- И почему люди сходят с ума? - спросил прокуратор у статуи, неприветливо взирающей на мир из неглубокой ниши. Статуя не ответила. Впрочем, прокуратор и не ожидал ответа. Ждать ответа от статуи мог бы ребенок или, кстати сказать, сумасшедший, а прокуратор давно вышел из детского возраста. Сумасшедшим же он никогда не был - напротив, его разум всегда был ясен, даже тогда, на террасе... Да, проблем с рассудком у него никогда не было, а вот у сына прокуратора, о существовании которого официально никто не знал, но догадывались многие, были.
Сын прокуратора Иудеи с детства отличался странностями, воображение его порой приводило здравомыслящего отца в недоумение и замешательство. С возрастом выходки его не прекратились, напротив, нелепое поведение юноши и, как результат, перешептывание и смешки за спиной, раздражали прокуратора всё сильнее и сильнее. Сын римского военачальника не должен выдумывать сказки, даже если он и незаконный ребенок. Сын прокуратора Иудеи не может уйти из дома бродяжничать по чужой стране, выдумывая нелепые басни о себе и развлекая ими досужую толпу. Не пристало сыну Пилата Понтийского разгуливать босиком по пыльным дорогам и, пользуясь блестящим образованием, на которое прокуратор не пожалел денег, болтать на нескольких языках, привлекая к себе разнообразных бродяг и бездельников. Наконец, совсем уж не следовало сыну римского прокуратора портить отношения с местной духовной властью, причем портить так основательно, что в итоге римский прокуратор был поставлен перед весьма тяжелым выбором. Пилату предстояло решить, кем же он является в первую очередь - римским прокуратором или отцом. Понтийский знал, что главное для него - долг перед императором и Римом. Поэтому тогда, на террасе, он не мог говорить иначе, поступать иначе, думать иначе...
- Какой вздор, - думал Пилат, меряя широкими шагами небольшую площадку перед террасой и искоса глядя на темнеющую вдалеке гору, - какая нелепость - из-за сумасбродства мальчишки рисковать честью римского гражданина и военачальника. Но мальчика жаль... Любому отцу было бы жаль, не так ли? Но это не повод для того, чтобы ломать заведенный распорядок. Закон есть закон.
Впрочем, Пилат прекрасно понимал, что его беспутный сын не мог так уж сильно насолить местному первосвященнику. Будь это простой бродяга-проповедник, ничего особенного с ним не сделали бы. Но, на беду молодого сумасброда, первосвященник прекрасно знал, кто приходится отцом новоявленному пророку и помазаннику, и, конечно, не мог упустить случая испортить прокуратору жизнь. При любом исходе Пилат оказывался в проигрыше: помилуй он бродягу, называющего себя Иисусом - первосвященник смело может жаловаться императору; а если в душе прокуратора перевесит римская военная дисциплина, жизнь его будет испорчена сознанием того, что он своими руками обрек собственного сына на мучительную смерть. Первосвященник был очень доволен сложившейся ситуацией.
Пилат же корил себя - нет, не за бессердечие. Он выполнял свои обязанности, так что о бессердечии и отцовских чувствах речи идти не могло. Корил себя прокуратор за то, что не успел опередить первосвященника. Ведь знал же, что непутевый сын обретается в этих краях, собираясь на Пасху выкинуть очередную глупость. Знал и то, что местная духовная власть замыслила воспользоваться столь удобным случаем и даже вступила в финансовые отношения с неким Иудой, подающим надежды молодым негодяем, которого Пилат и сам бы с удовольствием переманил к себе. Почему его сын не был таким? Лучше иметь сына-негодяя, но умного и расчетливого, способного принести немало пользы стареющему отцу, чем такого разгильдяя, который ухитрился променять достойную жизнь римского гражданина на бродяжничество, попрошайничество и нелепую гибель в итоге - смерть, недостойную гражданина Империи, смерть раба и преступника. Впрочем, раз уж он перестал считать себя гражданином Рима, сам и виноват. Стыдно было за отца, прокуратора Иудеи? Решил назваться сыном местного бога? Вот и виси теперь...
Тут прокуратор неожиданно для самого себя всхлипнул. Всё-таки родной сын... Огляделся по сторонам - не заметил ли кто минутной слабости?
- С другой стороны, если он не считал меня отцом, почему, собственно, я должен относиться к нему как к сыну? Жаль, что боги не дали мне наследника. Жаль...
Раздался стук подкованных сапог, вошел начальник тайной стражи.
- Прокуратор, я привел его, - церемонные приветствия начальник стражи не любил, и прокуратор относился к этому снисходительно, он ценил этого человека не за умение льстить и работать языком.
- Введите его, - произнес Пилат.
Молодой человек, казалось, не был введен конвоем, а вошел сам, как гость. Он внимательно посмотрел на прокуратора и произнес:
- Прости, что не падаю на колени перед тобой, боже. Нога болит.
Изумленный такой наглостью Пилат только поднял брови.
- Ты же отец нашего дорогого пророка? А он утверждал, что его отец - бог. Я рад, что увидел тебя воочию, это не каждому удается, - продолжал нахальный арестант, похожий на гостя.
Как ни странно, прокуратор не впал в бешенство. Он даже не разозлился. За наглостью молодого человека, как показалось Пилату, скрывалась гордость, не позволяющая Иуде (это был именно он) показать свой страх.
- Скажи мне, пожалуйста, - спокойно произнес прокуратор, - скажи мне, Иуда, сколько заплатил тебе первосвященник?
- Первосвященник скуп, - с улыбкой ответил Иуда, - впрочем, деньги меня мало интересовали, я не испытываю недостатка в средствах. Буду откровенен, я совсем не хотел отправлять твоего божественного отпрыска на крест.
- Я тоже, - ответил Пилат, - и я не советую тебе продолжать разговор в подобном тоне. Ты забавен, но не настолько, чтобы выносить твоё нахальство слишком долго. Чего же ты хотел тогда, если деньги тебя, как ты утверждаешь, не интересовали?
- Я буду откровенен, прокуратор...
- В твоих интересах быть откровенным, Иуда.
- Я хотел вернуть Иисуса тебе. И надеялся, что ты окажешь небольшую услугу тому, кто избавил тебя от проблем. Ведь о твоем сыне постоянно судачили. Думаю, ты бы с радостью упрятал его куда-нибудь подальше от людских глаз. И мне казалось, что тот, кто привел бы его к тебе, мог бы рассчитывать на некоторое поощрение...
- Денежное, я полагаю? - усмехнулся Пилат.
- Я же сказал, прокуратор, денег мне хватает. Мне бы хотелось другого. Я бы хотел жить в Риме и быть римским гражданином. Я бы принес пользу Империи, уверяю тебя.
- Ты умен и смел, - тихо сказал Пилат, - мне всегда хотелось, чтобы мой сын был таким. Послушай... В Риме еще никто не знает о том, что произошло сегодня здесь. И не узнает. Мой сын был болен душевной болезнью и поправился. Он вернется вместе со мной в Рим и приступит к государственной деятельности. Видимо, гибель какого-то бродяги-проповедника на кресте вразумила его. Говорят, того проповедника предал какой-то скупец, он повесился потом на осине. А мой мальчик образумился. Я благодарю богов за то, что у меня снова есть сын, которым я могу гордиться. Пусть ты и незаконный ребенок, но какая разница - все догадываются, что у меня есть сын.
- Все догадываются, отец, - сказал, улыбаясь, Иуда.
11 ноября 2001 г., 01:40:27
Warrax Black Fire Pandemonium http.//warrax.net
e-mail [email protected]