот чего Сами-Знаете-Кто не любил, так это памятников самому себе. В Рязани-то, в Рязани! Взяли да и поставили памятник, прямо на площади!

Прилетел Сами-Знаете-Кто, прошел по базару, как водится, огурчик у бабушки купил, детей по голове погладил, с ветераном за руку поздоровался. Смотрит – памятник, блядь, стоит. Сами-Знаете-Кто не так сказал, конечно, но Фрязину рассказывал мужик, который тогда в охране служил, так он именно так сказал: «Стоит, блядь, памятник».

Сами-Знаете-Кто спрашивает строго у губернатора:

- Кому, э-э, памятник?

- Вам!

- А зачем мне, а-а, памятник?

- Ну как же… - не нашелся губернатор. – Памятник же…

- Да я, а-а, вас! – рассвирепел Сами-Знаете-Кто, вернул бабке огурец, сел в самолет и улетел.

Губернатор упал в обморок и написал заявление об отставке, начальник УФСБ застрелился, начальник УВД слег с инфарктом, а скульптора срочно объявили мудаком и подали в розыск. А памятник тут же убрали.

Всю эту историю Фрязин вспомнил, заклеивая конверт и надписывая на нем адрес. За столом корпел над книжками сын, ковырял в ухе карандашом.

- Ну, чему в школе учат? – деланно бодрым голосом вопросил Фрязин.

- Всякому… - буркнул сын. Минут двадцать тому Фрязин надавал ему подзатыльников за трояк по физкультуре и двойку по физике.

- Что читаешь-то?

Фрязин взял толстую книжку. «Лев Творогов», было написано на обложке. «Занимательный постинтеллектуализм». Ниже – изображение мускулистого бородатого дяди, побивающего гидру - не гидру, а какое-то гадкое чучелище.

- Это зачем же такое?

- У нас теперь предмет такой есть. С прошлого месяца еще…

Фрязин пожал плечами, перелистнул наугад несколько страниц, прочел вслух:

- Задача: Вещий Олег решил отмстить неразумным хазарам. Сжег на хуй сотню их сел, тыщу нив и переебал всех девок. Вопрос: Какой народ справедливо считают Богоносцем? Хе… Ясен пень, русский.

Сын поморгал круглыми глазами и вынул карандаш из уха.

- Задача: В смутные времена, в России кончилась вода в кране. Вопрос: Кто виноват? Ну, кто виноват, а, Федь? – подначил отпрыска Фрязин.

- Жиды!

- Правильно! Умница. А вот дальше тут задача. В еще более смутные времена в России кончилась водка. Вопрос: Кто виноват?

- Опять жиды!

- От пацан растет! Голова! Ты не обижайся, что батька тебя за физику-то… Хер с ней, с физикой. Она в жизни не очень и нужна. А тут вон что… Полезная книжка! Ну-ка, что там еще? Вопрос: в чем состоит смысл, блядь, жизни? Смысл, блядь, жизни состоит в том, чтобы жить и здохнуть, как определено, блядь, Судьбой. Вот правильно сказано. Умный человек этот… - Фрязин перевернул книжку, посмотрел . – Лев Творогов. Лев, правда… уж не жид ли?

- Жида бы в школе не стали учить, - резонно сказал сын. – Всех жидов повыкинули давно.

- Вот эту книжку и учи. А физика – хер с ней. Если что, я с учителем переговорю, чтоб не приставал, - пообещал Фрязин и положил книжку, но не удержался, прочел еще чуть-чуть:

- Вопрос: почему негры изобрели джаз? Известно ведь, что музыкой они считают только свою обезьянью стукотню: всякий реп, хип-хоп, реп энд би. Наверное, в начале прошлого века им не разрешали стучать, - негры были угнетенными, им можно было исполнять только разрешенную музыку. А поскольку исполнять её они ленились и не умели, у них получился джаз. И петь они не умели, - блюз получился. Когда же политкорректность и постмодернизм победили, получился стук, реп и хип-хоп.

- Это мы уже прошли, про хип-хоп, - сказал сын.

- Умный все ж мужик, даже если и скрытый жид, - сказал Фрязин и пошел опускать письмо в ящик.

Семейство Фрязиных числом четыре человека жило на улице Хасавюртовских Соглашений в нормальном двенадцатиэтажном доме на шестом этаже. Когда-то в этой четырехкомнатной квартире жили, естественно, мудаки, но потом ее выделили Фрязину, как сотруднику ВОПРАГ. Мудаки, что обитали тут ранее, теперь ютились в подвале и по идее должны быть довольны судьбой – им даже доверили уборку двора и окрестностей, а также подъездов, где часто срали и ссали. Мудаки исправно следили, чтобы не было нассано или насрано; если какой гражданин уже делал это, мудаки прогнать не смели и терпеливо дожидались, пока гражданин досрет, чтобы за ним тут же убрать, а иногда даже бегали искать бумажку. Вот и сейчас кто-то из мудаков – Фрязин их вечно путал – топтался на лестничной клетке.

- Здравствуйте, уважаемый гражданин Фрязин! Доброго вам здоровьичка! Как жена, детки?! - тут же залопотал мудак, сгибаясь в поклоне. Фрязин вспомнил не столь давний разговор с Лагутиным, который хвастался, что у них мудаки, мол, шибко учтивые. У нас тоже мудаки нехуевые, подумал Фрязин, умилился и дал мудаку сигарету. Тот заблагодарил, стал спрашивать, не помочь ли чем, не отнести ли письма, чтобы гражданин Фрязин не бил ноги зря.

- Воздухом охота подышать, - отказался от помощи Фрязин.

На улице, как водится, было тихо и благостно. Еще несколько лет назад, в домудацкий период, страшно было выйти. С Фрязина два раза шапку норковую сняли, один раз ондатровую, да один раз зарплату отобрали, он тогда слесарем работал по ремонту холодильных установок. Хорошо, не зарезали. А сейчас – хоть в полночь, хоть в три ночи, кругом закон и порядок, фонари вон светят… И никто их не побьет, потому как своевременно провели борьбу – тех, кто лампочки бьет, на этих фонарях тут же и вешали.

Ящик висел за углом, и Фрязин пошел туда, срезав угол через детскую площадку. И снова нахлынули воспоминания: вон под тем грибком обыкновенно раньше наркоманы кололись, в домике еблись пьяные подростки, в песочнице бомж спал. А сейчас – прямо, блядь, заглядение. Хоть сам с совком туда садись да куличики лепи. Вот же умные головы Мэр Великой Столицы да Сами-Знаете-Кто. Все ж жизнь пошла – не чета прежней!

С такими мыслями Фрязин опустил письмо в прорезь ящика, предварительно подумав, не написал ли чего крамольного. Цензура, конечно, нынче не та, что еще год назад даже, тогда каждое письмо вскрывали, а сейчас вроде только через два на третье. Может, не надо было писать, что Машка блядью работает? Так нет, оно теперь не блядь, оно теперь боец трудового женского фронта. Проституцию легализовали, и правильно, то ее хуй носил бог весть где, мать, бывало, вся плачет часов до трех, а то до утра, то и думай: или черные выебли да убили, или маньяк напал да на части порезал. А теперь все как у людей, всегда можно позвонить, спросить, куда поехала, с кем, на сколько, как дела идут… Заработок опять же – дай бог. Вон соседская Зинка в школе учительшей, так завидует, курва. А из учительш в бляди… в бойцы трудового женского фронта нельзя – не положено. Так что пускай завидует.

Не, правильно написал. Пусть бабка за внучку порадуется.

Фрязин возвращался назад, когда из полутьмы грибка выступила мрачная фигура.

- Гражданин Фрязин? – спросила она.

- Я, - Фрязин остановился и сделал шаг назад.

- Переговорить бы…

- О чем это? – Фрязин пожалел, что пистолета не взял. Надо же, только ведь подумал, как все хорошо да спокойно… Или это служба внутреннего контроля?

- Да вы не волнуйтесь, - сказала фигура и вышла дальше на свет. Фрязин узнал мудака Морозова и внутренне расслабился. Потом подумал и опять напрягся – какого еще хуя мудаку тут надо?

- Давайте вот сядем на лавочку, я вас надолго не задержу, - сказал мудак, доставая из кармана какие-то дорогие сигареты и протягивая Фрязину. – Садитесь, садитесь… Будет интересно.

 

Утро следующего дня у Фрязина началось совершенно по-дурацки, как не надо бы начинаться хорошему человеческому утру.

Во-первых, началось оно по-дурацки, потому что Фрязина лишили нового напарника – об этом мимоходом сказал дежурный. Мол, не жди. Объяснять, пизда, не стал.

Во-вторых, он начался по-дурацки, потому что отделение сплошь кишело дураками.

Дураки сидели на диванах, подоконниках, курили на крыльце, что-то делали в туалете и даже за стойкой дежурного тоже сидело два дурака.

- Что за хуйня? – отрешенно спросил еще не отошедший от вчерашней беседы с мудаком Морозовым Фрязин.

Лагутин пожал плечами:

- Сейчас в актовом зале соберут, скажут… Какой-то хуй приехал из управления, будет лекцию читать.

Мимо прошел дурак, оживленно лопоча сам с собой и помогая руками. Лагутин брезгливо посмотрел на него и предположил:

- Может, их теперь велено… того?

- Мочить, что ли?

- Ну да. Вон, в сортире аж семеро набились… Что они там делают, а? Дрочат небось?

- Нет, мочить как-то неверно. Вряд ли, - усомнился Фрязин. – А откуда они вообще взялись?

- А с утра привезли. На автобусах. Уж не знаю, где и насобирали.

- Гав! Гав! – крикнул дурак, пробегая мимо. За ним гнался еще один и отчего-то плакал, кричал:

- Бляяядь! Бляяядь!!

- В актовый зал! Все в актовый зал! – закричал кто-то.

Набились, сели. На трибуну влез усатый мужик из управления и сказал:

- Здравствуйте, товарищи. Вы, наверное, думаете все: что это нагнали слабоумных граждан? Объясняю: слабоумные граждане более не придурки, а ваши прямые коллеги.

Зал молчал, переваривая.

- Не поняли? Объясняю. Что сделал в свое время Адольф Гитлер? Адольф Гитлер велел уничтожить всех уродов, дураков и жидов.

- Правильно велел! – сказал кто-то в задних рядах.

Захихикали.

- Может, и правильно, - не смутился мужик из управления, - но нам с Адольфом Гитлером не по пути. Великая Россия суть демократическое государство. Вот примерчик только один: раньше гражданин при задержании мог потребовать адвоката, так?

- Так, - сказал в первом ряду выскочка Демин.

- Вот. А буквально через дня два выходит новая директива: гражданин может потребовать адвоката накануне задержания. Правда, не более чем за три дня.

- А как же гражданин будет за три дня знать про свое задержание?

- А хуй его знает, - разумно сказал мужик из управления. – Но демократия налицо. Тем не менее мы отвлеклись. Итак, вы думаете – зачем слабоумные граждане? Объясняю: чтобы всякие мудацкие рыла не сравнивали нашу Великую Россию с гитлеровской Германией, принято решение: для отличия от человеконенавистнической политики Гитлера слабоумных граждан двинуть в рост. Вот на Западе всякие мудаки кичатся тем, что слабоумные граждане у них клеят коробочки, вьют веревочки и подстригают газончики. Правильно, вроде со стороны красиво. Но это своего рода шовинизм! А если слабоумный гражданин желает работать на иной работе? На его пути встают непреодолимые препоны. Поэтому принято решение: направить слабоумных граждан на работу в органы. С текущего момента каждому оперативному уполномоченному придается один слабоумный гражданин в качестве напарника. Со всеми вытекающими последствиями.
Зал встревоженно зашумел.

- А оружие? Оружие им дадут?

- В качестве оружия пока принято решение выдать электрошокеры.

- А зарплата?

- Зарплата обычная.

- А за рулем им же нельзя…

- За рулем будете сами. Если вопросов больше нету, берите по первому попавшемуся слаобумному гражданину, оформляйте и – вперед.

Фрязин вышел из актового зала в полной растерянности. Под фикусом сидел дурак и смотрел на него преданными глазами. С виду был смирный, слюни не текли. Почему-то Фрязин особенно боялся, когда слюни текут.

- Как звать? – спросил дурака Фрязин, сев на корточки.

- Гы, - улыбнулся дурак. – Володя.

- Стало быть, Володя, будешь моим напарником, - обреченно сказал Фрязин.

- Гы, - сказал Володя и пустил обильные пузыристые слюни.

Глава 7

У нас, кстати, в коллективе активно обсуждалась проблема чекистов во власти. Мы понимали, что заявления об "угрозах демократии" в этой связи - заказная попытка некоторых СМИ "демонизировать" образ ФСБ, создать ей ореол "темной силы", отстаивающей не государственные, а узкокорпоративные интересы. А.Андреев, и.о. начальника УФСБ Воронежской области

 

Журнал попался интересный.

Жуя бутерброд с колбасой «самашкинской мелкорубленной», Кукин устроился на стуле и раскрыл «Итого» жирными колбасными пальцами примерно на середине.

Министр Сетевой Культуры, демократично именовавшийся Семой Лебедевым, вещал о том, как растет и развивается рунет. Основной заботой Семы было не допустить выхода из рунета в какой-либо другой нет, а также не пускать в рунет лазутчиков из разных других нетов. Интервью с министром остроумно называлось «На net и суда нет». Использование латиницы подчеркивало демократический характер издания – и за меньшие нарушения его легко могли бы закрыть, как закрыли всякие другие. Вернее, закрылись они сами – как сказали в новостях, из-за угрызений совести вследствие проявлений космополитизма.

Сема Лебедев был, наверно, еврей. Вернее, не еврей, а непонятно кто – на таких постах трудились люди, имевшие в паспорте специальную печатку «Жидом не считать». Только с Кукиным таких работало трое.

Кукин листнул дальше, жуя.

В колонке опровергалась новость о присуждении Нобелевской премии по литературе писателю-фантасту А. Позоричу, который уехал в Америку в период обострения антимудацких настроений. Когда Кантемировская дивизия с триумфом вошла в Харьков, Позорич переоделся в женское платье и покинул город. С собой он якобы вывез скандальный роман «Вольдемар, президент», который затем издал у Галлимара в Париже, за что и получил – опять же якобы – Нобелевскую премию.

«Итого» утверждал, что премию гнусному писателю не дали, роман никто не издавал и вообще его в природе не существует, а Нобелевку на самом деле опять дали Министру Великой Русской Литературы Микитину, и опять за книгу «Русские идут» – уже четвертый раз. Для более убедительного описания вручения тут же была присобачена мутная фотография министра во фраке на некоей трибуне, а также написано, что весь нобелевский комитет плакал от счастья.

Большая часть журнала была посвящена голубым. Репортаж об открытии нового гей-клуба в Мурманске, маневры специального десантного полка «Голубые молнии», выход киберсупербестселлера «Алмазный мой конец» – завершающей книги «алмазной» декалогии легендарного Дурцева.

Книгам вообще уделялось много места. Целая серия трудов Министра Лебедева – «Как сделать вебсайт», «Как не делать вебсайт», «Стоит ли делать вебсайт», «Как заказать мне вебсайт». Новый Квакунин – «Заговор сионских подлецов»... Эту надо бы купить, Кукин любил цикл про сыщика Пендюрина, а с тех пор, как автор объединил в одну компанию сыщика, монахиню Евстафию и черного бульдога, книжки пошли совсем уж нарасхват – такое эта троица вытворяла… В секс-шопах даже набор появился: резиновый сыщик, резиновая Евстафия, резиновый бульдог. Хочешь, составляй композиции, сверяясь с текстом, хочешь, сам пользуйся.

От таких мыслей у Кукина встал было хуй, но тут зазвонил телефон и хуй упал. Кукин, жуя, взял трубку и обнаружил, что звонят не ему, но прекрасно слышно, чего говорят люди.

- Привет, Петрович!

- Здорово!

- Новость слыхал?

- А шо?

- Дураков в милицию набрали, в ВОПРАГ! По улице иду, а навстречу дурак в форме! Весь в соплях! Честь мне отдал!

- Во! А к чему бы такое?

- Суть правильное решение. Антимудацкая политика, милый мой. Мудак теперь видит что?

- Хуй что он видит.

- Мудак видит, что он хуже даже дурака! То есть слабоумного гражданина. Может, мудак профессор и доктор наук, а слабоумный гражданин его всегда может пиздануть промеж глаз, и все дела. Потому что – гражданин! Потому что не читал всяких там, блядь, маратов гельманов!

- До чего же мудрый человек Сами-Знаете-Кто!

- Да уж! Да уж!

В трубке запикало, а Кукин остался в недоумении, жуя. Вот же как работает связь.

С самого утра он хворал головой и блевал после вчерашнего перепоя, потом поспал малость и очнулся бодрым и голодным. Кстати обнаружилась колбаса, какие-то консервы без этикетки – малопонятная серая кашица, с равным успехом мясная как и рыбная, но съедобная, потому Кукин ел-ел и не мог остановиться.

Он бы и дальше ел, листая журнал, но тут ввалилась Лолка, держа под мышкой большой художественный альбом. В бархате, с кистями.

- Это еще что? – спросил Кукин, жуя.

- Видишь же – альбом.

- Я вижу. Что за художник?

- Никас Сарафанов. Модный. Пиздажист. Писать о нем буду, вот, взяла для вдохновения.

- Кто-кто? – привстал Кукин, жуя.

- Пиздажист. Пёзды рисует. Сейчас модно – не портреты рисовать, а пёзды. Представь, приходят гости, а на стене пизда в рамке. Портрет сразу можно угадать чей, а тут – интрига: хозяйка ли дома, дочка ли ее, а может, бабушка… Аля Богачева, говорят, заказала аж восемь своих и еще пять – других эстрадных звезд. Деньги к нему рекой текут.

- Ты ему свою закажи, - посоветовал Кукин, жуя. – Пока не обросла по новой.

- Дурак, - не обиделась Лолка.

- Слабоумный гражданин, - поправил Кукин, жуя. – Дураков у нас теперь нет. И в сказках Иван-дурак теперь будет Иван-слабоумный гражданин. «Обманули слабоумного гражданина на четыре кулака». Хотя можно сказать и «Обманули мудака на четыре кулака», наверное, это идеологически выдержано.

- Опомнился, - хмыкнула Лолка. – Ивана-дурака сто лет как отменили. Непатриотично. Иван должен быть умный. В сказках теперь Абрам-дурак.

- В русских народных? – не поверил Кукин, жуя.

- В них.

- До чего же умный человек Сами-Знаете-Кто, - сказал Кукин, жуя. – Альбом покажи.

- У тебя руки жирные.

- Ничего не жирные, я двумя пальцами держу.

Пёзды оказались все на одно лицо. Конечно, были там рыжие, черные, бритые, с вдетыми колечками, одна даже с бородавкой. Но по сути пизда всегда пизда, пиздой и останется… Знакомых среди них Кукин, жуя, не обнаружил.

- А про мужиков такого нет? – спросил он, жуя.

- Ну подумай сам, - рассудительно сказала Лолка, что-то делая в волосах. – У баб оно все практически без разницы. Ну есть у кого поглубже там или еще как… А снаружи – одна малина. А у вас? У одного кривой, у другого маленький, у третьего одно яйцо больше другого… Конечно, никто позировать не сядет.

- Разумно…

- Ты скажи лучше, чего не на работе?

- Напился вчера. Отгул взял.

- А откуда про дураков знаешь?

- Про слабоумных граждан, - опять поправил Кукин, жуя. – В телефоне подслушал. Так что ты по телефону что попало не тренди.

 

Дурак Володя говорить по-русски не разумел. Сидел в машине, открывал и закрывал бардачок. Нашел блестящие наручники, обрадовался.

- Карашки, - сказал он, сияя. – Карашки и пытоси.

- Чего это он? – не понял Лагутин, с интересом наблюдавший за дурацкими эволюциями.

- Говорит, - равнодушно сказал Фрязин, протирая стекло. – У него свои слова какие-то. Это, как я понимаю, он про пытки говорит. И про страшные кары.

- Во блядь, - удивился Лагутин. – А у меня молчаливый. Я его заставил колесо накачивать. Эй, Володь!

Дурак высунулся, разинув рот.

- Володь, батька-матка есть?

- Батя. Батя опотел.

- Помер батя, - перевел Фрязин.

- Как ты его понимаешь?

- А хуй его знает. Понимаю, и все.

Молчаливый дурак Лагутина тем временем накачивал колесо, громко кряхтя.

- Твоего как звать?

- Миша.

- Он тебе колесо не лопнет? – забеспокоился Фрязин.

- Лопнет – новое поставлю. Зато смотри как старается! Дует как!

Дурак пукнул, захихикал и принялся качать с новыми силами.

- Слушай, - сказал Лагутин, оглядевшись. – Слушай, Фрязин, а чего с мудаком тем, со стадиона? За что отпустили?

- А я знаю?

- Не бывает так, -убежденно сказал Лагутин. – Мудаков просто так не отпускают. Знаешь, что мужики говорят?

- Что?

- Что это специальный мудак. Засланный. То есть на самом деле он не мудак, а мудаком притворяется, чтобы проникнуть к ним и все мудацкие тайны узнать.

- Да какие у них тайны? – удивился Фрязин и тоже огляделся. Дурак Володя прислушивался к разговору, но насчет него беспокоиться не приходилось.

- Мало ли. На то и мудаки. Чего бы их велено было изводить? Ну ладно, черт с ними. Ты слышал, сам Министр-Спаситель приезжает?

- Куда?!

- В управление. Поздравлять, стало быть, с профессиональным праздником.

- Это что же, усиление?

- В усилении менты пускай стоят, а у нас – праздник. Премию обещали, я в бухгалтерии у Зойки пронюхал. А потом торжественное собрание, банкет, все дела. Мы, господа оперативные уполномоченные из ветеранов, как раз на торжественное и банкет попадаем, кто ниже чином – уже хуй.

- Э… - начал было Фрязин, желая сказать «Это хорошо», но тут с громким хлопком лопнула камера лагутинского автомобиля.

- Ебааать! – закричал Лагутин радостно. – Во надул! Во силен!

- Махяник. Мандец, - внятно произнес дурак Володя и надел сам на себя наручники.

 

Мэр Великой Столицы поправил ермолку (сегодня он надел ермолку с тем чтобы символизировать благостное отношение к евреям, жидам и тех, кого велено жидами не считать) и набрал короткий номер из двух цифр.

- Але, - сказали в трубке.

- Здравствуйте, - почтительно сказал Мэр.

- Здравствуйте, - почтительно ответил Сами-Знаете-Кто. В самом деле, отчего двум почитаемым людям не почитать друг друга.

- С праздником, - сказал Мэр.

Какой сегодня праздник, он точно не знал, но какой-нибудь обязательно был: может, церковный, а может, профессиональный.

- Спасибо, а-а… И вас также, - ответил Сами-Знаете-Кто, который тоже не знал, какой сегодня праздник, но какой-нибудь обязательно же был. «Русские люди любят праздновать праздники», - как-никак, цитата из Сами-Знаете-Кого. – Как успехи?

- Послезавтра выборы в городскую Думу.

- И как?

- Как положено – девяносто процентов ВДПР, пять процентов независимых кандидатов, пять процентов оппозиция.

- Викторию, а-а… не забыли?

- Забыли, - стыдливо признался Мэр. – В последний момент вписали. Выкинули какого-то… - он сверился со списком. – Вот, Лившица выкинули.

- Это кто?

- А бог его знает. Финансист какой-то. «Жидом не считать».

- Пора бы… а-а… шесть процентов оппозиции сделать. Пусть даже за счет… э-э… ВДПР. А то в гражданах появляются ненужные мысли.

- Сделаем, - кивнул Мэр.

- Вот и сделайте. И еще… А-а… Памятник на месте Пушкина кому ставят? Зачем поэта, а-а… ломаете?

- Пушкин - это наше все! Мы его не ломаем, мы переносим!

- А-а… А то мне пидоры жалуются… Говорят, ущемляете… Встречаться не под кем.

- Ни боже ж мой, - сказал Мэр, поправляя употевшую ермолку.

- А-а… Ну хорошо. А куда переносите?

- А там рядом.

- А на его место?

- А на его место Микитина. Нашего четырежды Нобелевского лауреата.

- Микитина? Это… а-а… хорошо. И вот хотел еще спросить. На съезде, помню, смотрю вниз… как гимн пели… И там такой, сразу видно, из ВОПРАГ товарищ… а-а… деловой такой… Вроде сектор шестой, ряд двадцатый-тридцатый, пошерстите там…

- Особые приметы? Безжопные штаны или еще что?

- Да нет. Тем и привлек. Мужичок такой… От сохи, хе-хе… Рыжеватый, коренастый… Такой бодрый и бравый… Вы его найдите, вам на московское управление сподручнее выходить, так что… а-а… До свидания.

- До свидания, - сказал Мэр, положил трубку и сокрушенно подумал, что вот же, блядь, везет людям. Ни с хуя – и в дамки.

Глава 8

Как учёный скажу — у нас нет никаких условий для диктатуры. И не только потому, что Путин за рынок и за частную собственность. А. Ципко, политолог

 

Сами-Знаете-Кто сидел в сортире, читал запрещенную книжку Буковски и много думал.

У Буковски не работал унитаз. И тогда Буковски – прямо так и написано – вылавливал плавающее там говно, складывал в коричневый бумажный мешочек, шел на улицу и выбрасывал его в укромном месте.

Сами-Знаете-Кому это не давало покоя. Он представил себя на месте Буковски и решил, что писатель вел себя в корне неверно. Зачем трудоемко вылавливать говно из унитаза, где оно плавает в воде, приобретая неудобную для вылавливания и транспортировки консистенцию, если можно насрать прямо в мешочек? Понятно, что это требует определенной ловкости… С другой стороны, если поднести мешочек прямо к анальному отверстию и плотно обжать по краям, то все говно попадет прямо туда. А Буковски, судя по всему, человек был небрезгливый, осуществил бы такую процедуру без труда, раз уж говно вылавливал…

Нет, подумал Сами-Знаете-Кто и покачал головой. Правильно мы его книжки сожгли. Буковски этот ничему не может научить.

С этими мыслями он вырвал страничку и тщательно принялся ее разминать.

 

Костер горел ярко и жарко, а стоявший возле него товарищ из «Идущих вперед» – а может, из «Идущих в зад», потому что он был в безжопных штанах и куртке с портретом Сами-Знаете-Кого – шевелил там длинной кочергой. Черные хлопья порхали, как мотыльки.

- Карашки, - сказал дурак Володя, взволнованно глядя на костер.

- Заебись, - согласился с ним Фрязин. – Мы в детстве картошку пекли.

Володя кивнул. То ли понял, то ли просто так.

- Гражданин…

Кто-то подергал Фрязина за полу. Мужчина в очках стоял, переминаясь с ноги на ногу, и держал в руке книгу, аккуратно обернутую в газетку.

- Что вам?

- А скажите, гражданин, можно книжку поменять?

- Что у вас там?

- Да вот, - мужчина в очках осторожно ободрал газетку и показал Фрязину красивую обложку. – Пелевин.

- Дайте-ка посмотрю, - «идущий в зад» взял у очкатого книжку и полистал. – Ну и кого наебать хотели?

- А что такое? – заинтересовался Фрязин.

- Да вон, смотрите, - и «идущий вперед» сунул ему под нос раскрытые страницы. Фрязин прочитал про себя: «С Кузнецкого моста я заехал в кондитерскую на Тверской и, хотя желал притвориться, что меня в кондитерской преимущественно интересуют газеты, не мог удержаться и начал есть один сладкий пирожок за другим. Несмотря на то, что мне было стыдно перед господином, который из-за газеты с любопытством посматривал на меня, я съел чрезвычайно быстро пирожков восемь всех тех сортов, которые только были в кондитерской».

Фрязину тут же захотелось теплого пирожка с мясом, повидлом или пусть даже с капустой, но понять он ничего не понял.

- И что? – спросил он. – Про пирожки.

- Не про пирожки, а Льва Толстого книга, «Юность».

- А что, Толстого не велено менять?

- Толстого не велено. Пелевина – велено, только Пелевина не осталось, а эти ферты где-то обложки, блядь, берут и всякую хуйню в них запихивают.

- Протестую! – сказал мужчина в очках. – Толстой не это самое!

- Не что? – спросил Фрязин.

- Ну… не оно. Не как гражданин сказал.

- Не хуйня, что ли? – спросил «идущий в зад».

- Не она, - кивнул мужчина в очках.

Ну пусть не хуйня ваш Толстой. А что Пелевин-то ваш пишет?

- А Пелевин – вот, - с этими словами «идущий вперед» достал из кармана еще одну другую книжку и сунул точно так же под нос Фрязину. Тот прочитал про себя: «Портьера у входа колыхнулась, и оттуда высунулся человек в косоворотке. Он щелкнул пальцами куда-то в темноту и кивнул на наш столик, потом повернулся к нам, отвесил короткий формальный поклон и исчез за портьерой. Тотчас откуда-то вынырнул половой с подносом в одной руке и медным чайником в другой (такие же чайники стояли на других столах). На подносе помещалось блюдо с пирожками, три чайных чашки и крохотный свисток».

- Опять про пирожки, - растерянно сказал он, глядя то на «идущего в зад», то на мужчину в очках. «Идущий в зад» посмотрел на книжку, перечитал, где Фрязин показал ногтем, и пожал плечами:

- Странно. А ну-ка, дайте посмотрим Толстую.

- Ты ж сказал, Толстого.

- Толстой – то писатель. А Толстая – то… Ну, тоже писательница вроде как. Только ее велено того, жечь. А Толстого – нет. Вот, читайте сами, - он выудил обгорелую книжицу и поднес ее Фрязину на кочерге. Покидав горячее с ладони на ладонь (кстати снова вспомнилась картошка из костра), Фрязин пролистнул места поподжаристее и прочитал:

- «А в другой горнице стол накрыт. И-и-и-и-и! - чего только нет на столе на том! От одного края до другого - миски, миски, блюда всякие, котлы да тарелки! Пирожки без счету, блины-оладьи, пампушки витые, кренделя, вермишель разноцветная!» Слушай, ты объясни мне – вы что, про пирожки все сжигаете? А кто велел?

Мужчина в очках дурно захихикал.

- Кто велел, кто велел! – взъерепенился было «идущий вперед», но вспомнил, что Фрязин не кто-то с горы, а ВОПРАГ, и мирно завершил:

- Указание такое. Вы понимаете.

- Понимаю, - добродушно сказал Фрязин. – Значит, ты вот, очки, его надуть хотел. За какого-то сраного Толстого под видом Пелевина книжку выменять.

- Хотел-хотел! – согласился «идущий вперед». Мужчина в очках притих, озираясь. Хихикать перестал, падла.

- А что за книжки в обмен даете?

- А вот, - «идущий в зад» показал Фрязину другую книжку, взятую из стопки, лежавшей тут же. – Васильев.

- Не читал.

- Гляньте.

Фрязин поглядел в белый лист с бегущими по нему черными буковками. Улыбнулся.

- Ну, братцы, - сказал он. – Смотрите, чего нашел. «Мама растолковала, как найти общежитие, и Искра убежала, успев, правда, съесть два пирожка».

- Нет! – страшно закричал «идущий в зад» и побежал прочь, отшвырнув кочергу и мелькая белыми ягодицами. Мужчина в очках печально посмотрел ему вслед и заметил:

- Как нехорошо получилось.

- А вы идите, идите, - велел ему Фрязин. – Скажите спасибо, что отпускаю.

- Спасибо, - сказал мужчина в очках. – И что?

- Хуев сто, - сказал Фрязин. – Вали, а то сейчас дурака напущу.

- Слабоумного гражданина, - поправил мужчина в очках, пятясь. Потом он повернулся и медленно пошел от костра, видимо, стараясь показать, что тоже не говно, но тут дурак Володя страшно крикнул: - Карашки!!! – и очки побежал едва ли не быстрее «идущего», который уже скрылся за корявыми кленами парка.

- Вот и поработали, Волоха, - Фрязин похлопал дурака по плечу. – Поехали домой, что ли.

Но домой не поехали. Только сели в машину, как заверещала рация. Дурак схватил микрофон и крикнул:

- Агу! Агу!

- Согни хуй в дугу, - сказали из динамика. Голос был лагутинский.

- Что там у тебя? – спросил Фрязин, не без труда отбирая у Володи микрофон.

- Это не у меня, а у тебя, - сказал ехидный Лагутин. – Где ходишь?

- На задании, сжигаем.

- Сжига-аем… Обыскались тебя. Из управления. Нужен ты им, так что бросай все и езжай в контору. Ой, неладно на сердце у меня… Не из-за мудака ли того самого?

- А вот сейчас и узнаем, - сказал Фрязин. Заводя машину, он заметил, что дурак держит в руке книжку.

- На что тебе книжка-то?

- Цаца, - сказал дурак важно.

Глава 9

Путин предпринимает большие усилия, чтобы развеять свой образ холодного и непроницаемого бывшего офицера КГБ. Он научился на публике улыбаться и шутить, одновременно излучая спокойствие и уверенность в себе. “Times”

 

На проспекте Малюты Скуратова фрязинскую машину подло и нагло подрезал черный джип и умчался вдаль. В другом разе Фрязин погнался бы за сволочью или по рации бы сообщил, но сейчас думал о другом.

Что им там в управлении понадобилось?

Или про Морозова что-то всплыло? Так что же могло всплыть, если Морозов, почитай, и не мудак совсем… Вернее, мудак, конечно, но не такой, как все. Или про разговор ночной?

От раздумий, как водится, захотелось есть, однако остановиться и послать дурака за пищей Фрязин не решился, а самому вылезать не хотелось. Володя листал свою книжку, что-то бормотал под нос, весь вымазался слюнями. Платок ему купить? Так небось рожу вытирать придется, сам-то не может…

Огромная стоянка перед управлением была, как обычно, полупустой. Припарковав автомобиль, Фрязин наказал дураку сидеть тут и ждать, но только отошел, как дурак выскочил и увязался следом. Пришлось взять его с собой.

Дежурный на входе уже и не такое видал – пропустил напарников, культурно поздоровавшись и сказавши:

- На пятый этаж, кабинет двести сорок два.

- А что там? – выразил интерес Фрязин.

- Откуда ж я знаю, - сказал дежурный. – Тут этих кабинетов… Сидит, верно, кто-то.

Таблички на указанном кабинете не имелось, только привинченные латунные цифирки. Фрязин потоптался, дернул дурака за рукав, велел стоять тихо и открыл дверь.

Кабинет оказался мал. И все в нем было невеликое – столик типа журнального, черный сейфик, книжный шкафчик с Трудами, кожаный диванчик. За столом сидел незнакомый Фрязину чин, а на диванчике пил чай…

Ёб!

На диванчике пил чай сам Мэр Великой Столицы!

- Фамилия? – спросил чин за столом.

- Фрязин…

- Ну вот! – сказал Мэр радостно. – А мы не успели в лапоть насрать и за вами послать! Шутка, шутка. Здравствуйте, - он отставил чашку и приветливо поздоровался с Фрязиным и дураком за руку. – О, и слабоумный гражданин с вами! И с книгой! Можно?

Дурак с улыбкой протянул томик.

Только бы не Пелевин этот блядский! Объясняй потом!

- Что тут у нас? – Мэр подвигал бровями. - «Я проигнорировал бутерброды, налегал на сладкие пирожные, у меня от сладкого мозги работают лучше. Поперхнулся горячим кофе, когда Кречет заметил: - Что-то наш футуролог молчит, если не считать этого странного треска и визга за его ушами...»

Опять про пирожки, подумал Фрязин. Черт, точно Пелевин. Или Толстой. Или Толстая. Блядь, что они, все про пирожки пишут? Разберись теперь…

- Похвально, похвально, - сказал Мэр, возвращая дураку книжку. – Нобелевского нашего четырежды лауреата… А читать-то он умеет?

- А хер его знает, - машинально сказал Фрязин и напугался. Но Мэр только похлопал его по плечу и засмеялся.

- Это ничего. Это не главное, - сказал он. – А давайте песню споем?

- Какую?

- А вот, - сказал чин за столом и запел, сложив зачем-то руки перед собою домиком:

Спой-ка с нами, перепелка, перепелочка!

Раз иголка, два иголка, будет елочка!

Раз дощечка, два дощечка, будет лесенка!

Раз словечко, раз словечко, будет песенка!

Фрязин осторожно посмотрел на Мэра – тот все улыбался и даже начал дирижировать пальцем. Чин пел красиво, приятным бархатным голосом, дурак что-то начал подвывать, приплясывая. Фрязин слов не знал, вернее, не помнил с детства, и потому стал подхватывать наудачу, чтобы попасть в рифму:

- раз… два… динка… будет радуга… Пе-сен-ка…

Спели. Чин вытер употевшее лицо и спросил:

- Ну как?

- Очень хорошо, Семен Семенович.

- Утютеньки, - сказал дурак Володя и сел на диван. Устал, болезный. Мэр дал ему конфету из вазочки на столе и спросил все еще продолжавшего стоять Фрязина:

- А что же вы не садитесь?

- Спасибо, - сказал Фрязин и поискал, куда сесть. Сел в стул.

- Вы это чинопочитание бросьте, - строго сказал Мэр. – Мы по-простому привыкли, по-людски. Не мараты, блядь, гельманы. Можем и водки махнуть, и матом загнуть! Вы вот, гражданин

- Фрязин, - подсказал чин из-за стола.

- Вы вот, гражданин Фрязин, думаете, наверно, что я вас сюда позвал. Хули он меня сюда притащил, думаете вы, и очень правильно это делаете.

- Не думаю я, - возразил Фрязин, снова пугаясь.

- Думаете-думаете, - шутливо погрозил пальцем Мэр.

- Да не думаю я!

- Думаете! И, наверно, правильно, что вот такой рядовой оперативный работник удивляется визиту к столь высокому начальству. Чинопочитание нам чуждо, но субординация! Субординация – это великая сила! Я не гнушусь… не гнушаюсь общаться со всеми слоями граждан, для меня каждый гражданин – брат и друг, но субординация… Э-э, субординация – это, вам я скажу, придумано хорошо. Ну да ладно. Я вас пригласил по просьбе… ну, вы понимаете, кого. Вы же были на съезде, на стадионе?

- Был, - согласился Фрязин. Неужто иностранец, пизда, настучал?

- Вот. Поэтому хочу сообщить, что завтра, в районе восемнадцати ноль-ноль, с вами встретится… ну, вы поняли, кто. Уж не знаю, зачем, но это большая честь.

Сами-Знаете-Кто!

Встретится!

Восемнадцать ноль-ноль!

Фрязин встал из стула, потом опять сел. Зачем-то взял со стола карандаш, покрутил, положил в карман. Достал, бросил обратно. Икнул.

- Вижу, польщены и удивлены, - одобрительным тоном сказал Мэр, давая дураку другую конфету взамен съеденной.

- А может, не надо? Может, это не меня? – потерянно спросил Фрязин.

- Вас, вас, голубчик.

- Ошибка какая, может…

- У нас ошибок не может быть! – обиделся Мэр, но Фрязин уже не напугался. Мэр в сравнении с Сами-Знаете-Кем представлялся какой-то незначительной картой типа валета или дамы.

- Канпет , - попросил дурак, дергая Мэра за рукав. Мэр дал ему горсть, не глядя, и продолжал:

- Думаете, вас найти легко было? Вас там знаете сколько было таких? Целый стадион! А вы – ошибка… Пусть даже и ошибка, - зашипел Мэр, понизив голос, - а вам-то что? Что вам там сделают? Может, орден дадут! Может, квартиру новую! Машину! А вы – «ошибка»…

- Да нет, я же ничего. Я не против.

- Еще бы против он был… Слушайте, он что с ними делает? Я же ему только дал!

- Канпет, - канючил дурак.

- У него защечные мешки, как у гамадрила, - сказал Фрязин, уже хорошо изучивший способности Володи.

- В общем, завтра его не берите, - сказал Мэр. – До свидания.

 

Лагутин ждал внизу, на крылечке. Курил, дурак его пасся тут же, что-то ковырял в стенке.

- Ну, что? – спросил Лагутин.

Фрязин вкратце описал ему происшедшее.

- А за столом кто был? – спросил он под конец.

- Семен Семеныч? А хуй его знает. Тоже, спрашиваешь.

Фрязин подумал и согласился: степень секретности в высших эшелонах ВОПРАГ была высшей. Никто, например, не знал, кто руководит конторой и руководит ли кто-то вообще. Поговаривали, что этим занимается сам Сами-Знаете-Кто. Неудивительно, что Семен Семеныча Фрязину не представили… А ну как это и есть самый главный? Или тот, кому передает указания Сами-Знаете-Кто?

- Ты радоваться радуйся, да не спеши, - сказал Лагутин. – Я чего приехал. Байки твои слушать? Хуй. Я приехал на задание тебя взять. Сейчас едем хазу мудацкую брать.

- Что-то серьезное? – оживился Фрязин. После кабинета с конфетами и Мэром хотелось кому-то дать хорошей, бодрой пизды. Вынуть на асфальт, положить и ногой, ногой. Или по морде, чтоб упал сначала. Чтобы зубы, блядь, как ебаный попкорн, разлетелись.

- Не то слово. Когда ты в последний раз мудацкую хазу брал? А там самая что ни на есть жопа. Даже книжки запрещенные вслух читают! Этого… не помню, с-сука…

- Маратов, блядь, гельманов? – спросил запомнившееся Фрязин.

- Да не. Типа такая фамилия, как насрано. Вот, Ширянов.

- А почему насрано?

- А хуй его знает, брат. Ассоциация.

- Цаца. Цаца! – жалобно сказал дурак Володя.

- А, чтоб тебя. Книжку забыл?

Дурак печально закивал главою.

- Новую куплю. Или отберем у кого. Сегодня и отберем, - пообещал Фрязин.

Дурак оттаял и стал жевать конфеты, умело запрятанные во рту.

- Давай-ка мы их оставим, - сказал Лагутин. – Посадим вон в кондитерской, пусть жрут. А то приказы приказами, а на таком деле от них вред один.

- Давай, - согласился Фрязин.

Дураков усадили в кондитерской за столик, купили им газировки, пирожено и морожено. Продавщице велели за дураками смотреть и чуть что принимать меры.

- Это что же мне делать? – спросила толстая и наглая продавщица.

- Да хоть пизду им покажи, только чтоб не разбежались, - развязно сказал Лагутин. – Если их не будет, как приеду, я тебя в твои эклеры зарою.

 

Поехали на лагутинской машине – в фрязинской, как обнаружилось, дурак Володя успел насрать на заднем сиденье и даже не сказал, сволочь.

Мудацкая хаза располагалась в хрущевке, окруженной такими же ветхими строениями. Вокруг под видом праздных граждан ходили, сидели и стояли сотрудники ВОПРАГ, многие из знакомых, другие, видать, из дальних отделений. Фрязин только успевал здороваться.

- Квартира двенадцать, - сказали им. – Сейчас станем дверь ломать.

- Чуть не опоздали, - пыхтел Лагутин, топоча по лестнице. – Самое интересное пропустим!

Но самое интересное не пропустили. Дверь высадили, из прихожей заверещала толстая бабища в бигудях. Фрязин ворвался одним из первых, тогда как Лагутина придавили в дверях.

Мудаков в квартире было не продыхнуть. Штук двадцать. Они сидели на подоконниках, на полу, даже в ванной обитали два мудака. Всполошенные грохотом мудаки метались по комнатам, вопили, кто-то лез в форточку…

- А-а, бляди! – радостно закричал толстый оперативник. – Попались!

Глава 10

Гражданский контроль над вооруженными силами это деятельность граждан как через государство, так и через свои объединения, направленная на то, чтобы состояние и применение армии отвечало потребностям и интересам общества. Другими словами, это способность общества определять жизнь и поведение армии, не допускать таких отклонений в деятельности военных, которые представляют угрозу демократии, свободе и безопасности граждан. Депутат Е.Зеленов

 

Как срать, так все время передачу хорошую показывают. А в толчок телевизор не вставишь.

Кукин прикинул, что сможет не срать еще минут десять. А потом, если быстро, минуты в три уложится. Может, как раз на рекламу попадет.

В телевизоре в самом деле было интересное. Первый Президент вытирал слезы, текущие по седым мордасам, и бормотал:

- Ну и шта? Обманули, пнимаешь… Дачу, охрану, пенсию… А шта мне ваша пенсия, если вы меня теперь, как Гитлера какого, судите?

Суд на Первым Президентом, который официально был признан одним из зачинателей мудацкого движения, обещали давно, а показали как-то сразу, не предупредив. Если бы Кукин телевизор не включил, ни хуя бы и не увидел – в программе были какие-то фигурные катания.

Камера показала маленький зал какого-то районного суда, скучную тетеньку-судью, народных заседателей с пропитыми рыльцами. Первый Президент поднял руку – за отсутствием пальцев казалось, что он кажет ею некий сложный, одному ему понятный факофф.

- Это шта за комедия? Мне Сами-Знаете-Кто обещал неприкосновенность и все… это… Я бывший гарант!

Судья как раз собралась что-то сказать, но тут Кукину приперло, и он побежал срать.

Попойка со школьным товарищем Афанасьевым довела Кукина до бодуна и поноса, оба жутко страшные. Но если бодун был снят аспирином и пивом, то понос этим зельям только обрадовался.

Реактивная струя подбросила Кукина над унитазом, едва он успел снять штаны. Вот так, блядь, Циолковский и открыл в Калуге принципы звездоплавания, подумалось Кукину.

- …шта-а… пнимаешь… - доносилось из-за приокрытой двери, а потом Первый Президент вроде как сказал «пизда», но может, и показалось.

Афанасьев, школьный товарищ, рассказывал много интересного. Особенно понравилось Кукину про дураков, которые слабоумные граждане. Он и сам с утра видел одного – солидный такой, даром что весь в соплях.

Суд вершился быстро – не успел Кукин просраться, как Первому уже зачитывали обвинение. Никаких политических статей – хулиганство в виде дирижирования оркестром в пьяном виде там-то, обоссывание шасси самолета сям-то, подстрекательство к бросанию пресс-секретаря в воду… Первый опять показал суду свой непостижимый факофф и затребовал адвоката. Это было интересно, потому что фактически он приравнивался к мудакам, а мудакам адвокаты не положены. Но суд было не наебать.

- Адвоката? – задумчиво сказал судья. – Будет вам адвокат.

Она куда-то позвонила, прикрывая трубку рукою, и в зал ввели потасканного дядю.

- Вот, - сказала судья. – Генри Падла, известный адвокат.

Однако! Мудаку и адвоката-мудака. Лихо, подумал Кукин, но тут ему опять подперло, и он поскакал срать.

В это время Фрязин переключил программу с суда на мультики, чтобы потешить дурака Володю, а сам пошел в коридор. Как раз на стенку вешали стенгазету – яркую, разлапистую. Тут же собрался народ, что было странно – обычно никто газету не читал, разве со скуки.

Прохожий человек шоссе переходил,

Но ззади настигал его автомобил!

Прохожий не успел дорогу перейти,

Настиг автомобил прохожево в пути!

Фрязин прочел стишок еще раз. В стенгазету писали, конечно, всякое, но такого он не видел.

- А дураки писали, - сказал, проходя, один из оперативников. Второй, несший зачем-то настоящий человеческий череп, поправил:

- Слабоумные граждане.

- Ну да. Они. Это о профилактике дорожно-транспортных происшествий. А в следующем номере должно быть про пьянство.

Один из слабоумных граждан как раз подошел и радостно улыбался.

Фрязин посмотрел на часы – до восемнадцати ноль ноль еще долгонько… Чем день занять? После участия во вчерашней операции их с Лагутиным освободили от дежурства, попросили только посидеть в управлении, может, понадобятся зачем. Лагутин со своим дураком разумно ушел пить пиво, а Фрязин мотался туда-сюда, определив Володю в комнату отдыха к телевизору. Было страшно – в Кремль все-таки… Сами-Знаете-Кто… Как бы чего не вышло, подумал Фрязин, автоматически перечитывая еще раз стихотворение про автомобил.

Потом он посидел в холле под фикусом, почитал какую-то газету, забытую на подоконнике и отчетливо пахнущую селедкой, ничего не понял и сунул ее в урну. Еще раз прочел про автомобил, прикинул, что «ззади» написано с ошибкой, надо «с зади», покурил. Кстати, управление было единственной организацией, где отсутствовали места для курения. То бишь курили везде – чтобы не тратить рабочее время на хождения туда-сюда. Это была одна из многих привилегий сотрудников ВОПРАГ, и Фрязин ею гордился. Особенно когда видел, как пиздят или забирают какого-нибудь горемыку, попавшегося с сигаретой в общественном месте и нарушившего таким макаром федеральный закон «О борьбе с курением». Пиздили, правда, за это несильно, потому что пиздившие тоже курили.

Сами-Знаете-Кто… Вот Сами-Знаете-Кто никогда не курил.

Вернее, было так.

“Когда Сами-Знаете-Кому было семнадцать лет, он начал курить, пить и ебаться.

Он был тогда уже студентом. Или курсантом. И студенты, и курсанты многие курят, пьют и ебутся. А к Сами-Знаете-Кому то и дело приходили его товарищи, тоже студенты. Или курсанты. И почти все курили, пили и ебались. Бывало, закроются в комнате, говорят, спорят, беседуют, а сами, как паровозы, курят, пьют и ебутся.

Ну, и благодаря этому Сами-Знаете-Кто тоже стал привыкать к курению, питью и ебле.

Конечно, для здоровья курить очень неполезно. От этого люди кашляют, мало кушают, худеют и хворают. Но которые уже начали курить – тем не так-то легко это бросить. Тем более пить и ебаться.

А мать Сами-Знаете-Кого очень огорчалась, что ее любимый сын привык к куренью, питью и ебле.

И она не раз просила сына бросить эту привычку. Но Сами-Знаете-Кто на это только улыбался и говорил:

- Ничего! Я здоровый. Мне это не очень вредно.

Но мама очень любила своего сына, и поэтому она решила сделать как-нибудь так, чтобы он бросил курить, пить и ебаться. И долгое время она не знала, как ей сделать и как поступить.

И вот однажды она нарочно ему сказала:

- Денег у нас немного. Каждая лишняя трата отражается на хозяйстве. И хотя твои папиросы, водка и бляди недорого стоят, но все-таки было бы лучше для хозяйства, если бы ты не курил, не пил и не ебался.

Она нарочно так сказала. Папиросы, водка и бляди стоили очень дешево. И на хозяйстве это не отражалось. Но матери очень уж хотелось, чтоб ее сын не курил, не пил и не ебался. И вот почему она так сказала.

Выслушав эти слова матери, Сами-Знаете-Кто ответил:

- Ах, прости, мама! Вот об этом я не подумал. Хорошо, я сегодня же брошу курить, пить и ебаться.

И с этими словами вытащил из кармана папиросы и водку и положил их на стол, а блядей тут же погнал на хуй из комнаты. И уж больше до них не дотрагивался. А которые курят, пьют и ебутся, те знают, какую огромную волю надо иметь, чтоб сразу бросить эти привычку. Некоторые слабовольные люди обращаются даже к докторам, чтоб те помогли им бросить курить, пить и ебаться. И доктора смазывают им рот и хуй каким-то лекарством, чтоб им противно было курить, пить и ебаться. А еще более слабовольных доктора усыпляют и внушают им разные ужасные мысли о вреде курения, питья и ебли. И только тогда эти люди бросают курить, пить и ебаться. И то многие не бросают, а продолжают курить, пить и ебаться, имея в голове ужасные мысли о вредности куренья, питья и ебли.

Но у Сами-Знаете-Кого была огромная воля. Он без всяких докторов решил бросить куренье, питье и еблю. И действительно бросил. И больше никогда не курил, не пил и не ебался”.

Историю эту Фрязин прочел в учебнике сына, и даже вспомнил, что читал нечто подобное о ком-то другом, но тут же отмел эти мысли. Сын, сука, уже тоже курил, и Фрязин для порядка заставил его прочесть поучительную историю пять раз, стоя голыми коленками на гречневой крупе. Сын курить не бросил, да Фрязин и не надеялся. Все дети рано или поздно начинают курить, пить и ебаться, поэтому спорить с природой бессмысленно. Надеялся Фрязин лишь на то, что удастся пристроить сына в училище ВОПРАГ, чтоб как батька был. Да поди пристрой…

Опять вспомнилось про вечерний визит, про восемнадцать ноль ноль. Что же попросить-то? Сына в училище? Так рано еще, маленький он совсем разъебай… Квартиру? Дачу? А если подождать, пока Сами-Знаете-Кто сам чего предложит? На работу, может, возьмет в свои структуры, а там все дадут автоматически – и машину, и дачу, и сына в училище…

Фрязин аж употел.

От радужных мыслей его отвлек оперативник Зазыкин, который громко спросил:

- Чей дурак там перед телевизором сидит?

- Мой! Мой! – не сразу отозвался Фрязин.

- Насрал, падла, прямо на пол. Иди убирай теперь.

Резкий переход от светлых перспектив в структурах Сами-Знаете-Кого к куче дурацкого говна расстроил Фрязина, и в комнату отдыха он вошел злой. Володя как ни в чем ни бывало смотрел телевизор. Насрал он в самом деле изрядно, что называется, с разбегу не перепрыгнуть. Жрет, небось, много, скотина.

- Что ж ты наделал? – спросил Фрязин.

- Кака, - правильно сказал дурак, не отрывая взгляд от экрана. Там как рассказывали про украинских националистов Олди и грузинского националиста Локхарда, выводя нехитрую связь всех троих с мировым сионизмом и американскими спецслужбами, потому что грузинов Локхардов в природе не бывает, как и хохлов Олди.

- Я тебя, блядь, убил бы, - сказал Фрязин. – Убирай давай!

Дурак шмыгнул носом и продолжал смотреть.

- Мне сегодня в Кремль, а ты насрал, - без всякой логики, но с большой и чистой укоризной сказал Фрязин. Тут, на володино счастье, как раз подвернулся чей-то слабоумный партнер, и Фрязин ухватил его за плечо, говоря:

- Видишь? Насрано! Убрать!

Слабоумный гражданин попался понятливый, тут же собрал говно в карманы, а что не влезло, взял в горсточку и ушел. На ковре осталась неприятная размазанная клякса, и Фрязин прикрыл ее газетой – вроде как случайно упала.

А вообще работа Фрязину нравилась. Чем ближе к Кремлю, тем чаще он думал об этом. Ну вот заберут его, к примеру, в личную охрану Сами-Знаете-Кого. Дадут квартиру, машину. И будет он ходить следом, охранять… Ни водки небось попить, ни пива. Даже жарко когда. Все время начеку, все время при деле, в волнениях и тревогах. А если, не дай господь, Сами-Знаете-Кого убьют? Или хотя бы яйцом каким кинут, помидором? Это не режиссер Нахалков, у того хоть все ебало пускай в помидорах да яйцах будет, никто не почешется. На то – режиссер, творческая личность. А тут Сами-Знаете-Кто. Небось сразу всю охрану в мудаки, а на их место новых наберут. Или в крайнем случае – на Крайний Север, мудаков стеречь…

В это время Кукин посрал, в очередной раз оценив талант Циолковского. Небось всю Калугу обосрал, пока ракету выдумал. Написать, что ли, про это? Кукин прикинул – а и неплохо бы. Найти внучку гения, которая расскажет, как дедушка животом маялся… «Весь в говне, великий мыслитель выскочил из сортира и вскричал: «Люди ринутся к звездам! Я только что открыл электричество!». Хотя нет, про электричество это не отсюда, это из мудацкой книжки, запрещенной. Хотя почему запрещенная, черт ее разберет.

Тут зазвонил телефон. Кукин рванулся к нему и схватил трубку – вдруг что важное.

Хуй там.

Не важное, а совсем пиздец.

- С вами говорят из администрации Сами-Знаете-Кого, - сказал тусклый, какой-то роботно-пидарастический голос. – Сегодня в восемнадцать ноль-ноль, журналист Кукин, Сами-Знаете-Кто хочет с вами встретиться.

- А-а… - начал Кукин, но утратил голос. Он попробовал еще раз: - А-а… А по какому вопросу?

- Не могу знать, - сказал робот-пидарас. – Излишне напоминать вам, что опаздывать не стоит.

Было слышно, как кто-то говорит картаво: «Скажи, чтоб оделся пгилично, а то хуйню какую напялит, когеспонденты эти хеговы такие».

- Оденьтесь поприличнее, - велел робот-пидарас. – Причешитесь. Пропуск на вас уже выписан.

Кукин послушал пикающие гудки и не нашел ничего лучшего, чем снова побежать срать.

 

---